Первый этап – «вы прислушиваетесь к себе».

По большому счету вам еще по барабану, но интересны новые ощущения, которые возникают при беге.

Второй этап – «самообман контроля».

Тренированный организм справляется с трудностями. Это радостный этап. Вы получаете удовольствие от иллюзии контроля над всем происходящим, от иллюзии, что труднее уже не будет, и вы – просто Рембо.

Третий этап – «что происходит?».

Ваше тело развалилось на куски в считанные мгновения. Стоп! – кричите вы себе. Так дело не пойдет. В этот раз что—то не то. Надо сдаваться. Это нельзя терпеть. Это издевательство над человеком. Здесь, наверное, не тот воздух, температура, пыль и кочки.

Четвертый этап – «паника».

Я сейчас умру. Смерть приходит именно так. Сердце уже остановилось, а в ушах стучит разгоняемая по жилам кровь. Почему я не останавливаюсь, пока живой? Что за долбаная гордость мешает мне спасти самого себя. Какая—то убогая извилина в одном полушарии мозга ставит на карту жизнь остального тела?

Пятый этап – «безразличие».

Кто—то очень похожий на вас прибежал к финишу. Вам интересно время, за которое он это сделал? Нет? Мне тоже. Это Электроник, Элик Громов, сын профессора Громова. А вы, как порядочный Сыроежкин, остались есть грибы на цветочной поляне. Там весело порхали бабочки и жужжали пчелы. Этот маразматик пробежал мимо вас, даже не заме—тив, не поздоровавшись, и еще обдал придорожной пылью. В следующий раз побежишь сразу сам, идиот—человекозаменитель.

Мне кажется, что на подобные этапы можно разложить не только бег, но и фактически любой процесс. Даже трахающийся с азиатками Брат—Которого—У—Меня—Нет наверняка проходит что—то подобное. Если его сексуальные марафоны также разбить на эти этапы, станет понятно, что не так уж он и счастлив. Вы можете себе представить трахающегося Электроника? Разве это хоть чем—то похоже на любовь?

Я понимал, что отомщу своей Джульетте, когда наступит пятый этап. Когда буду уже безразличен. Когда уже фактически прощу.

Это и называется у итальянцев холодной местью? Наверное, да.

Я не дам обмануть самого себя. Пусть прощает Электроник.

Дважды этап «безразличия» становился для меня буквальным. Брат—Которого—У—Меня—Нет подбирал меня на дороге, лежащим без сознания. То ли от перегрева, то ли от переутомления. Ворча под нос свое любимое: «Сдохнешь здесь – у меня будут неприятности», он грузил мое тело в джип.

Спасибо тебе, марафонский бег. Ты даешь мудрость и силу. Плавание и велосипед – сущие удовольствия по сравнению с тобой.

– Ты уверен, что, если у тебя что—то получится с твоей операцией, ты хочешь оставаться Акулой—кочевником?

– Ты о чем?

– Вряд ли она, конечно, проглотит эту наживку и приедет сюда, но если все—таки твои параноидальные мечты осуществятся? Может, ты станешь просто Кочевником? Резко займешься протезом? Это страшно для неподготов—ленной женской психики – то, как ты выглядишь. Или ты хочешь искусать ее, Акула—кочевник?

Да. Надо резко метнуться и заняться протезами. Мои передние зубы были маленькими сточенными обрубками с металлическими штифтами внутри. И я к ним привык. Но что ж – теперь мне не жалко на это денег.

24

Нет, до тех пор не буду я довольна,

Пока Ромео не увижу… мертвым!

Уильям Шекспир. «Заявление Джульетты»

В ту ночь, которая не стала для Брата—Которого—У—Меня—Нет роковой и поворотной, мы засиделись особенно долго. Мы встречали рассвет на крыше его дома под Гонконгом на острове.

Для моего плана там было отличное место. Ущелье с речушкой. Не слишком живописное, зато вполне безлюдное. Это было в тридцати километрах от одной из самых назойливых цивилизаций в мире.

Именно в тридцати километрах я и выполнил свою миссию, из—за которой меня, наверно, и выдернули из заснеженной родной деревни, где бы я прятался от мести проректоров, ментов или бандитов. Короче, по любому раскладу кто—то за что—то там бы мне мстил. В роли мстителя пора было выступать мне. Слышали? Мстить буду я. Такой расклад.

Сейчас к этому раскладу, правда, очень могли добавиться еще австралийские яхтсмены и, вполне возможно, тайская полиция, что вообще было бы некстати.

Меня спасли от неминуемой расплаты дважды, и я пил виски со льдом, преисполненный благодарности до самой жопы к Брату—Которого—У—Меня—Нет. Поэтому я и сосредоточился на его рассказах вместо того, чтобы, как у нас было положено, сосредотачиваться каждому на своих.

Меня в очередной раз успокаивали.

– Ты пойми, для тайцев нет никакого интереса афишировать смерть иностранцев в своей стране. Им легче все списать на несчастный случай. У них же завязана на этом вся туристическая индустрия. Я жил там два с половиной года и читал очень интересные заметки в хронике «происшествия».

– Это о чем, например?

– Это о том, например, как молодая девушка пришла на занятия по английскому языку к своему пожилому преподавателю в гостиницу и увидела, что он делает гимнастику с ножами в руках, подражая восточным каким—то единоборствам. «Это очень опасно, – говорила ему девушка, – не пора нам лучше приступить к занятиям?» Но пожилой преподаватель не послушался девушку, а зря. Поскользнувшись на полу, он упал, задев ножом шейную артерию. Приехавшая сразу тайская «скорая помощь» с прискорбием констатировала трагический финал престарелого спортсмена. Как теперь продолжать занятия и верить в силу науки бедной тайской девушке, пережившей такую ужасную драматическую картину? Дальше идет подробное описание семьи бедняжки, пожелания родственников ей скорейшего психологического равновесия и успехов. Все хавается на ура. Все тайские газеты читаются между строк. Скорее всего, у старика не встал, и он, разочарованный, решил не платить зря старавшейся проститутке. Та сама, а скорее – с помощью каких—нибудь камбоджийских моторикшей, – произвела расчеты.

Я продолжал переживать – это оправдывало чрезмерное употребление алкоголя за счет Брата.

Но что—то хорошее хотелось совершить. Что еще я мог сделать для человека, у которого, вроде, все есть? Слова благодарности не были приняты в нашей семье с малолетства ни у взрослых, ни у детей.

Чтение моих каракулей стало для него занятием повседневным, как и траханье с незнакомками. Я должен был преобразить его жизнь сказочным образом.

Заразить его любовью к троеборью я уже пытался – слишком напряжное занятие для человека, стоявшего на доске. Придется испробовать метод интервью и философского тыка.

– А что ты полируешь все этих азиатских телок?

– Ты кого именно имеешь в виду, Лу?

– Да нет, все это охуенное количество разом…

– Они так смешно попискивают… – Он сделал мелкие хватательные движения руками, как будто в каждой было зажато по мелкой лягушке.

– Попискивают? Попискивают… – Я кивнул головой в задумчивости. На осязательные аргументы в интеллектуальной беседе тяжело отвечать адекватно. – А Лу, она тоже попискивает?

– Ну, с ней все вообще здорово. Она плачет, когда я уезжаю в командировки. Я фотографирую ее слезы. У меня папка на рабочем столе – там куча ее зареванных фотографий. И потом, с ней выходит все отлично. Девять раз в день. У тебя когда—нибудь бывало такое?

Вот так вот грубо на больную мозоль.

– Бывало двести раз по восемь и четыреста по шесть. По девять ни разу. Хуевая у меня была баба, я ж тебе говорил…

Он отошел к перилам и стал играть на саксофоне какую—то муть из Гэри Мура.

Все вокруг пахло морем. Уже больше года я живу в этом запахе. Ночной ветерок жарким летом. Смогу ли я, интересно, без этого теперь. Долго ли мне вообще осталось испытывать собственное терпение?

Вторая бутылка виски располагала к продолжению философской беседы.

– На хуя ты учишься играть на саксофоне?

Нет ответа.

– Тоже смешно попискивает?

Мутная трель в ответ.

– Ты пойми. Это не ты трахаешь азиатских баб. Это они трахают тебя. Постоянным присутствием на сайтах знакомств, в каждом клубе, в каждом борделе… Где ты познакомился с Лу?