У Иры была подруга, и у подруги был сын, здоровенный детина 28 лет. Когда он стучался к нам в дверь, я холодел от ужаса. Весил он килограмм сто пятьдесят, и в пьяном виде никого не узнавал, и сильно бил ни за что окружающих. Несколько часов назад он минут двадцать колотил в нашу дверь в попытках стрельнуть денег, или еще зачем. Мы не открыли. И вот уже звонит его мама, и просит посмотреть, что у нее дома, потому что позвонили, что сын ее умер. Дома его не было, ясно дело. Оказывается, детина пошел в гости, там укололся герычем и выпил водки. На следующий день за ним туда, на другую квартиру, приехала труповозка. Тело оказалось дома у человека, который его самого даже и не знал. У дяди друга. Парень, значит, умер, а друг, уколовший его, сбежал. Приходит дядя домой, а там — труп на кухне лежит, с разбитой головой. Шприцы валяются. Недоумевая, дядя подложил под разбитую голову совок, открыл форточку и лег спать. На следующий день у дяди был день рожденья. Пришли к нему друзья. Не выгонять же друзей — сели праздновать, музыку включили. Тут труповозка с матерью приехала, заходят, на кухне труп лежит, а в зале — музыка играет, москвичи празднуют. Такая вот она, столичная жизнь. Наверное, циничное отношение к смерти — это нечто из разряда издержек, присущее всем мегаполисам.

Сложно сказать, что давало силы жить. Со щитом или на щите… Для разрядки я жрал разные таблетки — там нозепам, мезепам, мелипрамин — короче, странно, что в своем ларьке я не проторговался вдрызг с этими таблетками. Хотя, быть может, наоборот, именно они спасали от непрерывного ужаса новой жизни. Жизни в мегаполисе. Регулярно моя начальница Катя приезжала в ларёк, перерывала его вверх дном, выкидывала колёса и покупала коньяк. Я спиртное не любил, но Катя отчаянно боролась за мое светлое будущее. Таблетки я есть перестал, быть может, пробуждение и некоторое просветление сознания позволили мне оглядеться по сторонам. Я, наконец-то, увидел, что пребываю в глубоком дерьме, что столица меня уже почти засосала всеми своими "холодными влагалищами" бизнеса и человеческого цинизма, и что надо что-то менять. Решительно и бесповоротно. Однако нужны были деньги, а заработать кроме как в Москве было их решительно негде. Тогда Катя придумала, что мне пора слетать в Арабские Эмираты, возить оттуда часы, и я взялся оформлять загранпаспорт. Сделав на прощанье ремонт, я навсегда оставил свою первую жену. Осенью мы уладили все документальные формальности, и с тех пор я о ней ничего больше не слышал.

Лето я провел в Приднестровье, и сделал ремонт в своей брянской квартире. Тогда еще во мне боролись два человека — в одном были некоторые амбиции и протестантский образ мыслей, в другом — кипела жажда разрушения, желание ниспровергнуть старые истины. Хотелось рушить Золотые Храмы и дойти до черты Бытия. Одновременно с этим, я упорно продолжал цепляться за какие-то разумные принципы — делал ремонт — а потом, через несколько лет, еще раз его делал — чтобы в один день потом взять и бросить всё. Продать эту самую проклятую квартиру вместе со всеми её диванами, книжными шкафами и тумбочками, зачеркнуть всё летаргическое прошлое, как бессмысленную пустоту.

Все, за что приходится цепляться, никогда не приносит истинного счастья. Очень скоро я многократно в этом убедился. Лучшее, конечно, впереди.

В ноябре 1996 года я первый раз полетел в Дубаи. По территории аэропорта ходили рабочие в белых платьях и полицейские в военной форме песочного цвета. Стояла жуткая духота. На микроавтобусе нас привезли в отель, в самый центр района Дейра — туда, где закупалась товаром основная масса русских туристов-предпринимателей. Первой город показала мне русская проститутка, лет сорока пяти. Она приезжала сюда уже по конкретным адресам, у нее была своя клиентура из числа очень обеспеченных граждан страны, и не только в Эмиратах. Она поселялась в отель для виду, потом в последний день забирала паспорт и сбегала, поскольку виза все равно была на месяц.

Я ходил по улице с раскрытым ртом. Лица с европейской внешностью составляли процентов десять-пятнадцать. Остальные — "кавказской национальности". Страшный сон пьяного скинхеда. Везде, где только можно, висели портреты трех правителей страны. Вообще, арабы очень похожи на верблюдов, особенно, в старости. Кругом очень много мечетей. И в час молитвы люди сбегались из своих лавок, бросали на раскаленный асфальт коврики и молились. Мулла мычал песнопения в микрофон, а из каждой мечети наперебой через громкоговорители звучало то же самое. Маленькие динамики стояли в каждом магазине, и там тоже можно было слушать молитву. Иногда продавец в маленькой лавке отворачивался от своего прилавка к приемнику, молился, и только после этого продолжал работу.

Распорядок дня был всегда один и тот же. В восемь часов надо было проснуться и спуститься завтракать. В 9 автобус отвозил всех на пляж — платный, с пальмами, или бесплатный, соответственно, без пальм. Марина-битч. На Марину приходили люди с темным цветом кожи и в белых халатах — мы их называли бандерлогами — именно они работали на всех грязных работах — на стройках, грузчиками, в отелях, кухнях. Это были выходцы из самых разных стран бедной Азии — Индии, Пакистана, Индонезии, Ирана, Ливана и так далее. Люди в халатах усаживались поближе к воде, чтоб было удобней глазеть на заходящих в воду русских девушек и тёток с врезающимися в попу трусами. Бандерлоги садились на песок и пожирали глазами сметанно-белые телеса сибирячек и москвичек, засунув руки под полы халата. Это называлось у них мини-секс.

Жен им привозить в Дубаи разрешается только в том случае, если твой официальный доход больше 1200 долларов. Бандерлоги зарабатывали гораздо меньше, и жили здесь по 10–15 лет. Поэтому на улицах вечером можно было наблюдать скопление однополых пар, держащихся за руку или мизинчик. Иногда они, конечно, могли себе позволить проститутку, которая берет с клиента 5 долларов, и у бандерлога есть на всё про всё несколько минут. Но у таких обычно очередь. Да и с гигиенической точки зрения общение с какой-нибудь азербайджанкой бандерлогам подходило, думаю, гораздо меньше, чем свой родной соплеменник и коллега по работе.

Иногда в Персидском заливе бушуют настоящие штормы. Спасательные службы вывешивают красный флаг, означающий запрет на купание. Однако русских туристов это не смущает — никто и не собирается вылезать. Как правило, в подобных случаях сначала прилетал большой полицейский вертолет, который начинал кружить над водой и гневно материться на иностранном языке. Затем приезжали по песку несколько джипов. В воду залезали штук десять мелких вьетнамцев в спасательных жилетах, начинали свистеть над ухом, и за руку выводить улыбающихся туристов обратно на берег. Через полчаса в заливе никого не было. Джипы уезжали, вертолет улетал. Спустя пять-десять минут все туристы залезали обратно в воду. Каждый день во время шторма из бирюзового цвета воды вынимали утопленника. Еще бы, вот так потратить деньги, приехать среди зимы в Эмираты, и не искупаться — это просто нереально для какого-нибудь жителя Мурманска или Магадана.

Русские люди, все равно, серьезно отличаются от всех прочих народов. Наш экстремизм, как правило, немотивирован. Он столь же глуп и безрассуден, как какая-нибудь русская рулетка с одним патроном в барабане. Вот в России пить никто не запрещает, и в Эмираты люди едут не так чтобы самые последние маргиналы и лохи. Однако, русская душа неустанно требует протеста. Русский предприниматель, даже если и дома совсем не пьет, в Эмиратах, по завершении трат денежных, нажирается как поросёнок. И всё ему нипочём — ни обычаи, ни мусульманский священный праздник Рамадан. Алкоголь в страну можно ввозить не более двух бутылок. Поэтому помимо двух бутылок, разумеется, водки, турист везет еще четыре — перелитые в большую зеленую бутылку из-под Спрайта. Таким же образом, перелитый в емкости поменьше, алкоголь распивается в самых на то неположенных местах. На пляже, например, при сорокаградусной жаре. Пусть рядом ходят полицейские, и все равно всем хорошо.