Сначала он надевал ржавую немецкую каску времен войны, после чего, к ужасу и возмущению интеллигентной мамы, доставал откуда-то из-за шкафа запылённый портрет Адольфа Гитлера и торжественно водружал его на стену, взамен какого-то там уродского пейзажа. Затем демонстрировал мне свою "библиотеку антисемита" — тут были все старые знакомые безумцы — от Климова до Форда. Следующим актом было торжественное распитие чая из раритетной посуды, прикупленной Олегом в комиссионке Белорусского города Гродно. На всех блюдцах и чашечках с тыльной стороны красовался орел со свастикой в лапах. Посуда была времен войны, и Олег ею очень дорожил. Как правило, в наиболее подходящий для торжественной минуты момент, мой необычный друг начинал декламировать кусок из русского перевода гимна Хорста Весселя — патриотической немецкой песни тридцатых годов:

Ещё Олегу принадлежит одна веская истина. Уж не знаю, как он до неё дошел, но при воспоминании о её сакральном смысле меня просто колбасит:

— ОНАНИЗМ ИССУШАЕТ МОЗГ.

Как-то с моим другом произошла удивительная история, от которой веет средневековой мистикой. Я попросил его рассказать, были ли в его жизни необъяснимые чудеса, напугавшие его по настоящему. Он без хвастовства, спокойно пересказал следующее. В один из религиозных праздников, когда, по преданию, нечисть спокойно бродит по земле, поехал Олег на Востряковское кладбище. Пришел туда поближе к полночи, выбрал могилку посвежее, сел за столик. Спустя полчаса раздались быстрые шаги — к нему шел некий субъект в белом плаще. Как Олег решил, это был чёрт. Чёрт сел напротив и сдал колоду. Играли они на деньги, но, поскольку у Олега денег не было, он поставил душу. Играли долго, пока у Олега не собралась значительная пачка денег. Они продолжили, затем поставили на кон сразу всё. И Олег опять выиграл. После чего чёрт встал, толкнул его в грудь, Олег перевернулся и рухнул со скамейки. Когда очнулся — уже светало, и рядом, конечно, не было ни денег, ни кого бы то ни было.

Обычно, сразу после чаепития, мы шли в зал. Олег заряжал свой здоровенный черный пистолет, выключал свет в квартире, и с третьего-четвертого раза попадал в уличную фонарную лампочку, мешающую спать по ночам. После этого мы обычно долго беседовали о политике и будущем России. Олег вскоре вступил в какое-то казачье формирование, и теперь уже на полных правах, с удостоверением и газовым баллончиком в кармане, гонял и мучил представителей малых кавказских народов в районе Киевского вокзала. С казачьим подразделением Олега городские власти даже заключили договор на охрану общественного правопорядка. Он всё агитировал меня тоже вступить в свои черносотенные казачьи ряды, яко бы с таким удостоверением можно бесплатно ездить в метро, но я не решился. Олег частенько вспоминал нашу первую партию, когда еще относительно молодой Лимонов на одной из подвальных вечеринок у Животова, протягивая десятку на алкоголь, обратился к нему с доброй улыбкой, так вальяжно, по-одесски:

— Олег, вот десять рублей, сходите и принесите нам чего-нибудь «эдакого». - описывая изящной писательской рукой традиционный полукруг. И спустя еще полчаса, уже решительно разогревшись — эх, мальчика бы! — народ хохотал от души.

Позже Олег начал встречаться с 27-летней ассирийкой, и всё время жаловался мне, что представительницам малых кавказских народов запрещено трахаться до свадьбы традиционным способом. Бедному Олегу пришлось целый год досконально изучать вместе с ассирийской девушкой все премудрости и тонкости анального соития. Наверное, за целый год он достиг в этом деле определенных навыков и даже совершенства. Вскоре Олег получил удостоверение помощника участкового московской милиции и стал вместе с самим участковым совершать облавы на иногородних, наведываясь в хрущевки своего района для выколачивания бабла на откуп за право жить в столице без прописки. Я вскоре утратил с ним всякую связь.

За пару лет работы в обычном ларьке мне удалось заработать приличную сумму денег, я даже купил однажды билет в вагон СВ, следующий до Одессы. Ехал с разными людьми, менявшимися по мере движения поезда. Сначала попутчиком оказался офицер украинского министерства обороны, долго переживавший за судьбу ВВС Украины, поскольку в его родном городе на летном поле гуляют коровы, а к самолетам привязаны козы. Я представил себе эту картину, и подумал, что Украине ВВС, на самом деле, решительно не требуются. То у них во время показательных выступлений самолет упадет на трибуну с людьми, то ПВО собьёт израильский гражданский самолет… Странно, что ООН до сих пор не приняла решение о запрете в отношении желания Украины иметь собственные вооруженные силы. Слишком уж много немотивированных глупостей там происходит постоянно. Некоторые эксперты даже высказали мнение, что в братской нам республике селяне выращивают настоящее наркотическое сало, от поедания которого офицерами Украинской армии и исходит главная угроза мировому сообществу.

Следующим моим попутчиком стал уголовно-криминальный авторитет из Винницы, у которого в Москве была большая группировка — на 400 бойцов. Он очень переживал за судьбу Крыма, и несколько раз произнес, что "Крым будет либо Украинским, либо ничьим". Исходя из физических данных братка, я решил не вдаваться в подробности на тот счет, что рано или поздно Крым все равно будет турецким, и никакой дешевый пафос а-ля "Укры — истинные предки славян и европейцев", или "этническими украми были Александр Македонский, Иисус Христос, Наполеон Бонапарт и Леонардо Да Винчи" здесь абсолютно неуместен.

По вагону поехала тележка с едой. Старый дедок предлагал шоколад, шампанское и коньяк. Я вспомнил деда. Несколько лет назад от ходил по тому же поезду. Я, как правило, ехал в Брянск с товаром, торговать, в одном и том же плацкартном вагоне, на самом непрезентабельном месте возле туалета, с выбитыми стеклами, а тот же дед так же катил свою ресторанную тележку:

— Пиво, чипсы, конфеты, — и, доставая пакет с дешевыми желтыми леденцами без оберток, тыкал мне ими прямо в рожу. — Конфеты для бедных.

Я на всю жизнь запомнил эти самые "конфеты для бедных", и, конечно, попросил у деда именно их. Беззубый дед смутился, но шутку понял. Леденцов у него не было. Я взял шоколадку.

В ларьке работать месяц от месяца стало всё привычнее. Летом стояла сумасшедшая жара, и стены из стружки выделяли фенол, поэтому жутко болела голова. Зимой стоял леденящий холод. Регулярно приходилось спать при вырубленном свете — с температурой минус тридцать. Это — штатная ситуация для продавца коммерческого киоска. И никуда не денешься. Надо мужественно охранять товар. Чтоб торговля продвигалась более успешно, приходилось идти на разные хитрости. Я, к примеру, давал якобы французской дешевой туалетной воде русские названия. Якобы перевод с французского. Писал на ценнике, ну там «Нежность», или «Разлука». А внизу — "для самых милых и женственных". Ну и на мужском одеколоне, соответственно: «Мужество», или "Сила Воли" — с припиской — "Для крутых и уверенных в себе". Основной принцип рекламы — чем глупей написанное, тем ярче, и сразу в глаза бросается. Народ читал с большим интересом. Кто знал французский — начинал ржать до упаду, не отходя от кассы. Частенько в окошко просовывалась жирная волосатая лапа с толстенной цепью желтого металла и крупной купюрой:

— Ты, это, братан, дай мне ТУ туалетную воду, "для крутых". Там написано. Которая подороже.

К сожалению, я в запахах не понимал вообще ни хрена. Это мой большой природный недостаток. И самое тяжелое было — давать барышням советы. Запоминал по памяти, что пахнет цветами, что — сладкое, и так далее. К примеру, ясно как день, что парфюм "Маже Нуар" любят консервативные дамы за сорок, а «Клима» пользуется успехом у девиц 25–30 лет, работниц офиса и официанток.

Москва являла собой огромный такой организм, поглощающий людские души, стирающий любые, даже самые легкие намеки на лирику. Здесь всё всегда по-серьезному. Идя по улице, здесь никогда нельзя останавливаться. От любого, кому есть до тебя дело, в особенности, мента, в отношении тебя, обычного смертного, исходит чудовищная угроза. Тебя могут обмануть, ограбить, убить. Тебя могут посадить ни за что, могут вывезти в лес и задушить. И ты пролежишь до весны, а куски твоего мяса будут разодраны голодными московскими собаками. В Москве сама смерть — холодная, циничная сука. Она может застать человека в метро. Когда я работал бригадиром в ларьке, и постоянно ездил за товаром в метро — каждый день попадались мертвые пенсионеры. Иногда люди бросались под поезд, прибывающий к станции метро, на глазах у изумленной московской публики. Или падали на крышу, и их сразу разрывало на куски, лишь поезд начинал въезжать в тоннель. Московское метро вообще было местом религиозно-мистическим. Старожилы рассказывали, что часто поезда прибывают на станцию утром с окровавленными колесами, поскольку в самом теле метро живут и размножаются целые полчища крыс. Крыс наматывает на колёса. Даже если это и не соответствует действительности, всё вышесказанное как нельзя лучше описывает саму суть главного российского мегаполиса. Здесь и люди часто живут, как крысы. А крысы думают и выживают, перенимая у людей их страшные навыки и инстинкты, чтобы так же жить, и бороться за жизнь. За каждый кусок мяса, за луч света, за право отъединиться от больших масс людей — чтоб не спускаться в метро, не ходить в людные места, типа московских рынков, и при этом полноценно жить. Возле моего ларька на Молодежной раз пять или шесть резали покупателей. Насмерть. Вот только что стоял, спрашивал про духи, а теперь лежит в луже крови, стонет. Практически на моих глазах известный киллер Саша Македонский застрелил на Петровско-Разумовском рынке несколько милиционеров. Я часто на этом рынке появлялся — было очень удобно там делать оптовые закупки для ларька, и там вечно кого-то резали, убивали или просто грабили. Я уже давно не занимаюсь никакой торговлей, но рынки ненавижу до сих пор. В память о Москве. Все рынки. Любые.