Чиряк наклонился, глянул, и с проклятием отшвырнул от себя изгнивший мосол.

— Тут в земле костей человечьих, — склонился к нему Анчутка, — видимо-невидимо. Эту, знать, дожжём вымыло…

— Ну, знать, убили кого-то, — напарник уже взял себя в руки, — нам-то что с того?

— Старые воры сказывают, — вздохнул Анчутка, — они сами мрут, ежели до чужого добра коснутся… Ё! Смотри-тко!

В ямке остро блеснула серебряная чешуйка.

Чиряк ловко присел и схватил денежку.

— Я первее сказал, — завёл было Анчутка, но Чиряк так зыркнул на него, что тот заткнулся.

Чиряк подкинул на ладони чешуйку. Она казалась на удивление новенькой, нестёршейся.

— А может, и впрямь здесь клады лежат? — Чиряк попробовал монетку на зуб, кивнул. — Серебришко-то хорошее… Только вот что: подлое это дело — в земле ковыряться. А нам, людям вольным, то не пристало, — он стремительно размахнулся и бросил монетку в овражек.

Анчутка вытращился на Чиряка, не понимая.

Под землёй что-то ворохнулось. Деревья вздрогнули.

Чиряк обернулся и со всего маха засадил старому вору под дых, а когда тот согнулся, отоварил кулаком по роже.

— Быстро уходим, — сквозь зубы процедил он, таща мычащего от боли Анчутку за ворот.

— Удача воровская меня спасла, — через небольшое время объяснялся он, сидя на лавке и подливая Анчутке хлебного вина. — Я как взял эту денежку, так меня снизу всего и скрутило, вот как хошь, верь — не верь, а худо мне сделалось. А такое у меня бывает, когда совсем того… амба. Вот смотрю я на денежку ту, и думаю: ежели ещё хоть малый миг её в руках подержу, так и того… там и останусь. Чуть не обделался, — Чиряк скорчил харю.

— В чеканашку теперь… веришь? Скажи, а? — изрядно подобревший от хлебного Анчутка с трудом ворочал языком.

— Верю — не верю, то моё дело, — протянул Чиряк, — а больше я туда не пойду. И прятать там ничего не буду. Не хочу, и все тут дела.

— Здесь, — расслабленно мотнул головой Степан Онуфриевич. Реденькая рыжая бородёнка растрепалась, раздуваемая ветром.

Пресловутое место выглядело вполне невинно: полевой овражек, на краю которого росли два хиленьких, перекорёженных деревца, смахивающих на костлявые руки.

— Вот тут его и нашли, батюшку вашего, Коля… — Степан Онуфриевич приобнял молодого наследника за плечи. — Здоровый вроде человек, мне бы то здоровье… и вот так вот — умер. Был — и нету. Очень подозрительно это случилось, вы не находите?

— Жил-жил, да и умер. Очень натуральное дело, — грубовато перебил Николай Иванович досадливо дёрнул плечом. Он стеснялся неопрятного и болтливого старика, но не хотел этого показывать.

— Вот вы говорите — "натуральное дело", — тут же прицепился Степан Онуфриевич, — а в моё время иначе говорили. В моё время сказали бы — "дело божеское". Чувствуете ли разницу? — ехидно ухмыльнулся старикан, и тут же согнал с себя усмешечку, поджал губы корабликом. — Раньше-то люди в Бога веровали, а сейчас — в натуру, сиречь в богиню языческую… Вот и здесь: для вас, к примеру, трагическое происшествие с родителем вашим… мир праху его, хороший был человек… значит, о чём бишь я? Да, вот же: дело сие представляется вам проходящим по ведомству натуры. А я так думаю, тут всё не очень просто… Со следователем говорили? Знаете про ту историю?

— Ну да. Мужики, нашедшие тело моего… моего отца, — смутившись ещё сильнее, буркнул Николай Иванович, — показывали на следствии, что в руке покойного якобы была зажата золотая монета. Которую они, по собственным своим показаниям, выбросили в овраг…

— Вот и я про то. Места тут такие, Коля, — вздохнул старик, — места тут такие. Уж на что наши мужички люди корыстные… бывало, что и пьяных, и мёртвых раздевают, а уж по карманам пошарить — так это за святое дело считается… такой народ! да-с… а вот с этого места, где мы сейчас имеем удовольствие обретаться, никакой мужичонка, даже самый разбойник, ничего не возьмёт. Пачку ассигнаций положи — не возьмут! Вот ведь как…

— А что? Какая-то легенда? — Николай слегка заинтересовался.

— Есть тут такое поверье, что в этих местах обитает… нечистый. — Последнее слово Степан Онуфриевич произнёс почему-то шёпотом.

— Дьявол? — Николай усмехнулся.

— Собственной персоной. И будто бы он стережёт здесь великие сокровища. Только вот в чём заковыка: достать-то их нельзя. Ибо нечистый отдаёт их только законному владельцу… а остальных того-с, примаривает. А сокровища возвертает взад, на то же место…

— Экий, однако, нечистый получается законник и крючкотвор, — пожал плечами Николай Иванович. — Нам бы побольше таких чертей, а то, знаете ли, очень уж воруют в нашем славном отечестве…

— Ну, где-то оно так, — Степан Онуфриевич потеребил бородёнку, — а только не здесь. А вот ваш батюшка, Иван Деменьтевич, покойник, тот того-с… посягнул. И настигла его за это подобающая кара. Вот и думай.

— Я знаю, что батюшка, — Николай поморщился, — интересовался народными поверьями, преданиями… Но, простите уж, по здравосмысленному рассуждению полагаю, что это всё глупости. А насчёт золота — легенда. Мужик, конечно, разный попадается, а вот никогда не поверю, чтобы не украл. Это дело решительно невозможное. При нынешнем экономическом строе…

— Думаете, вздор говорю? А давайте проверим! — оживился Степан Онуфриевич. — Вот я сейчас положу… скажем, вот сюда, — он показал на гладкий, отполированный дождями камень, лежащий в корнях кривого деревца, — пятачок-с. Для наших мужичков — деньги. И прошу заметить, он так и будет лежать…

— Сюда мало кто ходит, — возразил Николай Иванович, — не увидят. Да и что это за искус, на пятачок-то… Берите выше, что-ли…

— Ах вот как? Хорошо-с! — старикан совсем распетушился. — Но тогда… и вы, Коля, тоже поучаствуйте. Давайте так: у вас с собой есть что ценное? Али как?

— Что-нибудь найдётся, чай не нищие, — необдуманно брякнул Николай Иванович, и тут же пожалел об этом.

— А-атличнейше! И что же?

— Денег у меня с собой сейчас нет, — Николай Иванович отчаянно злился на то обстоятельство, что его помимо воли втягивают в какое-то дурацкое пари, но ничего не мог поделать. — Только разве часы… Хотя нет же, вот… — он достал массивный золотой полуимпериал. — Этого, пожалуй, хватит?

— Превосходнейше! Давайте так: вы оставляете его здесь, а я… — старик засуетился, захлопал себя по карманам, потом отвернулся, и выпростал из-под ворота золотой крест, — а я вот… Прости Господи, — прошептал он, — кладу смело, потому что знаю — не возьмут… Три дня сроку. Дни сейчас погожие… За такое время здесь кто-нибудь да непременно пройдёт.

— А если дождь, ветер? Смоет, скинет, ищи потом…

— Нет, нет, ничего не будет, проверено, — убеждённо сказал Степан Онуфриевич. — Тут если что положишь — так оно и лежит себе. Как новенькое. Такое место… В общем, если через три дня мы находим всё на том же самом месте — я прав, а если нет — то уж вы. Уговор?

— Уговор, — вздохнул Николай.

— Э-э, постойте! А на что спорим-с? Я лично готов поставить… да что угодно. Решительно всё равно. Я уверен. А вот вы, Коля…

Сошлись на радужной.

Ночью Николаю Ивановичу не спалось. Вдоволь поворочавшись в неудобной постели, и, окончательно сбивши набок простыню, он всё-таки встал. Позёвывая, оделся. Зажёг свечу, попробовал читать, но чтение не развлекало. В конце концов ему пришло в голову пойти на крыльцо продышаться. На дворе ему неожиданно показалось уютнее, чем в доме. Крутобокая полная луна добросовестно сияла. Папиросный дым змеился в неподвижном воздухе. Всё вокруг дышало покоем, как выразился бы Боборыкин в каком-нибудь опыте на тему русской природы.

"Однако ж, дурацкий спор у меня вышел", — досадуя, вспоминал Николай Иванович дневное происшествие, "вот ведь подловил меня старый хрен. Крестик с себя снял, ишь ты… А ведь он уверен был", — вдруг понял Николай Иванович, — "уверен, что не возьмут… И ведь не возьмут, народ-то тёмный, суеверный", — он вдруг поймал себя на мысли, что образованному человеку украсть как-то проще, но мыслишка была неприятная, и он её тут же от себя отогнал. Мыслишка, однако, отнюдь не отправилась восвояси, а, чуть принарядившись, явилась опять, и на сей раз показалась любопытной.