нов, гладкая, цельная, и, только пролетев метров семь,

рассыпается на белые буруны, шипит и брызжет. Ни

разу в мире еще не перекрывали реку с такой силой те-

чения.

176

В семь часов вечера все началось очень тихо и осто-

рожно. Лязгнул экскаватор, вывалил в первый кузоз

ковш камня, самосвал рванулся и пошел на мост. Гру-

зовики задымили, закопошились, затолпились в оче-

редь к экскаватору. А груженые, воя и сигналя, выле-

тали на мост, разворачивались задним ходом и высы-

пали камень.

В толпе на берегу переживали, вскрикивали:

— Вон несет, несет! Куда! И до дна не доходит!

— Его теперь за версту лови!

Иная глыба несколько мгновений скользила по по-

верхности; мелкий щебень несло, как пыль. Ангара по-

казала свои зубки!

А «МАЗы» ревели, шли, шли, сыпали, сыпали…

Дым из выхлопных труб сизыми лентами потянулся от

берега к берегу, трепетали в дыму флаги. Грохот кам-

ня, водопадный шум реки, едва слышные слова из

громкоговорителей: «Соблюдайте осторожность! Не

сбавляйте темпов! От вас зависит…»

Передавали слова начальника стройки: непрерыв-

ная работа шоферов до завтрашнего вечера. Сутки!

Если не больше… Ничего не известно, как поведет себя

Ангара.

— Захарыч! Захарыч!

Старик возил камень. Он высунулся в окошко, по-

махал нам с Петькой и скрылся за дымом и пылью.

Мы побежали «перенимать» его у экскаватора.

Петька пять раз щелкнул; старик смущенно улыбался

и делал страшные глаза: уйдите, не путайтесь!

— Захарыч! Возьмите в кабину!

— Нельзя. Приказано никого не брать. Опасно, ре-

бята!

У моста была каша. Дежурные выбивались из сил,

упрашивая, умоляя, бранясь:

— Пройдите с дороги! Уйдите с моста!

177

Самосвалы проносились перед толпой, как танки,

быстро-быстро, ни секунды передышки. Камень валит-

ся и валится в реку, а она несет, а она несет… Желтые

пузыри и буруны на миг — и снова гладкая, живая,

кристально-холодная вода, так что голова кружится,

когда смотришь на нее.

Я читал где-то об Ангаре и наткнулся на такое сло-

во: аквамариновая вода. Я не знаю, какой это цвет, но,

наверно, это точно. Простого слова нет, чтобы передать

потрясающую, необыкновенную красоту этой неправдо-

подобной, неестественной воды. Она прозрачная, как

хрусталь; она неуловимо играет, как драгоценный ка-

мень; она ак-ва-ма-ри-но-вая! В этот вечер киноопера-

торы испортили сотни метров пленки, пытаясь заснять

ее краски. Нет-нет, да и хватались они за аппараты и

напряженно снимали буруны, поток… Петька сознал-

ся, что и он потратил полпленки на воду; знал, что не

выйдет, что эти дивные переливы не уловишь ничем, и

не мог устоять. Это можно только видеть, и я смотрю,

и все смотрят, жадно, взволнованно.

А мост раскачали сотни машин. Он горбится, взды-

мается, проваливается и скрипит. Одни понтоны ныря-

ют, другие взлетают, грузовики колышутся на них.

Дым! Дым! Темнота пришла неожиданно. Зажглись

сотни прожекторов. Похоже на ночную киносъемку.

Шум, голоса, ярмарка; машины вылетают на освещен-

ное пространство, репродукторы надрываются, читают

что-то похожее на стихи. Я устал. Голова как чемодан.

Нет сил бегать, стоять, смотреть…

Так длится час, так длится два, три…

— Товарищ диспетчер! Разрешите сесть в машину.

Я корреспондент, мне нужно посмотреть.

Диспетчер подозрительно оглядел меня, но из кар-

мана у меня торчала авторучка, и это спасло.

— Садитесь. Два рейса.

178

— Захарыч! Я с вами!

«МАЗ» рванулся, и вот я с замирающим сердцем

болтаюсь в кабине уже на мосту. Девчонка с флажком

манит машину к себе, Захарыч слушается ее, как

школьник. Мост качается, как палуба корабля. Когда

он проваливается вниз, сердце замирает и подбирается

легкая тошнота. «Шух-шух-х-х!» Брызги, муть — и

мгновенно чистое зеркало воды.

— Неужели не уносит?

— У-но-сит! Теперь наши камни у самого Иркут-

ска…

— Захарыч, зачем же сыпать?

— А вот и будем сыпать, пока не пересилим. Али

мы ее, али она нас.

— Захарыч!

— А что ж ты думал? В бирюльки играем?

— Правда, что вы будете работать сутки?

— По-добровольному. Кто желает. Может, больше…

— А отдых?

— Какой отдых?

Я у Захарыча в кабине впервые. Хватаюсь за ручки,

держусь за дверцу, но меня чуть не стукает головой о

крышу. Тряска. Внутренности переворачиваются. Рев

мотора, бензиновый дух. Прыгают стрелки на освещен-

ных циферблатах.

Захар Захарыч бешено крутит баранку; высунув-

шись, что-то кричит.

— Ну и работка у вас!

— Работка у нас, Толя, обыкновенная.

— Как вы только выдерживаете?

— Привычка — все.

У меня, как в калейдоскопе, проносятся перед гла-

зами ковш экскаватора, поток камней в кузов, бегущая

полоса дороги, толпа у моста, аквамариновая вода,

желтые пузыри и опять ковш экскаватора. Так быстро,

12*

179

стремительно… Стучит в висках, кружится голова.

Я уже пьян.

— И что удивительно,— говорит Захар Захарыч,—

работа у нас сегодня без норм, без учета. Шоферяги —

ведь народ какой: не проставь ему ходку, он пальцем

о палец не ударит, машину с места не сдвинет! А тут

посмотри, что делается! Каждый норовит вперед, каж-

дый норовит скорее да больше. Никто ведь не узнает,

сколько он привез. Артелью работаем! А они лезут. Ты

не знаешь, почему? Ты не знаешь, почему ни один не

отказался работать сутки? Все, все как один! Что же

это такое? Ты понимаешь, скажи нам сейчас в воду

бросаться — ей-богу, найдутся такие, что бросятся, ма-

шинами своими загородят!

180

И я верю этому! Но не могу осмыслить — устал от

тряски. Выскакиваю на мосту.

— Ага-а! Вот где ты попался мне в руки! — Попа-

даю прямо в объятия Мише Ольхонскому. Он носится с

рулеткой.— Ты видишь, что творится? А? Ну что, Си-

бирь плоха? А хочешь, я тебя туда брошу?

На миг в его глазах сверкнули дикарские искорки,

что-то чингисханское, мне даже стало не по себе — но

только на миг. Миша уже кричал, радостно сверкая

глазами:

— Скорость течения увеличилась! Ты понимаешь,

беспомощный человек! Да ты ничего не понимаешь!

Он побежал, забыв обо мне. Я перегнулся через

край моста, заглянул в зеленую пучину. Искорки при-

181

зрачного света неслись в ней время от времени, про

жектор ощупывал толщу у воды, и она вдруг просвечи-

вала насквозь… Дна не было видно… Скоро полночь.

Пошатываясь, напрягая внимание, чтобы не угодить

под колеса, я выбрался с моста и сел на гравий откоса.

Тут в толпе переговаривались:

— Кубы пошли! Кубы!

ЕЩЕ БИТВА

Вот оно когда началось, самое главное! До сих пор

была разведка боем. Теперь загрохотали краны, двину-