Машина свернула к магазину. Освещенные витрины были сплошь одеты коростой инея и льда, но и сквозь них можно было разглядеть, что в магазине полно народу.

— Ну, спасибо, — сказал Николай, открывая дверцу машины.

Перегнувшись через борт, достал из кузова свои лыжи-голицы, соскочил на землю.

— Будь здоров, — сказал водитель, уже на свету, а не в темноте кабины разглядывая лицо своего попутчика. Запомнить хотел, что ли. — Будь здоров…

— Постараюсь, — ответил Николай Бабушкин.

Он не соврал, сказав водителю, что в магазин ему нужно не за этим — не за водкой. Он ему правду сказал.

Всего-то Николай и купил в магазине — кулек шоколадных конфет «Ромашка».

Он еще по дороге сообразил, что теперь у Вед-медей, наверное, есть ребеночек. Николай Бабушкин не был в Джегоре целый год (без шестнадцати дней). Как раз накануне его отъезда из Джегора Лешка Ведмедь женился на Верочке. Стало быть, они уже целый год женаты — Лешка и Верочка. И у них за это время мог появиться ребеночек. Не иначе — уже появился. У таких молодых, как Лешка с Верочкой, они быстро появляются.

И Коля Бабушкин сообразил, что ребеночку нужно купить гостинец. Каких-нибудь конфет или печенья. Даже неудобно явиться в дом, где имеются дети, не захватив с собой никакого гостинца.

Поэтому Николай зашел в магазин и купил полкило «Ромашки». Он при этом подумал, что если даже у Ведмедей — у Лешки и Верочки — еще нету детей, то конфеты все равно не пропадут. Они им все равно пригодятся. С ними, например, можно чай пить.

Шагая к дому Ведмедей — а от магазина до этого дома рукой подать, — Николай все-таки остановился разок: погреться у знакомой ему водоразборной колонки. Это была такая водоразборная колонка, что возле нее зимой можно греться.

Тут, на окраинной улице Джегора, еще не в каждом доме имеется водопровод. И люди, которые живут на окраинной улице, берут воду из общих колонок. Ну, летом, когда на улице тепло, никаких особых затруднений это не представляет: разве что придется разогнать смуглых, как чертенята, мальчишек, плещущихся под краном, — до реки им, видите ли, добежать недосуг…

А вот зимой… В сорок градусов ниже нуля колонку облепит льдом, округлые наледи взгромоздятся под самый рычаг, ледяная пробка закупорит кран — и на кране повиснет сосулька. Воды нет. Хочешь пить — соси сосульку.

Но северяне — хитроумный народ.

К водоразборной колонке подвели газовую трубу. Изогнули трубу коленцем, приплюснули срез. Сверху колонку накрыли чугунным колпаком — только рычаг и кран торчат наружу. Чиркнули спичкой — вырвался синий пламень. Й вот упала, раскололась со звоном сосулька, потекли осклизлые наледи, засипело, запело в трубе. Кап, кап, кап…

Вокруг — сорок градусов ниже нуля, морозный туман. Мгла. Потрескивают и корежатся деревья. Птицы замерзают на лету, как пишется в учебниках географии. А у водоразборной колонки — оттепель и сырость. Хлещет в ведра вода. Напряженно гудит газовая труба, синий пламень пышет из нее, озаряя изнутри чугунные стенки колпака.

И так — день и ночь. Круглые сутки. Всю долгую зиму.

Если даже тебе не нужно воды, если в данный момент тебе она вовсе ни к чему, то и тогда ты не проходи мимо этого уличного чуда, а задержи шаг, постой рядом, ощути на задубевшем от стужи лице зыбкие отсветы пламени, близкое тепло…

Тут, на Севере, все не просто.

Конечно, Север нынче не тот, каким он был в прежние времена. Тут теперь и городов понастроили. И железные дороги провели. И однажды сюда приезжал на гастроли московский цирк.

Но несмотря на значительные перемены, Север остался Севером. Он так и не стал Югом. Здесь хотя рубль и длиннее, но лето короче. И морозы куда более жгучи. И атмосферное давление капризней. И комары свирепей. И на деревьях тут не произрастает урюк — его сюда спекулянты возят.

Каждое, даже самое пустяковое дело, здесь требует от человека особых усилий и особого хитроумия. Вот почему северных жителей нужно уважать.

Коля Бабушкин немного постоял у водоразборной колонки, погрелся немного. Но для него не имело смысла долго стоять тут и греться, поскольку совсем рядом — рукой подать — был дом, где живет Лешка Ведмедь. И Верочка.

Николай еще издали узнал Этот дом. Ведь он и сам когда-то жил в этом доме. Почти полгода он прожил в доме № 16 по улице Товарищей.

Он сам и строил этот дом. Это их комсомоль-ско-молодежная бригада строила двухэтажные дома по улице Товарищей — все до единого дома, которые сейчас стоят здесь. Сперва они даже назвали улицу Комсомольской — в свою честь. Сами намалевали таблички «ул. Комсомольская» и повесили на каждый дом. Но райисполком велел поснимать эти таблички, потому что в Джегоре уже было две Комсомольских улицы, и почтальоны здорово ругались: они не знали, на какую же из трех Комсомольских улиц нести письма.

А в Джегоре жил один старичок — Павел Казимирович Крыжевский. Люди поговаривали, что, дескать, он тут, на Севере, отбывал ссылку или вроде бы даже сидел. Давно — еще при Сталине. Вроде бы он отбывал на Севере ссылку или даже сидел, а потом, когда освободился, приехал в Джегор и поступил бухгалтером на кирпичный завод.

Потом оказалось, что Павел Казимирович Крыжевский — очень старый коммунист. В новом партбилете указали стаж: «С августа 1904 года». Его наградили орденом и дали ему персональную пенсию союзного значения. Ему даже давали квартиру в Москве.

Но он из Джегора никуда не уехал, остался в Джегоре. Он вышел на пенсию и стал заниматься общественной работой. Райком комсомола поручил ему составлять летопись города Джегора — подбирать разные документы и газетные вырезки. А райисполком поручил ему придумывать названия для новых улиц.

Вот он-то и придумал название: улица Товарищей.

— Кто? — пропел за дверью знакомый голос, Коля Бабушкин хотел, было пошутить: «Из милиции», мол. Потом хотел прошамкать: «Подайте копеечку». Назваться хотел: «Дедушкин». А в общем у него отчего-то вдруг перехватило, сжало горло, и он на этот вопрос ничего не ответил.

Дверь отворилась, из нее сильно пахнуло теплом, тепло, мгновенно остынув, взвихрилось клубами пара, и сквозь этот морозный пар неясно проступила тоненькая женская фигурка..

— Коля!.. — сказала фигурка. — Ко-оля… Николай переступил порог, прикрыл за собою дверь. Космы пара мягко осели на пол.

Теперь он уже мог вполне отчетливо разглядеть Верочку. Веру. Жену Лешки Ведмедя.

Но он не стал ее особенно рассматривать. Он прислонил к стене щетинистые лыжи — голицы. Потом стащил с себя оленью куртку и повесил ее на гвоздь. Туда же повесил длинноухую шапку. Собрался уже и валенки скинуть с ног — только сейчас почувствовал, какие они холодные, какие они насквозь прошитые ледяными иглами, эти валенки, — но почему-то не решился, так и остался стоять, разглядывая свои холодные валенки.

А Верочка стояла в двух шагах напротив него и, соединив опущенные руки, разглядывала его, Колю Бабушкина. С ног до головы разглядывала. И улыбалась.

— Ко-оля… — снова протянула она. — Какой же ты стал… Какой стал.

— Какой? — буркнул Николай.

Верочка помолчала, должно быть, сама еще не могла понять, какой же именно он стал. Все разглядывала его. А потом сказала:

— Большой стал. И широкий. Плечи… Тебе сколько лет? Двадцать один?

— Двадцать три.

— Наверное, ты еще растешь. За год как вырос. Какой стал… — все повторяла она. И вдруг обеспокоилась: — Чего же ты тут стоишь? Заходи, пожалуйста. Заходи, Коля…

Николай прошел через кухню в комнату.

— Ты садись, — сказала Верочка. Он сел. Оглядел комнату.

Ему знакома была эта комната. Полгода он жил в ней. Как только достроили дом, ему и Лешке Ведмедю дали ордер на эту комнату, чтобы они тут жили вдвоем. И они тут жили. Только тогда комната выглядела иначе. У правой стены стояла раскладушка Ведмедя, а у левой — такая же раскладушка Николая.

А теперь ни той, ни другой раскладушки в комнате нет. Вместо двух раскладушек стоит одна большая кровать: стальная, из двухдюймовых никелированных труб и крепеж — стальные шишаки. На кровати ухабистая перина, поверх перины атласное одеяло, а поверх него пунцовое покрывало с райскими птицами, гора подушек, а поверх подушек — кружевная накидка. На торцах кровати — кружевные занавески, и вдоль фасада — кружева. Богатая кровать.