Чико вполголоса добавил:
– Как же, как же! Нашли дураков! Да только хватит с неё и вас, любезный господин сержант, а нас попросим оставить в покое! Разве не так, друзья мои?!
Это последнее Чико сказал уже очень строго и так же строго посмотрел на остальных солдат. Остальные, конечно, молчали. Ну, еще бы! Ведь спорить с Чико бесполезно, это уже каждый из них хорошо знал на собственном опыте. Кроме того, как им теперь казалось, Чико, похоже, был прав. А его правда заключалась вот в чем: никуда им из этой метели не выбраться и никого им здесь не встретить, то есть никто им не поможет, потому что эта женщина (которая на самом деле сами знаете кто) будет их вот так вот вести и вести, следы их запутывать и силы из них выматывать до той самой поры, пока они не упадут без сил и не замерзнут насмерть! Да, вполне возможно, что со стороны это слушается несколько дико. Может, дико еще даже потому, что это его предположение здесь, в рукописи, высказано сразу. А Чико ведь не так его высказывал, а по частям. Так, вначале, когда они еще только взялись есть гуся, Чико уже испортил им аппетит, сказав, что вот, мол, опять Мадам всех околдовала, даже гайдуков: сказала запретное слово – и те не стали стрелять. И это очень хорошо, сказал было Гаспар, очень благородно с ее стороны. Но Чико тут же обозвал Гаспара болваном и сказал, что у Мадам свои расчеты, что она считает их своей добычей и ни с кем делиться ею, то есть ими, не желает. А потом, когда все с ним в этом согласились, точнее, просто не решились спорить, вот тут-то всё и началось! Чико рассказал добрый десяток самых ужасных историй про здешних ведьм и про те способы, которыми они пользуются для завлечения жертв. Из его слов получалось, что главное средство – это довести жертву до состояния полной невменяемости. Вот как, к примеру, сейчас наш сержант, тут же добавил тогда Чико и предложил любому желающему окликнуть господина сержанта. После двух неудачных попыток (Франц и Гаспар) солдаты крепко призадумались. Дальнейшим предсказанием Чико было то, что скоро поднимется ветер и начнется метель. И метель не заставила себя ждать. И ветер становился все сильней, а лошади все чаще останавливались. Настроение у солдат испортилось окончательно. А Чико и не думал умолкать! Желая ободрить товарищей, Чико, кроме всего другого прочего, сказал, что их господин сержант – крепкий орешек, его так просто не возьмешь, и поэтому когда он почует, что его дело совсем дрянь, то он тогда обернется и позовет их на помощь. Но позовет не просто, а как-нибудь хитро, чтобы не насторожить эту проклятую ведьму…
И только Чико такое сказал, как сержант вдруг обернулся и велел им подтянуться. То есть быть к нему поближе! После такого совпадения спорить с Чико совсем не хотелось. А Чико уже учил дальше – сказал, что не все еще потеряно, что пока сержант жив, ведьме их не достать, и поэтому они еще могут бежать – все равно куда, то есть куда глаза глядят, только бы подальше от нее!
– А подальше, – вдруг спросил Гаспар, – это куда? В какую сторону?
И в самом деле, в какую? Чико остановил лошадь и начал осматриваться. Только разве можно было что-нибудь рассмотреть в такой ужасной снежной круговерти? Вот Чико и помалкивал, смотрел по стороне и думал всякое!
И сержант тогда тоже молчал. Хотя, думал он, это не дело, нельзя так распускать дисциплину, надо остановиться, подождать их – и высказать все, что он о них думает! Ну и скажет, дальше думал он, и что это изменит? И вообще, что он от них может требовать, когда он сам так до сих пор не выполнил своего главного обещания – не доставил их в ставку!? И вообще, он ничего для них не сделал – не накормил, не обогрел и не дал отдохнуть! Ну да это, подумал сержант, не так страшно. Даже, если не кривить душой, то какое ему сейчас дело до крепких и битых солдат, когда рядом с ним одинокая, слабая женщина, которая, конечно же, очень устала! И поэтому, не говоря ни слова, сержант осторожно взял ее за локоть – Мадам не возражала, – и так они, довольно-таки близко друг к дружке, поехали дальше. Конечно же, молча. Мадам тогда, возможно, даже задремала…
А сержант вдруг почувствовал, что у него начинается жар! Быть может, виной тому был пронизывающий ветер, а может голод, а может, что-нибудь еще… Но скорее всего, во всем была виновата немалая растерянность сержанта, потому что он вдруг живо себе представил, как они наконец-таки встретят ту самую, долгожданную колонну, и как… Ну, конечно! – как его солдатам, всем до единого, откажут в отставке! Потому что, скажут, вы же сами видите, какой сейчас некомплект, а время очень тяжелое! Потом у них отнимут лошадей. И это тоже объяснят тоже тяжелым положением, только теперь продовольственным. И только потом уже приступят к главному. И это будет так: господин генерал Дюбуа, шеф личной полиции императора, похлопает сержанта по плечу и прикажет вернуть доблестному – а именно так он и скажет – вернуть доблестному герою эполеты. Те самые, добавит он, тильзитские! И широко улыбнется. А сержант покраснеет и скажет: «Простите, генерал, но я ведь просил о другом!». На что господин Дюбуа недовольно поморщится и ответит: «Нет-нет, мой дорогой полковник! Тут и обсуждать-то нечего! Государственный преступник – он и есть государственный преступник. Уведите ее!» И вот тогда сержант, только теперь уже сам, без Оливье, вот так вот обеими руками возьмется за эти чертовы, махровые… Нет, подумал сержант, так не будет. А будет вот как: он просто опустит голову и промолчит, он не посмеет спорить с Дюбуа. И это не потому, что он его боится или там что-то еще – вовсе нет! А просто это в него так уже въелось за все эти шестнадцать кампаний, что теперь уже ничего ему с собой не поделать. И поэтому, чтобы того не случилось, лучше ему вообще туда не ехать. Может, даже лучше сейчас сразу спешиться и бросить пистолеты, снять саблю и кивер, сорвать нашивки, лечь в сугроб – желательно ничком – и притвориться мертвым, у него получится! Вот какие тогда были у сержанта мысли – совсем невеселые. Поэтому он тяжело, но в то же время украдкой вздохнул, медленно повернул голову и посмотрел на Мадам. И Мадам тоже смотрела на него. И глаза ее тогда, казалось, ничего не выражали. Но это ведь не так! Ведь что-то же заставило эту красивую женщину бросить дом, тепло, уют и заблудиться в метели…
А ведь и вправду, подумал сержант, где солдаты? И сами они где? Но напрасно он смотрел по сторонам, ведь было уже довольно темно, а тут еще эта метель и этот ветер в глаза, этот снег! То есть вот как оно тогда было: ночь, метель и ничего не видно, они вдвоем в открытом поле – он и она, – а больше никого. Все остальное далеко, все остальное для других – война, сражения, чины, награды, пули, смерть…
Но тут сержант поежился и мрачно усмехнулся – ему вдруг вспомнилось, как нехотя и тяжело Франц поднимался от костра, как морщился Хосе, как что-то нашептывал Чико. Можно только представить себе, что же они думали о нем, когда он уводил их от тепла. И от еды! То есть если бы не он, они бы сейчас были сыты и пьяны, потому что пан Шабека, это сразу было видно, хлебосольный пан. И, главное, не злой. Поэтому убили бы тогда только сержанта – за то, что он француз, – а союзников за что убивать? А вот теперь их нет, этих союзников. Или его? Или, может, это просто наваждение? Сержант еще немного подождал, а потом неуверенно, тихо окликнул:
– Мадам!
Мадам удивленно посмотрела на него и не сразу спросила:
– Что с вами?
Сержант, не отвечая, опять осмотрелся. Мела метель, шуршала жесткая поземка… И это всё!
– Я… Я, простите, потерял своих солдат! – растерянно признался сержант.
Мадам равнодушно пожала плечами, потом опустила глаза и сказала:
– Мне холодно.
Сержант смутился. Так что же теперь, сердито подумал он, воспользоваться вражеской зимой и согреть лишь потому, что, кроме него, согревать больше некому? И… Это уже совсем лишнее, очень злой сам на себя, торопливо подумал сержант, но все таки где они все? Где эти, черт бы их побрал, подчиненные? Ведь же они наверняка…
