Получив новость об аресте тамплиеров, Климент V был вне себя от ярости. Все это действо – вопиющее глумление над авторитетом Папы. Орден Храма учредила церковь, и отчитывается он только перед самим Всеблаженным Отцом. Никто – независимо от чинов, титулов или побуждений – не имеет ни малейшего права даже пальцем тронуть ни самих тамплиеров, ни их имущество, не получив на то специального соизволения верховного понтифика. И Папа обрушил на повинного короля всю мощь своего гнева.
В ответ Филипп развернул пропаганду против Климента V, развесив по всей Франции листовки, осуждающие Папу за снисходительность к еретикам, за намерение присвоить богатства тамплиеров и за укрывательство врагов Бога и Его Святой церкви. Король и Папа окончательно осерчали друг на друга, и Филипп явился к папскому двору в сопровождении небольшого войска.
Папа напомнил королю, что еще два месяца назад отправил ему письмо с недвусмысленным заявлением, что не верит в обвинения против тамплиеров. Филипп же парировал, что ясно помнит, как Папа откликнулся, едва услышав эти обвинения. Дескать, Климент заявил: «Fils, tu enquerras diligement de leurs fais, et ce que to feras, to me rescripas» («Сыне, тебе надлежит рассмотреть их деяния с прилежанием и отписать мне, что заключишь»). Мол, король просто провел следствие по его же папской просьбе. Климент ответствовал, что подразумевал негласное следствие папской комиссии, а не аресты и пытки. На что Филипп изрек, дескать, предшествующие папские декреталии безоговорочно предписывают светским государям всячески содействовать Священной инквизиции, он же сие непреклонно исполнил. На это Климент сместил Гийома Эмбера с поста Великого инквизитора Франции.
Словесные баталии бушевали не одну неделю, а рыцари и солдаты Филиппа тем временем прогуливались вокруг, с угрожающим видом бряцая оружием. Видимо, все окончилось сделкой, условия которой так и останутся неизвестными, но секретные встречи Папы с королем закончились примирением. Филипп добился от Папы полного одобрения и содействия.
Двадцать второго ноября Климент V распространил буллу «Pastoralis preeminentae», в каковой осыпал похвалами Филиппа Французского, истинного сына церкви, неустанного поборника веры. Булла официально признавала оправданность обвинений против тамплиеров, попутно вменяя всем христианским государям взять под стражу тамплиеров в своих владениях, пытками вырвав у оных признание в ереси. Будучи не только первосвященником, но и светским владыкой, Климент V последовал собственным повелениям, приказав немедленно арестовать всех тамплиеров на папских землях, передав их в руки чиновников инквизиции. По тому же уговору приятель Филиппа – брат-доминиканец Эмбер – вернулся на свой высокий пост Великого инквизитора Франции. Впрочем, даже во время его мимолетного отсутствия на высоком посту пытки тамплиеров не прекращались ни на день.
По сути, в средние века существовало два рода пыток. В первом случае пытка служила карой. Приговоренный ничем не мог остановить палача, когда тот жег его каленым железом, отрезал нос, уши или губы или сек кнутом – зачастую утяжеленным железом. Лишь столетия спустя милосердные власти ограничили порку только обнаженной спиной от шеи до пояса. А в четырнадцатом веке стегать кнутом можно было любые части человеческого тела, в том числе лицо и гениталии. Пытку второго рода пускали в ход, когда требовалось выудить сведения или признание. Важнее всего тут было постоянно напоминать, что пытку легко остановить – довольно лишь дать правильный ответ; продолжительность мук зависела лишь от жертвы. Если же человек упорствовал, не желая попрать истину или стать предателем, терзания его могли тянуться бесконечно. К несчастью дтя тамплиеров, им предъявляли так много разных обвинений, что признавшись по одному пункту, чтобы избавиться от мук, они тут же обнаруживали, что палачи снова взялись за свое, перейдя к следующему вопросу. По закону инквизиция была обязана ограничиться одноразовой пыткой, но ревностные святые отцы измыслили «передышки» или «отсрочки», позволяющие пытать человека месяцами, твердя, что это всего «один раз».
Вполне понятно, что пытали тамплиеров, чтобы выудить признания, но мертвые ни в чем не признаются, и потому было крайне важно, чтобы мучения не привели к их смерти. Что может лучше сказать о кровожадном воодушевлении инквизиторов, чем факт, что за одну лишь первую неделю под пытками скончались тридцать шесть тамплиеров?
К пыткам следует отнести даже сами средневековые тюрьмы. Одиночных камер не было – разве что узника надо было сохранить в секрете или обеспечить ему какой-то особый уход. Обычно в одну камеру – зачастую подземную, практически лишенную света и вентиляции – помещали по двадцать-тридцать человек. Цепь узника прикрепляли к кольцу в полу или в стене, раздев его донага, а спать ему приходилось на голом каменном полу, замерзая зимой и изнывая от зноя летом. О гигиене не задумывались, так что сам смрад в темнице уже являл собой часть наказания. Время от времени пол окатывали ведром-другим воды, доводя до крайности терзания в карцере – французском изобретении под названием «oubliette»: тесном каменном мешке под железной сливной решеткой в полу, куда сажали ради сугубого унижения. Узнику приходилось сидеть в колодце с кровью, экскрементами, мочой и блевотиной сокамерников, постоянно изливавшихся на него сквозь железную решетку гнусным дождем. Лечь он не осмеливался, а встать не мог.
Еду и питье намеренно выбирали погадостнее. Если в них кишели черви – что ж, тем лучше. В результате заключенные часто болели, их мучили рвота и понос, а убрать с пола под собой или хотя бы помыться было невозможно. При подготовке к пытке – а порой в наказание за неповиновение или оскорбления, брошенные в лицо тюремщикам, – его лишали пищи и воды и подвергали более мучительному ограничению свободы. Например, вынуждали стоять, прикрепив шейную цепь к кольцу высоко на стене, подвешивали вниз головой или вздергивали на дыбу, сцепив запястья за спиной, а к щиколоткам привязав груз, чтобы он час за часом висел, чувствуя, как суставы мало-помалу расходятся.
Инквизиторы по опыту знали, что лицезрение ужасных страданий товарищей оказывает на остальных узников куда более сильное действие, и потому предпочитали брать с собой орудия пыток в темницы, а не уводить допрашиваемых в камеру пыток. Из-за этого им пришлось отказаться от тяжелых недвижимых орудий пытки, – наподобие колеса, на котором обнаженное тело узника вертели над жаровней, – но зато переносными они владели виртуозно.
Повинуясь приказу «не жалеть всех ведомых способов пытать», инквизиторы дали волю своей извращенной фантазии. Некоторым тамплиерам выдергивали зубы по одному, задавая вопросы между каждой операцией, а после ковырялись в кровоточащих лунках, чтобы причинить еще больше страданий. Другим под ногти загоняли деревянные шпильки, а у третьих выдергивали ногти. Достаточно распространенным приспособлением была железная рама наподобие кровати. Привязав к ней тамплиера с выступающими за ее пределы ступнями, смазывали их маслом и подсовывали под них жаровню, начиная допрос. Согласно донесениям, несколько рыцарей обезумели от боли, а у многих ступни сгорели напрочь; когда одного безногого тамплиера внесли на следственную комиссию, тот сжимал в руке мешочек с обугленными костями, отвалившимися от его ног. Инквизиторы позволили ему сохранить кости в качестве сувенира на память об этой оказии. Палачи очень любили раскаленные прутья, потому что их можно легко пускать в ход снова и снова в разных частях тела. Задавая вопрос, можно держать их в паре дюймов от кожи, поджаривая ее, а после прижимать к телу, если узник ответит неправильно или чересчур замешкается с ответом.
Неудивительно, что при таком обращении многие тамплиеры решились на самоубийство, а уж признаний было и вовсе не счесть. Как сказал казначей ордена: «Под такой пыткой я охотно сознаюсь, что убил Бога!» По истечении трех дней сознавшегося еретика приводили к письмоводителю инквизиции, где его признание – разумеется, хорошенько подправленное – зачитывали ему для подтверждения. В Париже подтверждения проводил сам Великий инквизитор – в кабинете, украшенном орудиями пыток, дабы подсудимый не забывался. Буде же таковой отказывался отвечать или возражал, его ждала новая порция каленого железа. Если же он отрекался от признания на том основании, что оно сделано под пыткой, на него навешивали ярлык «упорствующего еретика» и отправляли на костер; именно так и кончили десятки французских тамплиеров – должно быть, так и не уразумевших правил игры. Но, в общем и целом, Филипп и де Ногаре были весьма довольны ходом накопления показаний. Немало признаний сделали и тамплиеры, не подвергавшиеся пыткам вовсе. Неудержимые вопли их терзаемых собратьев и смрад горящей плоти оказались достаточно вескими аргументами, чтобы некоторые припомнили богохульства и колдовство самого разного толка.
