— Внутри круга, — продолжал я, — человек может быть умным или глупым, музыкальным, агрессивным, изнеженным, технически грамотным: он может быть югославом, математическим гением или кондитером, но он прежде всего человек. Однако глупо утверждать, что человек обязательно должен жить внутри круга. А что делать тому, кто родился за его пределами? Или живет на границе? А кто может запретить ему жить вот здесь? — Тут я грохнул кулаком по столу за пределами круга.
— Я… — заикнулся Генри.
— Заткнись. Отвечаю: есть люди и за пределами круга. Не так много, но они есть. Но если мы уже назвали людьми тех, кто внутри, то живущие снаружи должны иметь свое какое-то название.
— И ты один из них? — прошептал Генри.
— Точно.
— Вы — те, кого называют мют…мут…
— Мутанты? Нет. Хотя, черт возьми, это название подойдет. Но не такие мутанты, как ты думаешь, Не результат атомной пыли, космических лучей или чего-то в этом роде. Обычная, будничная разновидность. Смотри: от одной точки окружности до другой внутри круга дальше, чем от точки внутри до точки снаружи — верно? Однако по всей длине диаметра возможны разновидности, то есть разница между людьми, которая позволяет им оставаться людьми. Но один маленький шаг вот сюда, — я вывел палец за окружность, — и ты обнаружишь нечто совсем другое.
— В каком смысле — другое?
— Да этого другого — тьма-тьмущая. — Я пожал плечами. — Возьми любой биологический вид, ну хоть котят одного помета: у одного острее зрение, а у другого — когти. Кто лучше?
— Я думаю, что…
— Никто, неандерталец ты косматый. — При этом он улыбнулся. — Ни один не лучше, они просто разные, у каждого свой способ охотиться. Теперь представь, что у другого котенка из того же семейства — жабры, у третьего — чешуя, как у рыбы. Что это такое?
— Суперкошка? — просиял Генри.
— Ну, скажем, просто не-кошка.
— Значит, ты, хм…
— Я не-человек, — подтвердил я. — Но выглядишь как…
— Ну да, ведь кошка с жабрами тоже выглядит обыкновенной кошкой. А я другой. Генри. Я всегда знал, что я другой. — Я снова ткнул в него указательным пальцем, он съежился. — Вот ты, например, обладаешь качеством, которое я встречал очень редко, — способностью сопереживать. Ты словно видишь мир глазами других людей, ощущаешь шероховатость жизни их пальцами. Ты смеешься вместе с ними или плачешь, когда рыдают они.
— Да, я думаю, что…
— Вернемся ко мне — я умею сопереживать, как крокодил — петь. Но у меня есть иное. Знаешь ли ты, что я никогда не злюсь? Вот почему я могу наслаждаться жизнью! Вот почему я могу распоряжаться людьми, заставить любого делать то, что нужно мне, — потому что я умею держать себя в руках. Я могу рычать, как пев, и вообще устроить целый спектакль, но всерьез никогда не выхожу из себя. Ты знаешь меня давно. Генри Ты читал мои опусы, ты наблюдал за мной. Итак, ты можешь назвать меня человеком?
Он облизнул губы сцепил пальцы, щелкнул суставами. Бедный Генри! От этой новехонькой идеи у него раскалывалась голова.
— А вдруг, — решился он наконец. — ты вовсе не другой, а просто талантливый?
— Ну вот мы и подошли к сути. Вот тебе аргумент (кстати, об аргументах где бутылка?). — Я налил себе и ему. — Видишь ли, Генри, я скромный парень. Будь на моем месте человек, он возомнил бы себя суперменом. Я же понял одно: на свете слишком много существ разных видов. Следовательно, должны быть и такие, как я.
— Хочешь сказать такие же, как…
— Нет. Просто, кроме меня, существуют еще люди самых разных типов. И уж раз я умею думать как не-человек, я нашел способ отыскивать подобных себе.
Пытаясь подняться с кресла, я понял, что ничего не выйдет, и рухнул на место.
— Черт с ним. Представляешь, я голоден как… Нечего сказать — обед! Не могла приготовить что-нибудь посущественней. Я пуст, как бумажный мешок. Генри, дверь заперта?
Он подошел к двери и подергал ее. Когда он вернулся, я достал бронзовый ключик.
— Сейчас я тебе открою глаза кое на что, старина. Я отпер ящик письменного стола, который со временем оказался заполненным доверху. Ну что ж, когда хочешь позабавиться, нельзя упускать из виду даже мелочи.
Достав папку, на которой было написано
я шлепнул ее рядом с пишущей машинкой.
— Итак, я нашел еще одного не-человека. Чтобы получилась пара, один должен поймать другого, ведь так? Теперь слушай меня внимательно: способен ли человек задумать нечто подобное, не говоря уже о том, чтобы претворить это в жизнь? И я открыл папку. — Это началось, когда я писал статейку о нераскрытых убийствах. Ты ведь знаешь, что ни один муниципалитет не публикует данных на эту тему. Представь себе: в одном городе 69 процентов, в другом — 73. Кое-где процент удалось довести до 40, а в нашем городе в каком-то году было 38. Но в любом случае — остается чертова уйма нераскрытых убийств!
Так вот, в своей статье я раскопал все, что мог, и таких дел набрался целый ящик. Можно было приступать к поиску решения. Что здесь важнее всего? Кто убийца? Несущественно. Кто мог бы стать убийцей? Ерунда.
Я пришел к выводу, что ко всем нераскрытым делам должен подходить один ключ. Там убили заурядного рекламного агента, не имевшего врагов, здесь нашли подростка с ножом в груди, а потом обнаружили богатого наследника, утонувшего рядом со своей яхтой. И так далее.
Я отверг все случаи, когда погибший имел врагов или когда у убийцы мог присутствовать побудительный мотив. В результате остался довольно странный набор: убийства, для которых вроде бы не было ни причины, ни повода, и к тому же совершенные в разных местах и разным способом.
Должен тебе сказать, что я подолгу звонил, носился по стране, брал интервью у сотни людей.
Я продолжал искать убийства, не имевшие причины. Обнаружив мотивировку, я тут же отбрасывал дело в сторону. К тому времени я уже собрал материал на тему «Убийство — ради чего?», которого хватило бы на парочку крупных «кусков», а то и на целую серию выступлений.
В одну прекрасную ночь я проснулся и перечитал все, что у меня накопилось. И что же я понял? В каждом, абсолютно в каждом случае после убийства кто-то оказывался счастливее! Во всяком случае ему становилось легче жить. Я не говорю о тех, кто унаследовал пожитки убитого, или о женах и детях, замученных пьяными загулами хозяина в дни получки… Передай мне бутылку, Генри.
К примеру, жила-была старуха, здоровая, как буйвол, которая слегла в постель и восемь месяцев притворялась больной, чтобы не дать своей дочери выйти замуж. И когда девушка была в девяти милях отсюда, старой карге перерезали горло.
Или такой случай: студент технического колледжа, весьма положительный юноша, сам оплативший свою учебу, вынужден был вернуться домой, потому что его папаше взбрело в голову расширить семейное дело (магазин скобяных товаров), и он потребовал от студента прекратить занятия. И вот в прекрасное летнее воскресенье, когда юноша (при восьмидесяти свидетелях, то есть без дураков) находился в церкви, кто-то раскроил папаше череп. Убийцу так и не нашли. Так вот, теперь я подхожу к главному — умению рассуждать не так, как рассуждают люди. Предположим, существует человек, как ты сказал — мутант, слабое отклонение, — тот, кто родился сразу за окружностью; он переезжает с места на место и убивает тех, кто мешает кому-то жить. Никогда — одним и тем же способом, никогда — похожих людей, никогда — в одной местности. Так как же его обнаружить?
Потом я начал анализировать случаи так называемого «естественного конца». Почему? Потому что этот парень убивал так, что иногда это выглядело убийством, а иногда — естественной смертью. Этот деятельный малый перепробовал массу способов убийства. И тут я начал вынюхивать не убийцу, а людей невинных, которым после чьей-то смерти стало легче жить.
Обнаружив подобный случай, я начинал «крутить назад», то есть, выяснять причину смерти. Иногда это оказывался пустой номер, но, бывало, я находил то, что искал. Например, скарлатину. Ты слышал когда-нибудь, что можно умереть от скарлатины? Как правило, нельзя, но можно накормить человека беладонной, и врач, ничего не подозревая, напишет свидетельство о смерти от скарлатины. Комар носа не подточит, и вот уже покойника оплакивают родные… Налей-ка мне еще, Генри.
