— У Вали в Казани семья погибла,— негромко сказал мне Антон.— Мать и младшая сестренка. Они напоезде эвакуировались, а его сразу за выездом из города подорвали. Погромщикам почтовый вагон был нужен, с деньгами и ценностями всякими. А весь поезд —так, до кучи пришелся, как в том анекдоте. Человек тридцать сразу погибли, а до раненых «скорые» еще несколько часов не могли добраться — погромщики стреляли. Не со зла, а потому, что боялись, что за ними

менты на этих «скорых» явятся. А менты туда, кстати,так и не приехали. Приказ у них такой был — не провоцировать, а ждать, когда само рассосется.

Я взглянул на Валю, потом на черный экран телевизора и почувствовал, что меня здорово развезло.

Я встал из-за стола и быстро зашагал к выходу, не обращая внимания на лица и слова, обращенные ко мне…

Меня стошнило прямо на крыльце — я блевал на этот поганый мир и одновременно плакал от лютой ненависти к нему. Впрочем, скорее всего, я просто перепил водки и подсознательно искал себе другого, высокоморального оправдания.

Потом на крыльце появился Васильев с литровой «Столичной», и я, выхватив ее у него из рук, упрямо припал к этой бутылке так, будто на ее дне таилось знание, так необходимое всем нам сейчас.

Увы, никакое знание ко мне не явилось — явилась лишь совсем расхристанная, но на удивление бодрая Алена Семеновна и встала на пороге, приманивая меня на вывалившуюся из декольте грудь.

Я не стал говорить Алене ничего обидного, а отдал бутылку Васильеву и послушно пошел за этой женщиной — туда, где нас ждали чистые простыни чужой, но такой роскошной спальни.

Заставу в Торжке мы покидали ранним утром, причем обошлось без долгих проводов — бойцы «Града» со своим командиром во главе ушли еще раньше «по оперативной надобности», как туманно выразился оставшийся дневальный, а пограничники нас и вовсе игнорировали, ибо явно невзлюбили — сказался, наверное, вчерашний конфликт ротного с Валерой.

За руль «форда» снова уселся Палыч — он заявил, что выспался, как слон, хотя это утверждение показалось мне сомнительным. Ночью я своими глазами видел, как Палыч отправился в свою спальню под ручку с медсестрой. Едва ли чтобы тут же заснуть…

Я уселся спереди, рядом с водителем — если видишь его лицо, всегда успеешь разбудить или хотя бы перехватить руль.

Валера нагло разлегся в салоне, неубедительно причитая по поводу своих синяков и шишек — по-моему, он просто готовил себе почву для спокойного дневного сна. У кого поднимется рука будить раненого товарища?

У самой Твери мы неожиданно выскочили прямо на КПП, ощерившийся пулеметами милицейских броневиков. Разворачиваться или прятаться было уже поздно. Но когда Палыч, снизив скорость до обозначенных на знаке двадцати кэ-мэ, подъехал к полосатой будке,

гаишник лишь бросил равнодушный взгляд на документы, которые Игорь совал ему в опущенное окно, и молча поднял шлагбаум.

Дальше шоссе снова было пустым, но сразу после Зеленограда мы встали намертво — уперлись в бесконечную очередь из тысяч автомашин. Судя по тому, как спокойно водители и пассажиры завтракали прямо на капотах или подремывали на утреннем солнышке, эта очередь двигалась весьма медленно.

Палыч лично отправился на разведку и вернулся уже через пару минут.

— Въезд в Москву ограничен. На всех постах тотальный досмотр и все такое прочее,— сообщил он, усаживаясь на свое место, после чего принялся звонить сразу по обоим своим сотовым телефонам.

Я тоже решил позвонить, жене, но мобильник Ленки оказался вне зоны. Это было неожиданное и неприятное, но совершенно непреодолимое отсюда, из-под Москвы, препятствие, и я бессильно откинулся в кресле, закрыв глаза от бьющего прямо в лоб солнца.

— Здравствуйте, Геннадий Иванович! —услышал я непривычно сладкий, откровенно заискивающий голос Палыча.— Это вас Игорь .Минин беспокоит из ЧОП

«Ист Пойнт». Да-да, от полковника… Я хотел уточнить,насколько необходим наш приезд в Москву? Тут совершенно чудовищная пробка, и мы можем потерять массу времени. Нельзя ли нам объехать город и сразу рвануть на юг…

Тут Игорь замолчал, а я открыл глаза. Лицо у Палыча из сонного и равнодушного стало на глазах оживать, наливаться красками, пульсировать энергией. Увы, темной энергией, ибо после нескольких минут прижимания трубки к уху Палыч вдруг заорал в пространство:

— Блядь, да что же там за мудачье работает!.. Твари

тыловые! Гниды казематные! Жабы!

Я посмотрел на телефон в его руках и понял, что этот крик души звучал уже в отключенную трубку.

— Придется ехать,— расстроился Палыч, засунув первую трубу в карман и с сомнением разглядывая уже набранный телефон на второй. Потом махнул рукой и убрал в карман вторую трубку тоже.

— А чего говорят-то ? — вяло полюбопытствовал я, примерно догадываясь, что могут говорить клерки, не желающие брать на себя лишнюю ответственность.

— Да хамят они, а не разговаривают! — возмутился Игорь.— Сидит там такой эффективный менеджер, жаба беспредметная, и нотацию мне читает. Дескать, если вам через вшивую столичную пробку к нам не пробиться, как, мол, вы до Элисты ответственный груз довезете… Какое твое дело, как я груз довезу, жаба?! Я тебя об одном прошу — не усложняй мне задачу!.. Нет, им еще какие-то документы туда пихнуть надо, груз осмотреть, пломбы поставить… Зачем, спрашивается?!

— Похоже, добавить чего хотят, с оказией, так сказать,— предположил я.

— Хрен им! Только за отдельные деньги.— Палыч снова выскочил из кабины микроавтобуса, не в силах сдерживать бушевавшую в нем ярость.

Я даже подумал, что он пойдет грубить народу вокруг, чтобы подраться от души, но, погуляв по шоссе среди машин, Игорь успокоился и вернулся почти благостный.

— Полей мне на руки, Тошка,— на удивление вежливо попросил он, и я взял канистру с водой, помог ему умыться и даже ни разу не подколол за очередную публичную демонстрацию дурацкого невроза.

Снаружи, на шоссе, воздух был чистым и свежим — все давно выключили движки в целях экономии горючего, а бескрайнее поле, где покоился хвост огромной очереди, продувалось со всех сторон подмосковными ветрами.

Вокруг нас бегали дети, хлопотали взрослые, звучала из динамиков музыка, бормотали что-то успокоительное ведущие радиостанций, иногда даже доносился

смех — в общем, царило совершенно забытое в Питере ощущение праздника, и я легко поддался ему, глазея по сторонам под бодрящим осенним солнышком и рассеянно улыбаясь всем сразу.

За нами в хвост пристроилось уже больше десятка машин, а перед нами стоял большой пассажирский автобус «мерседес», полный горластых упитанных тетенек, судя по одежде и манерам — челноков из провинции.

Одна из этих тетенек собрала на обочине с пяток таких же дородных щекастых женщин в ярких китайских куртках и плащах, чтобы сообщить последние новости сарафанного радио:

— В Москву пускают только по приглашениям. Если нет приглашения, разворачивают, на хрен, хоть ты трижды родственник губернатора. Приглашение может написать только коренной москвич, имеющий прописку и проживающий там не менее десяти лет.

— Ну и чё мы делать будем, Степановна? — раздалось сразу несколько голосов.

— Есть у меня такой москвич! — Степановна торжествующе затрясла мобильником.— Но он, падла, денег требует за приглашение. Сто баксов с рыла.

Толпа озадаченно притихла. Женщины задумались, что-то мысленно подсчитывая. Некоторые, впрочем, не мысленно, а вполне публично — на карманных калькуляторах.

— Дорого выходит! Без прибыли вернемся! — озвучил кто-то всеобщее резюме.

— Проще взятку на посту сунуть!

— Бесплатно пройдем! А нет — так на вилы козлов подымем! — вдруг жестко сказала крепкая тетка в спортивной куртке и подняла над головой сжатый кулак.

— Я подошел поближе, разглядывая этих отважных и деятельных женщин, даже в такое безумное время готовых к осуществлению своей грошовой коммерции, Придется ехать,— расстроился Палыч, засунув первую трубу в карман и с сомнением разглядывая уже набранный телефон на второй. Потом махнул рукой и убрал в карман вторую трубку тоже.