Юлий прошел вокзал насквозь беспрепятственно, миновал перроны и пустился в путь по шпалам, сильно при том рискуя угодить под маневровый паровоз. Угадать, куда направится паровоз или дрезина, было невозможно, кругом сплошные стрелки, расходящиеся рельсы, тупики и развилки. Поэтому Юлий искал способа поскорее очутиться на запасных путях.

И там, между немыми вагонами, его встретил серый неприметный человек, который знал абсолютно обо всем происходящем на вокзале и в окрестностях.

– Тьфу, – вместо приветствия произнес Юлий, когда тот вынырнул из-под колес и беззвучно выпрямился.

Человек скользнул по Юлию взором и отвернулся, но уходить не спешил.

Юлий заговорил ломким голосом:

– Людей пугаешь, Козлятник… Просто страшно здесь стало ходить.

Козлятник едва слышно скрежетнул зубами и не ответил.

– Я тут уже с неделю не был, – сказал Юлий. – Бродил незнаемыми дорогами.

– Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей, – прошелестел Козлятник бесцветным голосом. – Как в книжке с цветными картинками. Ты видел цветные картинки? А, Юлий?

Юлий вздрогнул, на мгновение заново пережив свое похмельное состояние. Цветных картинок ему теперь точно не хотелось.

– Вот, вернулся, – пробормотал он.

– Возвращение блудного сына, – изрек Козлятник. – Как думаешь, а?

– Ну, думаю, да. – Юлий мямлил и ненавидел себя за это весьма люто.

– Возвращение? – повторил Козлятник. – Блудного, да?

– Да, – чуть увереннее повторил Юлий.

– Валидовну зарезали, слышал? – вдруг сказал Козлятник.

Юлий молчал. Черты Козлятника заострились, сделались четкими.

– Вы ведь с ней повздорили? – настаивал Козлятник. – Про это разговоров много ходило. И как она тебя по голове огрела… А? Было?

– Клянусь, я чист! – сказал Юлий и приложил руку к груди, сильно выгнув пальцы.

– Мы же не в карты играем, – напомнил серый человек и опять скрипнул зубами, на сей раз громче. – И ты не чист. Ты подрался с ней. И ее зарезали ножом.

Юлий заплакал. Козлятник посмотрел на него с проснувшимся интересом.

– Ты чего сырость развел? Снова испугался?

– Тебе какое дело? – сказал Юлий. Несмотря на слезы, голос у него не дрожал и даже совершенно не изменился. – Может, я Валидовну жалею.

– Ничего ты ее не жалеешь, – фыркнул Козлятник. – Себя вот точно жалеешь.

– Мы же с ней в ссоре расстались, нехорошо… – вздохнул Юлий, не вытирая слез. Сами высохнут. Плаксивый стал, нервный.

– На том свете помиритесь, – сказал Козлятник утешительно. – На том свете все мирятся. Мне Кирюшка покойный так не раз говорил. Знаешь юродивого Кирюшку? Тоже убили. Слышал про такое?

Юлий сказал:

– Я не убивал Валидовну. Я очень уважал ее. Ну и боялся тоже, – прибавил он честно.

Иногда он действительно побаивался усатую старуху.

– А, – выговорил Козлятник, – ну так никто же и не сомневается. – И внезапно отвлекся от темы: – Ты Макинтоша давно видел?

Заслышав это имя, Юлий весь подобрался.

– А что? – спросил он с замирающим сердцем.

Ему так и чудилось, что Козлятник сейчас скажет: «Да ведь Макинтоша тоже вчера зарезали. Жалко, хороший был такой мальчишечка, с пониманием».

– Да ничего, – неопределенно проговорил Козлятник, жуя серыми губами. – Дней уж сколько я его не видел и ничего о нем не слыхал. Хороший такой мальчишечка, с пониманием…

У Юлия сделалось очень холодно в груди. Сердце забилось медленно, как будто погрузилось в ледяную воду. Юлию даже казалось, что он слышит вкрадчивое, шуршащее движение льдинок при каждом сердечном ударе: стук – звяк, звяк, звяк…

– Нет, – сказал Юлий. – Я Макинтоша тоже давно не видел.

– Гордый стал Макинтош, – произнес Козлятник задумчиво. Его лицо оставалось совершенно неподвижным, как будто было затянуто марлей. – Как думаешь, а? Гордый стал наш Макинтош или не гордый?

Юлий неопределенно дернул плечом. Козлятник тускло посмотрел на него.

– И ты стал гордый. Да? Здороваться никогда не заглянешь. Неродной сделался, неродной. Как будто не мать тебя родила. И все гуляешь где-то. На неведомых дорожках следы невиданных зверей…

– Козлятник, – взмолился Юлий, – я ведь пришел!.. Вот, поздороваться пришел, спросить новости…

– Да ты разве ко мне пришел? – Козлятник и не думал смягчиться. – Ты разве с открытой душой пришел? «Здравствуй, мол, Козлятник, весь я твой, и вот он я, с открытой душой». Разве так? – Он покачал головой, сокрушаясь. – Нет же, нет, ты с каким-то делом сюда заявился, и с нехорошим, и душа у тебя оттого тяжелая, а не было бы у тебя этого дела – так и вовсе бы носу не казал.

– Ладно, – Юлий отступил, кося по сторонам честными глазами. – Может, ты и прав. Может, я и по делу.

– Говори про свое дело, – тихо приказал Козлятник.

И вот тут-то Юлий замолчал. Во внезапно охватившей его панике подумалось ему, что это ведь невозможно – взять и просто выложить Козлятнику все как есть.

Козлятник медленно зажмурился, и Юлий понял, что у него осталось лишь несколько секунд, чтобы рискнуть. А потом все закончится. Козлятник просто прекратит разговор и уйдет.

– Мне бы узнать, не появлялся ли кто новый на бане, – решился Юлий. – Совсем новый, кого здесь пока не было.

В ответ Козлятник заморгал, туго сжимая безволосые края век. Он не произносил ни слова, его гладкое, без признаков пола и возраста лицо было неподвижно. Только веки двигались с тупой сосредоточенностью, все быстрее и быстрее.

Юлий заглянул в себя и нашел только какие-то обломки: кусочек храбрости, обрывок любопытства, самую малость сострадания. Такую малость, что и непонятно, на кого оно направлено, это сострадание: то ли на убитую старуху, то ли на самого Юлия, а может быть, и на Макинтоша.

Юлий старательно собрал все это вместе и сказал как можно более отчетливо:

– Кто чужой приходил на Сортировочную? Ты ведь все знаешь, Козлятник.

Тот перестал моргать и стоял теперь с закрытыми глазами.

Юлий повздыхал, потоптался на месте. Иван Васильевич, конечно, был совершенно прав в том, что касалось масштабов личности Юлия: мизерабельный масштаб, что и говорить. Сравнительно с Козлятником – так почти что от земли не видать.

Юлий хотел было уже сдаться и уйти, как Козлятник вдруг шевельнул губами и еле слышно произнес:

– Белов.

Юлий так и застыл на месте.

– Что?

– Белов приходил, – повторил Козлятник. Создавалось такое впечатление, что он говорит, не двигая губами и даже не раскрывая рта. – Белов сейчас в банде Леньки Пантелеева. Белов, Сашка Пан, Корявый и еще какой-то Митя Гавриков, из бывших комиссаров.

– Ясно, – сказал Юлий.

Козлятник широко распахнул глаза. На безжизненном лице они выглядели абсолютно сумасшедшими, белыми, со скачущим, пульсирующим зрачком.

– Что тебе ясно? – прошептал Козлятник. – От лишних слов язык треснет. Вот что должно быть ясно. – Он помолчал еще немного и прибавил: – Это Белов так убивает – ножом в грудь. У него нож особенный. Говорят, рукоятка из человечьей кости.

– А, – бормотнул Юлий. – Ясно.

Он проклял себя за это второе «ясно», но на сей раз Козлятник почему-то не обратил на «лишнее слово» никакого внимания.

– У Белова здесь, должно быть, оставалось одно маленькое дело, – продолжал Козлятник.

– Убийство? – переспросил Юлий. – Это – «маленькое дело»?

– Может быть.

– Этого не может быть! – возразил Юлий.

– Откуда тебе знать, что может быть и чего быть не может? – осведомился Козлятник.

Юлий понял, что неоткуда.

– Все равно не понимаю, – упрямо повторил он.

– Только до окончательного смысла доискиваться не надо, – предупредил Козлятник. – Господь Иисус Христос дошел до самой сути – а чем закончилось? Как жили по закону Каина, так и живем.

Юлий смотрел на Козлятника не моргая. Ждал, пока тот хоть словечко еще выцедит.

– Белов, – нехотя добавил Козлятник, – здесь один должок отдавал. Ясно тебе?

– Ясно, – в третий раз произнес «запретное» слово Юлий.