— Эти знаки не принадлежат представителям человеческой расы, торжествующе заявила Чьонд. — Они ничем не напоминают ни один алфавит, известный человечеству!

— Почему ты в этом так уверена? — спросил Хаутамяки, взволнованный до такой степени, что обратился прямо к ней.

— Потому, капитан, что это — моя профессия. Я изучала сравнительную филологию и специализируюсь в аббикиологии — истории алфавитов. Думаю, это единственная наука, тесно связанная с Землей…

— Но это невозможно!

— Возможно. Земля находится на другом конце Галактики. Насколько я помню, требуется примерно четыреста лет, чтобы получить ответ на посланный туда запрос. Аббикиология — это наука, способная развиваться на самых удаленных окраинах Галактики; мы изучаем четкие, весомые, неизменные факты. Алфавиты древней Земли составляют часть истории и не могут меняться коренным образом. Я изучила каждый из них, все буквы и остальные подробности, а также рассматривала их изменение на протяжении тысячелетий. Мы обратили внимание на то, что, как бы ни менялись алфавиты, они сохраняют основные элементы своих прототипов. Возьмем букву «л», адаптированную для программирования компьютеров. — Чьонд нацарапала букву на скале острием ножа, затем начертала рядом другую букву — волнистыми линиями. — А вот это — «ламед», буква «л» в древнееврейском алфавите. Видите, как они похожи очертаниями? Древнееврейский язык — иврит — является протоалфавитом, настолько древним, что этому почти невозможно поверить. И тем не менее общая форма схожа. А взгляните на эти знаки — они ничем не напоминают любой алфавит, который мне когда-либо встречался.

Воцарилась тишина. Хаутамяки смотрел на женщину, словно по выражению ее лица пытался понять, насколько правдивы только что произнесенные слова. Наконец он улыбнулся.

— Хорошо, верю на слово. Не сомневаюсь, что ты хорошо знаешь свою профессию.

Он нагнулся к рюкзаку и начал доставать оттуда всякие приборы.

— Ты обратил внимание? — прошептала Чьонд на ухо мужу. — Он улыбнулся мне!

— Чепуха. Это была, по-видимому, невольная гримаса: у него замерзли губы, — пошутил в ответ Гальяс.

Хаутамяки приладил отвес к корпусу телескопа и замерил скорость его вращения.

— Гальяс, — окликнул он, — ты помнишь, каково время обращения этой-планеты вокруг своей оси?

— Примерно восемнадцать стандартных часов. Наши расчеты не были слишком уж точными. А зачем это тебе?

— Да, похоже на то. Мы находимся сейчас в районе восьмидесяти пяти градусов северной широты, что соответствует углу этих стержней, тогда как движение телескопов…

— …компенсирует вращение планеты, движущейся с такой же скоростью, но в противоположном направлении. Ну конечно! Как я сразу не догадался!

— О чем вы говорите? — недоуменно спросила Чьонд.

— Они постоянно направлены на одну и ту же точку в небе, — продолжал Гальяс. — На звезду.

— Это, возможно, какая-то планета в этой системе, — заметил Хаутамяки, потом покачал головой. — Нет, не может быть. Точка, на которую направлены телескопы, где-то очень далеко, за пределами этой звездной системы. Как только наступит темнота, все станет ясно.

В атмосферных скафандрах все трое чувствовали себя удобно. У них было достаточно воды и пищи. Они сфотографировали неизвестное устройство со всех возможных ракурсов, осмотрели его и даже обсудили природу источника питания. И все-таки часы перед наступлением темноты казались нескончаемыми. Появились облака, но исчезли до заката. Когда на небе загорелась первая звезда, Хаутамяки наклонился к окуляру телескопа.

— Ничего не вижу, только небо. Слишком светло… Ага, вот в поле зрения появилась какая-то светящаяся координатная сетка — пять тонких линий, радиально уходящих от окружности. Вместо того чтобы пересечься в центре, по мере сближения они угасают.

— Может быть, таким образом линии указывают на звезду, которая появится в центре, дабы не мешать обзору?

— Пожалуй. Да, я вижу звезду.

Это оказалась звезда седьмой величины, одиноко светившаяся рядом с краем Галактики. Она выглядела как обычное небесное тело, если не считать того, что поблизости от нее не было никаких звезд. Исследователи по очереди смотрели на нее, определяя координаты, чтобы не ошибиться и не перепутать с какой-нибудь другой.

— Значит, мы отправляемся туда? — спросила Чьонд, хотя ее слова звучали больше как утверждение, чем вопрос, на который требуется ответ.

— Разумеется, — ответил Хаутамяки.

Как только корабль покинул пределы атмосферы, Хаутамяки послал сообщение на ближайшую ретрансляционную станцию. Ожидая ответа, путешественники занялись анализом собранного материала.

У них были все основания для энтузиазма. Металл оказался ничуть не тверже, чем применяемые ими прочные сплавы, но его химический состав был совершенно незнаком, как и процесс обработки металла, в результате которого молекулы поверхностного слоя уплотнились до удивительной твердости. Знаки, из которых была составлена надпись, ничем не напоминали известные человечеству алфавиты. Да и звезда, на которую был направлен маяк, находилась далеко за пределами пространства, исследованного кораблями Галактики.

Как только пришел ответ, гласивший: «Сообщение получено», корабль немедленно совершил прыжок по заранее рассчитанному и введенному в компьютер курсу. Еще перед вылетом в экспедицию были получены инструкции, согласно которым им надлежало исследовать все, что можно, и докладывать о полученных результатах. Именно этим астронавты сейчас и занимались. Передав на базу сообщение о своих планах, теперь они были свободны. Им, только им предстояло вступить в первый контакт с представителями инопланетной расы — ведь эти трое людей уже изучили один из приборов, созданных инопланетянами. Неважно, что произойдет дальше, — заслуга этого величайшего открытия принадлежала отныне только им. И потому вполне естественно, что обед превратился в праздничный. Хаутамяки смилостивился до того, что выдал из корабельного погреба несколько бутылок вина. Последствия оказались едва ли не катастрофическими.

— Хочу произнести тост! — Чьонд поднялась из-за стола, с трудом сохраняя равновесие. — Выпьем за Землю и человечество, которое больше не одиноко во Вселенной!

— Больше не одиноко во Вселенной! — хором повторили все, и тут лицо Хаутамяки омрачилось, а наигранное веселье исчезло.

— Прошу вас вместе со мной выпить за человека, которого вы не знали, но который должен был быть сейчас здесь, вместе с нами, чтобы отпраздновать это величайшее достижение, — торжественно произнес он.

— За Киискинена! — поднял бокал Гальяс. Он уже познакомился с архивными материалами и знал о трагедии, еще жившей в памяти Хаутамяки.

— Спасибо. Итак, за Киискинена. Все трое дружно подняли бокалы.

— Он был хорошим человеком, — сказал Хаутамяки, не в силах удержаться теперь, когда имя его бывшего партнера было впервые упомянуто вслух. — Один из самых лучших. Мы провели с ним на этом корабле двенадцать лет.

— У вас были… дети? — спросила Чьонд.

— Твое любопытство неуместно! — резко оборвал Гальяс жену. — Думаю, будет лучше, если мы оставим этот…

Хаутамяки поднял руку:

— Нет, пожалуйста. Мне понятен ваш вполне естественный интерес. Мы, Мужчины, заселили пока всего дюжину планет, и наши обычаи, по-видимому, непонятны для вас: пока мы все еще в меньшинстве. И если эта тема вас смущает, ищите причину у самих себя. Скажите, вам кажутся необычными двуполые отношения? Вот ты, Гальяс, смог бы поцеловать свою жену в присутствии других?

— Конечно, — кивнул он и тут же подтвердил свои слова, поцеловав Чьонд.

— Тогда ты понимаешь, что я имею в виду. Мы испытываем такие же чувства и ведем себя точно так же, хотя наше общество является однополым. В этом нет ничего странного. Таков естественный процесс эктогенеза.

— Вовсе нет, — возразила Чьонд, покраснев. — Естественный эктогенез нуждается в оплодотворенной яйцеклетке. Яйцеклетки вырабатываются в женском организме, поэтому эктогенетическое общество по своей природе должно быть женским. Чисто мужское общество, где отсутствуют женщины, неестественно.