Воцарилась тишина. Он кивнул, соглашаясь со мной.

— Ладно, — беззаботно сказал я. — Где Эффи?

Он вздрогнул, словно его дернули за невидимые веревочки.

— В… своей комнате. — Меня позабавило, что в лице его больше было смущения, чем вины. — Спит. Я… я подмешал это в ее шоколад.

— Хорошо, — ровно произнес я. — А что вы скажете слугам утром, когда они поймут, что ее нет?

Генри, сжав губы, улыбнулся:

— Я скажу Тэбби, что Эффи отправилась проведать мать на Рождество. Скажу, что хочу сделать ей сюрприз, и попрошу Тэбби украсить дом. У нас должно быть все: омела, остролист, мишура, самая большая елка, которую она сможет найти… Займу ее делом. А сам отправлюсь в Лондон и куплю Эффи рождественский подарок, будто ничего не случилось. — На губах его играла чуть ли не умиротворенная улыбка. — Что-нибудь милое. Я оставлю подарок под елкой и попрошу Тэбби приготовить нам особенный ужин — что-нибудь, что Эффи действительно любит… — Он замолчал и нахмурился, словно внезапное воспоминание прервало поток мыслей. — Шоколад. Она любит шоколад… — Он снова замолчал, веко дергалось на невидимых нитях, потом с усилием продолжил: — Шоколадный торт или что-нибудь в этом роде, — сказал он. — Потом я буду ждать. Через некоторое время начну волноваться и пошлю кого-нибудь в дом ее матери узнать, почему она задерживается. Они вернутся и скажут, что ее там вообще не было. Тогда я вызову полицию и заявлю, что она пропала.

На миг, встретив его немигающий торжествующий взгляд, я почувствовал что-то похожее на восхищение. Интересно, я бы сохранил невозмутимость в подобных обстоятельствах? Не то чтобы я не проворачивал грязных делишек, но я ни разу в жизни хладнокровно не травил женщину — хоть это и не значит, что я никогда этого не хотел! Глядя на Генри Честера, на его белое лицо и этот застывший безжалостный взор, я подумал, что, возможно, недооценивал этого человека. Впервые он казался в полном смысле слова живым, хозяином своей судьбы. Человеком, который посмотрел в глаза своей вине со скупой горькой улыбкой и сказал:

— Ладно. Пошли. Я есть тот, кто есть.

Двойка кубков[33]

Представьте, как снежинка опускается в глубокий колодец. Представьте, как хлопья сажи падают с тусклого лондонского неба. Представьте это на миг.

Я парила сквозь слои тьмы, я танцевала на горных вершинах. Я видела, как рыцарь со связкой развевающихся знамен приветствовал даму в медной башне, видела табун белых лошадей, видела птицу-лиру с хвостом, подобным комете… Моя сумрачная сестра взяла меня за руку, и мы последовали за сонными приливами к берегам далеких морей, и она рассказала мне сказку о девушке, которая проспала сто лет, а все вокруг старели и умирали. Но у девушки был возлюбленный, который отказывался забыть ее, он охранял ее застывший сон и ждал, ждал — так сильно он ее любил. Каждый день он садился рядом и говорил с ней, и рассказывал ей о своей любви. Каждый день он расчесывал ее волосы и смахивал пыль и паутину с ее лица, и ждал. Время шло, он сделался стар и слаб, слуги его, думая, что он повредился рассудком, покинули его. А он все ждал. И в один прекрасный день, когда он сидел в последних лучах осеннего солнца, почти слепой и согбенный от возраста и тягот судьбы, ему показалось, что она шевельнулась, открыла глаза и проснулась. И он умер от радости, обнимая свою прекрасную возлюбленную и с последним вздохом выдыхая ее имя.

Да, она нашептывала мне сказки, пока я спала, я чувствовала, как она гладит мои волосы, и слышала, как она тихонько напевает:

Я посмотрела вниз, на тело, распростертое на кровати: несчастная бледная малышка… будет ли кто-то ждать ее?

Моз будет ждать меня. Я знала, что будет. Он обещал разбудить меня. Я знала, что он меня разбудит. Когда Фанни поведала мне свой план, я сначала отказалась. Я боялась, я не хотела оставаться в темноте, когда они запечатают гробницу над моей головой. Я была уверена, что сойду с ума, даже если приму настойку… но она заверила меня, что ждать придется всего минут десять, потом он придет, и я смогу проснуться. И мы будем вместе, Моз и я, и ничто никогда не сможет разлучить нас. Я знала. Он обещал.

Генри отправил Тэбби повидаться с родными, и сердце мое болело за нее. Мне так хотелось, чтобы моя дорогая Тэбби была со мной в эти холодные, мрачные часы, хотелось слышать ее добродушное ворчание, вдыхать славные запахи теста, крахмала и мастики, и чтобы она подоткнула мне одеяло, когда я лягу спать…

Завтра, говорила я себе, Тэбби будет уверена, что я мертва. И тетя Мэй тоже, и постареет на глазах за стойкой магазинчика на Кранбурн. Маме придется отказаться от легкомысленных шляпок и прогулок в двуколке мистера Дзеллини — она будет носить траур (хоть черный ей и не к лицу) по дочери, которую никогда не понимала. Решусь ли я заглянуть к ним, когда окажусь вне досягаемости Генри? Не думаю, что когда-нибудь наберусь храбрости. Я буду мертва для них, мертва навеки. Рисковать нельзя, иначе Генри узнает.

Становилось все холоднее, снег залеплял мое окно и сыпал в дымоход, шипя на раскаленных камнях в очаге. Ветер завывал в трубах, а часы отсчитывали секунды. Тисси, урча, сидела у меня на коленях, и ее прищуренные на огонь глаза были как золотые полумесяцы… Интересно, будет ли Генри присматривать за моей кошкой, когда меня не станет?

За дверью послышался шорох шагов, и я чуть не подпрыгнула. Сердце бешено забилось. Это Генри, но не с ядом, а с чем-то действеннее, что утихомирит мое беспокойное сердце: с ножом, с топором, с веревочной петлей. Дверь распахнулась. Лицо его было зеленоватым в газовом свете, как на детской картинке, изображающей ведьму, опущенные веки отбрасывали длинные дрожащие тени. Благодаря самоконтролю, выработанному за годы позирования для Генри, я без труда изобразила на лице сонное спокойствие и зевнула.

— Это ты, Тэбби? — пробормотала я. Голос его был мягок, почти нежен.

— Это я. Генри. Я тебе что-то принес. — Обжигающая рука погладила меня по затылку. — Шоколад. Для моей маленькой девочки. Тэбби уехала, но это еще не значит, что о тебе все забыли.

— Шоколад. Спасибо. — Я рассеянно улыбнулась. — Это поможет мне заснуть, правда?

— Да, поможет. Спи спокойно, Эффи… — Он поцеловал меня в лоб, обдав жарким влажным дыханием. Я чувствовала, что он улыбается.

— Спокойной ночи, мистер Честер.

— Спокойной ночи, Эффи.

Когда Генри ушел, я вылила шоколад, легла в постель и заставила свое тонкое тело подняться. Теперь мне это удавалось без усилий. Перемещаясь из комнаты в комнату, я облетела весь дом и вылетела на снег. Я чувствовала, как снежинки пролетают сквозь меня, но не испытывала холода, лишь жгучее возбуждение — душа моя парила. Я ждала. В бестелесном состоянии я не замечала, как течет время, и, возможно, провела в объятиях пурги несколько часов, прежде чем они вышли из дома. Сердце мое подпрыгнуло, узнав Моза в этой его старой шляпе, надвинутой на глаза. Он поднял воротник пальто, спасаясь от холода. Генри стоял рядом с ним, я отчетливо видела его из своего продуваемого ветрами укрытия.

С такого странного ракурса он казался нелепым гномом; глядя одним глазом из-под шляпы, он поднял руки в перчатках, защищаясь от моего ветра, моей бури… Я рассмеялась. Только подумать, как мало понадобилось — новый ракурс, и вместо ужаса и благоговения я ощутила презрение. Я так привыкла смотреть снизу вверх на тонкую линию его губ, на холодные пещеры глаз, что забыла о слабости, о жестокости и лживости, искажавших его черты… Я присмотрелась, сфокусировалась на невидимом — и заметила грязное облако, дрожащее над его головой, мрачный ореол его души. Я смеялась голосом ночи, и, быть может, на этот раз он услышал меня: он запрокинул голову, и его дикий взгляд встретился с моим в миг совершенного, ужасающего понимания…