— Принеси стул и сядь поближе, Фил, — сказала она. — Как же давно я тебя не видела.

Она хотела «знать все» про его первый год в школе, и он дал ей краткое, тщательно отредактированное резюме, всячески подчеркивая, как хорошо он провел время, и под занавес рассказал анекдот, достаточно смешной, чтобы заставить ее посмеяться. Их мать какое-то время с улыбкой стояла в дверях, словно в ожидании, когда ее вовлекут в этот разговор, и в конце концов ушла вниз.

— Ах, это пустяки, — ответила Рейчел на вопрос о своей болезни. — Дурацкая инфекция мочевого пузыря, но мой врач, кажется, собирается продержать меня в постели, пока не уставит всю полку пробами моей мочи. Сначала он прописал мне красные пилюли — и проба получилась красная; затем он дал мне синие пилюли — и проба получилась синяя; и эти эксперименты продолжаются. Я думаю, он не остановится, пока не заполучит все цвета радуги. Поверь, со мной все в порядке. Лучше не бывает.

Глядя на ее оживленное лицо, нельзя было ей не поверить. Он заметил, что за этот год она изменилась: повзрослела и как-то неуловимо похорошела; интересно, подумал он, со всеми ли девушками, начинающими жить регулярной половой жизнью, происходит подобная трансформация.

— У тебя отличная большая комната, — сказал он.

— Да уж.

Он поднялся и отнес стул на прежнее место. А потом заметил:

— Моя комната тоже хорошая. Удачно получилось с этим домом, да? Интересно, как она его нашла?

— Ну, — тут Рейчел бросила на брата многозначительный взгляд, — зря, что ли, она всю жизнь читает объявления о недвижимости в газете?

Младшие Дрейки редко позволяли себе улыбнуться или перемигнуться по поводу матери — все остальное казалось им святотатством, — но в душе обоим хотелось перейти эту черту. Тогда даже с такой темы, как исходящий от нее запах, возможно, было бы снято табу.

— Главная проблема здесь — это сырость, — говорила Рейчел. — Ты заметил? Во всем доме. Мы не обратили на это внимания, пока не вселились, а сейчас куда денешься? Эван ненавидит сырые дома.

Пока Фил распаковывал в своей комнате чемодан со всякой всячиной, ему показалось, что он тоже почувствовал эту сырость, слабый запах плесени, но он не считал это главной проблемой, и вряд ли так считала его сестра. Главной проблемой этого дома, как ни крути, частью компромисса, который наверняка бесил Эвана Шепарда постоянно, была необходимость жить вместе с Глорией Дрейк.

Делать ему было совершенно нечего, поэтому он спустился в гостиную и полчаса сидел сначала в одном кресле, а затем, так же бесцельно, в другом. Полагая, что мать на кухне, он надеялся, что она там будет и дальше оставаться, пусть даже при этом накачиваясь спиртным. Сейчас он уже с трудом вспоминал времена в Ирвинге и свою тоску по дому; тогда он скучал по матери, как семилетний мальчишка.

Из коридора в комнату неторопливо вошел их старый кот.

— А вот и ты, Перкинс. Иди-ка сюда.

Он сгреб кота в охапку и несколько секунд, пока садился поглубже и ставил пятки на край кресла, как это иногда делают дети, держал Перкинса на весу; затем он поднес кота к самому лицу и поцеловал его в нос.

Тут он поднял глаза и обнаружил молча за ним наблюдающего Эвана Шепарда.

Он тут же опустил кота на пол и, вскочив на ноги, сказал:

— О, привет, Эван! А мы вот с Перкинсом поздоровались. Как ты тут?

Даже рукопожатие у них не получилось: у Эвана в пятерне, слишком быстро сомкнувшейся, вместо ладони Фила оказались только его пальцы, и у него, наверно, было такое ощущение, что он пожимает руку девочке.

— Рад тебя видеть, Фил. Как… как прошел твой год?

— Да ничего, спасибо.

Они стояли, друг друга оглядывая. Фил впервые видел Эвана в прозодежде — рубашка и брюки из темной саржи, на левом кармане опознавательный бейджик, — и ему невольно хотелось извиниться за то, что он учится в частной школе.

— Ну что ж, — Эван кивком показал, что он должен откланяться, — увидимся позже. — И, развернувшись, поспешил наверх.

С первого дня самым большим испытанием для Фила в этой искусственно воссозданной семье стали ужины. Из-за необычно жаркого стоячего воздуха для июня Рейчел включала на обеденном столе маленький вентилятор, который с жужжанием медленно вертел туда-сюда своей башкой в сетчатом наморднике и только разгонял тепло среди тарелок с едой.

— Ах, как чудно, — часто повторяла Глория перед началом трапезы, и, если Филу удавалось перехватить ее взгляд, он в нем читал страх: неужели и сегодня, в очередной раз, за столом будет раздаваться только один голос, ее голос?

Дважды за первую неделю его пребывания она усугубила общую атмосферу неловкости тем, что вслух пожаловалась: «Надо же, а я-то всегда думала, что ужин — это время разговоров». После этих слов все, включая сына, предпочли уткнуться в тарелки.

Эван Шепард от своей тарелки вообще практически не отрывался, даже когда жена шепотом задавала ему какой-нибудь вопрос. Своим сосредоточенным, ничего не выражающим лицом он как бы давал всем понять, что поглощение пищи в не меньшей степени, чем работа или делание детей, является исконно мужским занятием. Когда его мускулистая рука, вооруженная ножом для разделывания мяса, высвобождалась, она всегда покоилась на краю стола в одном и том же положении: пальцы подобраны в кулак или зажимают сложенный пополам ломоть хлеба; Фил находил в этом нечто интригующее: именно так показывали в кино героев-работяг. Он пробовал копировать эту манеру, но выходило неестественно, отчего он еще больше смущался. Одна из мелких привычек, которую он, сам того не подозревая, приобрел в Ирвинге, как раз была связана с застольем и заключалась в том, что одному локтю полагалось лежать на столе, а свободной руке, сокрытой от любопытных глаз, покоиться на коленях. И сейчас он невольно принимал эту позу. Стоит ли после этого удивляться, что многие люди видят в частных школах этакий рассадник элитарно-жеманного образа жизни.

— Дорогой, — обращалась Рейчел к мужу, и Фил каждый раз вздрагивал: в ее устах это слово звучало как имя. — Если тебе не нравится салат, я могу сделать его с другим соусом.

— Да нет, нормально, — отвечал Эван, не глядя на нее, с набитым ртом и блестящими от оливкового масла губами. — Все нормально.

В тот вечер ужин получился более коротким и не столь напряженным, как обычно, хотя бы потому, что чувствовалось напряжение иного рода: старшие Шепарды после нескольких вежливых отказов наконец приняли приглашение на вечерний коктейль. Не успели убрать со стола грязную посуду, как раздался звонок в дверь; Глория поспешила встретить гостей, но на пороге стоял один Чарльз с дежурной улыбкой на лице.

— К сожалению, моя жена немного устала, — объявил он, — но она взяла с меня слово, что в следующий раз я возьму ее с собой. Как-нибудь вечером, если это вас устроит.

— Ну, разумеется, — ответила Глория. — Если вы… если вы сдержите свое обещание.

Удалившись на кухню, где она от нервозности уронила на пол два кубика льда, Глория решила, что отсутствие Грейс Шепард — это даже хорошо: то, что Чарльз пришел один, наложит на вечер определенный отпечаток, требующий изменения плана. В ситуациях, когда возникает неуверенность в себе, очень важно иметь некий план, в противном случае все твои шансы на счастье могут ускользнуть, раствориться, исчезнуть.

Когда она принесла в гостиную поднос с напитками, чтобы с некоторой церемонностью поставить его на столик, Чарльз Шепард вел с молодыми светскую беседу, а точнее, они вели светскую беседу с ним, пока он прогуливался по ковру, вроде бы разглядывая те или иные предметы, которые, скорее всего, в упор не видел.

— А тут мило, Глория, — сказал он. — Вы нашли очень комфортабельный дом.

— Вот только здесь сыро, — решила она сразу выдать негатив как бы в доказательство того, что не намерена ничего скрывать. — Это самая большая проблема. Но мы надеемся, что эта сухая теплая погода поможет выправить положение. Я, во всяком случае, надеюсь. Кто что будет пить?