Просто беда, иначе не скажешь! Хотя в Риме на Олимпийских играх еще раз выступала объединенная команда обеих Германий, но вот в фирме «Адидас» произошел окончательный раскол. И все из-за Хари. Нельзя сказать, что он задался целью снова раздуть спор между нами, братьями, но вот углубить наши разногласия он точно углубил, хотя в коммерческом отношении мы давно уже шли каждый своим путем, поскольку мой братец одновременно открыл здесь, неподалеку от Фюрта, конкурирующее предприятие «Пума», хотя ему и не удалось, пусть даже отдаленно, приблизиться к цифрам производства на «Адидас».

Не спорю: обе фирмы завоевали мировой рынок по производству беговой и футбольной обуви. Но верно и то, что именно Армии Хари натравил нас друг на друга, совершая свои рекордные забеги один раз в кроссовках от «Адидас», другой — в кроссовках от «Пумы». А платили за это обе фирмы. Так, в Риме он бегал в кроссовках от моего брата, но, выиграв этот сказочный забег, он стоял на пьедестале почета в кроссовках «Адидас». А ведь именно я, после мирового рекорда Хари в Цюрихе, в рекордном забеге на десять секунд, поместил его кроссовки в наш музей и разработал будущую модель под названием «9,9», с тем чтобы Хари мог выйти в Риме на старт в этой модели.

Ужасно жаль, что он позволил перевербовать себя моему брату, а с другой стороны, очень типично для нашего семейного раздора, что сразу после добычи «золота» — а Хари преуспел также и в эстафете четыре на сто — спортивной прессе были представлены восемь новых моделей «Пумы» с его именем. Начиная со «Старт-Хари» и «Спурт-Хари» и кончая «Победа Хари». Хотя, конечно, не могу сказать, сколько «Пуме» пришлось за это отстегнуть.

Но сегодня, когда время для примирения и поворота безнадежно миновало, сама фирма продана за границу, а брат мой умер, чем и положил конец всякой вражде, я с мучительной четкостью сознаю, что нам обоим никогда не следовало связываться с этим парнем, не без оснований прозванным «борзой кобель»… А расплата за наши филантропические порывы настала очень скоро: едва он добежал до наконец-то засчитанного мирового рекорда, его догнали всевозможные скандалы. Уже в Риме, когда речь шла об эстафетном беге, этот избалованный тип сцепился со спортивными функционерами. Так что спустя год его спринтерская карьера, можно сказать, завершилась. И это после вертикального взлета! Все неправда, никакая там не авария, как о том официально сообщалось, а грубые нарушения правил любительского спорта послужили к тому поводом. Причем якобы мы — «Адидас» и «Пума» — совратили бедного мальчика с пути истинного. Это, разумеется, вздор, хотя я и должен признать, что мой безгрешный братец издавна преуспевал в перекупке бегунов, причем не стоял за ценой. Фюттерер ли, Гермар или Лауэр — он ко всем подкатывался. Но вот с Хари он опозорился так, что дальше некуда, пусть даже я могу сегодня утверждать, что спортивный суд вел себя слишком мелочно и таким путем сделал невозможными все грядущие победы и рекорды для этого уникального феномена среди спринтеров — ведь даже сам черный Джесси Оуэн с уважением пожимал руку белому Армину Хари.

Короче, я как говорил, так и говорю: просто беда! Пусть даже становление этого гения среди бегунов показывает нам, как мало его талант был подкреплен с моральной стороны, как часто он уже позднее, хоть в роли торговца недвижимостью, хоть в роли предпринимателя оказывался замешан в разных скандалах и как, наконец, к началу восьмидесятых годов до такой степени увяз в болоте темных афер профсоюзного предприятия «Моя родина» и архиепископского ординариата в Мюнхене, что из-за нарушения долговых обязательств и обмана был приговорен к двум годам лишения свободы, но я и по сей день все еще вижу перед собой того большого мальчика, и таким же его, надо полагать, видел и мой брат, когда он сделал мировой рекорд, одолев стометровку за сорок пять беговых шагов, при том, что замер максимальной длины шага показал два метра двадцать девять сантиметров.

Ах, какой это был старт! Едва оттолкнувшись от стартовой ямки, он уже промчался мимо всех, даже мимо цветных бегунов. Много лет продержался этот, последний спринтерский рекорд белого бегуна.

Какая беда, что ему не дозволили лично перекрыть эти знаменитые собственные «десять запятая ноль». Ибо останься Армии Хари у «Адидас» и не заведи он шашни с «Пумой» и с моим братом, он наверняка сделал бы и 9,9. Джесси Оуэне допускал даже, что ему и 9,8 по силам.

Пусть даже сегодня это навряд ли кого-нибудь задевает и вообще для всех без интереса, но я говорю себе: если вдуматься, это было твое лучшее время. На тебя был спрос, ты был востребован. Больше года ты вел очень рискованную жизнь, от страха сгрыз все ногти, ты подвергал себя опасности, не задаваясь вопросом, а не ухнет ли на это еще один семестр. Я как раз числился студентом Технического университета, меня уже тогда интересовала технология центрального отопления, но тут вдруг, буквально через ночь, поперек города выросла эта самая стена.

Ну и крику же было! Люди бегали на всякие манифестации, митинговали перед рейхстагом и в других местах. Лично я еще в августе перевез сюда свою Эльке, которая там, у них, изучала педагогику. Это было проще простого, с западногерманским-то паспортом, организовать который для нее по части всяких паспортных данных и фотокарточки не составило никакого труда. Но уже к концу месяца нам пришлось нарисовать себе новые пропуска и работать погруппно. А я стал у них связным. С моим западным паспортом, выданным в Хильдесхайме, откуда я, собственно, родом, все прекрасно получалось до начала сентября. Потом нас обязали, покидая восточный сектор, оставлять на контроле разовые пропуска. Мы, может, и пропуска бы сумели нарисовать, если бы кто-нибудь своевременно снабдил нас гербовой бумагой из зоны.

Впрочем, сегодня никто об этом и слышать не желает. Про моих детей даже говорить нечего. Они просто отключаются, либо заявляют: «Ладно, ладно, папа, вы тогда все были на порядок лучше, чем мы. Это и без тебя всем известно». Может, потом, внукам, когда я расскажу им, как перевез сюда их бабушку, которая застряла там, на Востоке, и как после этого активно участвовал в товариществе «Бюро путешествий» — мы так называли себя ради конспирации. У нас были высококлассные специалисты, которые подделывали печати и штемпеля с помощью крутых яиц. Другие, напротив, предпочитали переводить текст заостренными спичками. Почти все мы были студентами, очень левых взглядов, но встречались среди нас и члены корпораций, бурши, и такие, которые вообще не интересовались политикой. Голосовать бегали на Запад, правящий бургомистр Берлина выступал кандидатом от социалистов, но я не поставил свой крестик ни против Брандта со товарищи, ни против старого Аденауэра. Мы принимали в расчет только практическую деятельность. Мы должны были, как у нас это называлось, «перевешивать» паспортные фотографии также и в иностранные паспорта, шведские, голландские. Или через контактные группы организовывали паспорта со схожими фотографиями и данными — цвет волос, цвет глаз, рост, возраст. Далее мы организовывали подходящие к случаю газеты, монетки, использованные билеты, словом, тот типичный хлам, который человек, к примеру, одна молодая датчанка, могла иметь у себя в сумочке. Дьявольская была работа — и все даром, только с возмещением издержек.

Но вот сегодня, когда даром больше ничего не бывает, никто не желает мне верить, что мы, студенты, не брали денег за свою работу. Не спорю, попадались такие, которые, когда начали прорывать туннель, протягивали руку за вознаграждением. Вот и получился чистый идиотизм — я говорю про наш проект «Берна-уэрштрассе». Это случилось, когда некая троица содрала с американской телегруппы за право вести съемки в туннеле тридцать тысяч, а мы о том не ведали ни сном, ни духом. Копали четыре месяца. Не что-нибудь, а бранденбургский песок! Труба получилась свыше ста метров в длину. И когда начались съемки — а мы тем временем вели по туннелю человек примерно тридцать, со старушками и детьми, на Запад — я подумал, что потом из этого получится настоящий документальный фильм. Но какое там потом, его сразу же пустили по телевизору, и весь наш туннель накрылся бы, если бы, несмотря на дорогую отсасывающую установку, не ушел под воду незадолго перед этим. Но тогда мы продолжили свое дело в другом месте.