– Ну, пойдем, – сказал Верховный маг Фейре.

И они пошли. Вверх, по лестнице, через длинные больничные коридоры, где люди и эльфы в пижамах и белых халатах расступались, пропуская их. Когда они выбрались во двор, Зигфрид сощурился от солнца. Это явно был не парадный вход в госпиталь. Снег на дворе был нетронут и сиял ослепительной белизной. Лес начинался сразу за забором, так, по крайней мере, показалось Зигфриду. Но потом он почуял запах печных труб и заметил открытую калитку в дальнем конце двора, а так же улочку, на которую выводила калитка. Вдоль улицы выстроились аккуратные избушки с кокетливыми резными наличниками. Деревянное кружево было раскрашено в яркие цвета – красный, желтый, зеленый – которые резко контрастировали с черными стенами домов. В целом, смотрелось неплохо, и даже почему-то казалось знакомым и вызывало ностальгию. Зигфрид понял, что это ему напоминает. Старый Двор Татцельбергов в Хассфурте, столице Боремии, где младший брат графа родился и вырос. Зигфрид покинул родной дом в юности и больше туда не возвращался. Он удивился – те эльфы, с которыми он был знаком, предпочитали нежные оттенки и мягкие сочетания. «А ведь здесь тоже полгода зима», вдруг понял оборотень. – «Черно и пусто… Они раскрашивают дома так ярко, чтобы не сойти с ума. Как мы».

«Ты – тот самый Лайтонд, что как-то повел Танцоров Смерти на Черное Пламя?», телепатически обратился он к эльфу. – «Тот, с кем Эдмунд, Первый Химмельриттер, при Пориссе бился в кровь, и тебе пришлось идти на Мандру через дальний перевал?»

Тот кивнул: «Да, это я».

Татцель переступил на месте, фыркнул.

«Говорили, что ты погиб… Что ты будешь делать сейчас?»

– Я убью дракона, – ответил Лайтонд негромко.

Зигфрид хлестнул себя хвостом по бокам.

«Я пойду с тобой», сообщил он.

– Это большая честь для меня, иметь в моем отряде воина из самих Татцельбергов, – тихо, но очень серьезно ответил Верховный маг Фейре.

Горгулья устроилась на санках поудобнее, прижала крылья и сильно толкнулась хвостом. Ребятишки восторженно завопили, когда санки покатились вниз по склону. Чешуя горгульи – ее звали Газдрубалой – сверкала на солнце. Сейчас в горгулье не было ничего от птицы. Она казалась змеей, юным дракончиком, предающимся вполне детским забавам. За санками летел вихрь снежной крошки. Высоко задранный хвост, усеянный ядовитыми шипами, со свистом рассекал воздух. Конец длинного красного шарфа, повязанного Газдрубале заботливой матерью, бился на ветру подобно боевому стягу. Матерью Газдрубалы была Морана, богиня Смерти и Зимы у темных эльфов. По совместительству – хозяйка таверны на развилке дорог, где от Старого Тракта отходил путь на Бьонгард. Санки подлетели на изгибе горки. Горгулья победно закурлыкала и вернула их в колею чуть позже, чем они должны были бы.

Аласситрон покосился на пацана, укутанного так, что он казался квадратным. Маленький эльф оказался перед ним в очереди на спуск. Горка была такой крутой, что и смотреть вниз было страшно. Склон уходил из-под ног почти вертикально. Но Аласситрон давно понял – в детстве видишь мир под другим углом. Там, где он сейчас видел крутой обрыв, ребятишки видели лишь неисчерпаемый источник веселья. Дети набежали покататься с окрестных деревень, спрятавшихся в лесу. И количество маленьких эльфов опровергало заявления имперской пропаганды о том, что Железный Лес обескровлен, что большинство деревень темных эльфов заброшены и вымерли. Да Аласситрон и раньше знал, что ничто так не способствует демографическому взрыву, как война, каким бы парадоксальным не казалось подобное утверждение на первый взгляд. Он сам был тому живым доказательством. Аласситрон и пятеро его братьев родились после бунта Разрушителей, во время которого погибло больше половины всех эльдар и тэлери. Уже в старости отец признался – если бы они с матерью не были так напуганы войной, после второго ребенка они бы скорее всего остановились бы. Так что Аласситрон был обязан жизнью безумным и жестоким Разрушителям – он родился шестым.

Маленькие эльфы, что суетились вокруг, были все как на подбор темноглазые, в волчьих, лисьих и песцовых полушубках, в валенках, подбитых кожей. На поясе у многих висели кинжалы, у ребят постарше – самострелы. Но сейчас они не были воинами и охотниками, плотью от плоти многих поколений воинов и охотников. Сейчас перед Аласситроном были просто веселящиеся дети. У себя дома они могли найти все – добрую охоту, сказку, вкусный суп. Но чудесная горка, крутая, как нрав богини, которой она принадлежала, была в окрестностях Бьонгарда одна.

А вот девушка, стоявшая за Аласситроном и нетерпеливо постукивавшая палкой по пеньку, явно была не из деревенских. Ее дубленку, отделанную разноцветной вышивкой и усыпанную стразами из драгоценных, хотя и потемневших от небрежного обращения камней, наметанный глаз купца оценил далеров в пятьдесят – столько, наверное, стоили бы все игравшие на склоне маленькие эльфы, если продать их в рабство. Аласситрон даже догадывался, отчего потемнели самоцветы. Ничто не убивает блеск драгоценностей вернее, чем дым походного костра. Аласситрон заметил девушку в общем зале во время обеда. Тогда она сидела за одним столом с тремя мужчинами. Двое из них и пахли по-партизански – дымом и лесом. Лицо третьего, необычайно высокого для темного эльфа, и вовсе скрывала повязка, аккуратная, чистая. Но что было под ней? Ожог файерболом? Рубленая рана? Купец еще тогда подумал, что затея Морул Кера с выставлением трупа принцессы Железного Леса, легендарной предводительницы партизан Черной Стрелы – весьма неразумна и опасна. Слишком многие захотят проститься с принцессой. И сможет ли мандреченский гарнизон сдержать народную скорбь или будет смыт потоком кровавых слез – одному Илуватару известно. Проверять свои предположения Аласситрон не хотел, и перебрался из Бьонгарда в таверну «На Старой Дороге». Купец и его караван не могли тронуться в путь, пока доверенный эльф не доставит письменное разрешение принца Рингрина на вывоз груза. Однако подождать гонца можно было и в таверне, где за соседними столами совершенно безбоязненно сидели партизаны, мандреченские солдаты и странствующие менестрели. Слово Мораны, соблюдавший нейтралитет, было свято, а кувалда гоблина Магнуса, помогавшего ей содержать таверну – крепка.

Санки все набирали скорость, а вот управлять ими, как заметил Аласситрон, у Газдрубалы не очень получалось. Горгулья неотвратимо надвигалась на могучий дуб.

– Левее! Правее! – кричали ребятишки.

Малыш, возившийся с завязками своих войлочных сапог, наконец-то оторвался от своего занятия и тоже глянул вниз. Мгновенно оценив ситуацию, он завопил неожиданно густым басом:

– Тормози!!!

От его крика девушка, ожидавшая своей очереди на спуск вместе с Аласситроном, вздрогнула и пробормотала что-то нелестное в адрес родителей горлопана. Эльф уже не удивился – привык.

Привык, что в Железном Лесу красивые девушки ругаются матом, боги живут вместе с эльфами, а дети богов катаются на санках вместе с деревенской ребятней. Конечно, ничего подобного нельзя было встретить в родном Рабине – но в столице Мандры последнее время и дела было совершенно невозможно вести. Если раньше чиновник, которому Аласситрон платил взятки за возможность спокойно вести торговлю, менялся раз в десять лет, то за последние десять лет у купца сменилось уже двенадцать кураторов. Все они кончили на плахе, и, видимо, знали о своем будущем, потому что такса возрастала в астрономической прогрессии – их семьям как-то предстояло перебиваться самостоятельно после гибели кормильцев. Многие друзья Аласситрона уехали из Мандры, кто в Фейре, кто в Полу, кто в Сюркистан. Купцу посоветовал покинуть столицу его последний куратор, который был, в общем, неплохим человеком. Один из последних указов Морул Кера гласил, что теперь взяточники будут восходить на эшафот вместе с взяткодателями.

– Если бы дуб мог, он бы, наверное, бежал со всех ног, – задумчиво проговорил Аласситрон.