В серую духоту тяжелого дня вышел Даггар из дому. Он да Риор — Лонгар остался с Майдой, а Торкас-Неведомый вдруг исчез. Это он ловко проделал: был в двух шагах и растаял — серая тень, ушедшая в серый день.

Только пять имен назвал ему бог. Ладно, пусть будет бог, подумал Даггар с усмешкой. Не то, что есть в небе, и не то, что есть на земле. Андрас, сын Линаса, один из Двенадцати. Последний из Двенадцати, подумал Даггар, и долго ли он проживет после нашего разговора? Не думаю, что я стану о нем сожалеть.

Старик он был, этот Андрас, но я его вспомнил. Я видел его на площади, когда мы заставили их преклонить колени на месте, где умер Энрас. Тогда он был не старше, чем я теперь, а значит, не миновал даже шестой десяток.

Седой, как соль, весь высох, и жалкая плоть едва одевает могучие кости. Погасший взгляд и надтреснутый голос…

Ну вот, все сказано, как подобает: приветствия, славословия, вопросы, приветы, и можно, наконец, начинать разговор.

— Время вражды ушло, — сказал Даггар, — и гнев догорел до пепла. Теперь, когда мои глаза не залиты кровью и могут видеть, что есть, я все-таки хотел бы понять, что с нами случилось. Зачем Ланнеран и Рансала стали врагами? Зачем мы в ненужной войне истратили время и силы? Зачем погибаем теперь?

Молчание и безучастный взгляд.

— Сын Линаса, — мягко сказал Даггар, — ты не кажешься мне глупцом. И другие Соправители тоже наверняка не были глупцами. Как же вы совершили такую глупость? Вы могли просто выслать Энраса из страны. Но казнить его, зная, что мы отомстим? Где был ваш разум, правители Ланнерана?

— Ты слишком дерзок, Ранас, — вяло сказал старик. — Или ты завидуешь участи брата?

— А ты не хочешь снова клясться Месту Крови? Думаешь, теперь будет некому отомстить?

Вялый гнев мелькнул в глазах — и погас.

— Чего ты боишься? — спросил Даггар. — Смерти? Но ты давно уже умер. Лучше бы тебе и впрямь умереть, чем жить в таком унижении. Скажи: почему ты остался жив — один из всех, за какие заслуги?

— Вон! — сказал Андрас, но Даггар засмеялся ему в лицо.

— А если я не уйду, ты кликнешь стражу? Я справлюсь с вами, — сказал Даггар. — Вы — ходячие трупы, а я живой! Я слишком хорошо о вас думал, Андрас! Я подумал, что здесь есть какая-то тайна. Что вы, Соправители, наказаны без вины за зло, которое не вы сотворили!

— Так и было, — тихо сказал старик. — Так все и было, сын Грасса. Уходи, — сказал он, — не мучай меня. Прав я или не прав, но я ничего не скажу.

А другой старик был действительно стар — годами и ветхой плотью. В кипенно-белом одеянии, в красных бликах живого огня, в тихом свете закатной славы.

— О, бессмертный Хранитель, — начал было Даггар, но старик отмахнулся с досадой.

— Оставь эти глупости, Ранас! Дети Моря не поклоняются Солнцу! Все твои величания — одно притворство, а мне и так надоела ложь! Задавай вопросы, — сказал старик. — Если смогу — отвечу.

— А ты уже знаешь мои вопросы?

— И не только я! В Ланнеране длинные уши и длинные языки. Ты был у Андраса и ушел ни с чем. А когда уйдешь от меня — берегись!

— Ладно, — сказал Даггар. — Если ты знаешь вопрос, может, начнем с ответа?

— Нет, — ответил старик. — Ты задал Андрасу кучу глупых вопросов, на которые незачем отвечать. Скажи напрямик: чего ты хочешь?

— Хорошо. Что случилось в Ланнеране семнадцать лет назад?

— Я очень немногое знаю, Ранас! Тогда я был простым жрецом городского храма… да, собственно, я и остался тем, кем был. Меня избрали Хранителем лишь потому, что Те не могут меня убить. — Он тихо меленько засмеялся.

— Посылают ко мне ночами смерть, а я молюсь. Ты веришь в молитву, Ранас?

— Верю, — сказал Даггар. — Я знаю, о чем ты говоришь.

— Да, — сказал старец, — ты знаешь. Не презирай Андраса, — сказал он, — эта смерть унесла двух его сыновей, остался один, последний. Ладно, — сказал он, — слушай.

— Я помню эту ночь, — сказал он. — Пришла гроза без дождя, и небо полыхало синим и белым. Грома не было — только ужасный свет; мы собрались в храме и пробовали молиться, но слова не шли с языка, губы немели, и было так страшно, что люди теряли разум. Я помню: я стоял, вцепившись в колонну, а вокруг метались и выли, падали наземь и бились в корчах. Я помню: Наран, мой брат по обету, был рядом со мной, и вдруг он ударился головой о колонну, и кровь его обагрила мои одежды.

Не все из нас пережили ту ночь, и не ко всем, кто выжил, вернулся разум. Я ходил среди мертвых, перевязывал раны живым, укрощал безумцев, а день все длился и длился; никто к нам не приходил, и те, кого я послал за помощью, не возвращались.

Перед вечером я решил отправиться сам. Со мной пошел один послушник — жаль, я забыл его имя — он давно уже мертв. Мы вышли из храма и наткнулись на черных. Они обнажили мечи и заставили нас вернуться. Тогда мы по тайному ходу прошли в караульню. Стражников перебили — не злые силы, а люди; мы взяли плащи, чтобы скрыть облачения, вылезли через окно и проползли мимо черных. В Верхнем Храме творилось то же, что и у нас, и черные тоже стояли у входа. Но город не был безумен, Ранас! Только нас одних постигло несчастье, и никто не знал о нашей беде! Нет, — сказал он, — остальное тебе не важно. Важно одно: Верхний Храм не вступился за Энраса потому, что некому было вступаться. Все, кто мог говорить от Храма, умерли в эту ночь. И Соправители… не вини их, Ранас, они были только людьми. Я не знаю, как их заставили, но я видел то, что я видел, и не стану судить других. Ты дерзил несчастному Андрасу, а он ведь долго держался. Он держался так долго, что Энраса чуть не спасли, но тех, кто хотел похитить его из тюрьмы, настигла ночная смерть.

— Прости, — сказал Даггар. — Я не знал. Я готов попросить прощения.

— Оставь! Ему все равно — его душа умерла.

— Но что это было, Хранитель? Кто виноват?

— Нет, Ранас, — сказал старик. — Я говорю то, что я знаю, а все догадки… Я — умный человек, — сказал он, — я знаю, что глуп, что разум мой узок и познания ничтожны. Я — только Хранитель Огня, — сказал он, — хранитель веры в безвременье и надежды в пору упадка. Я едва обучен грамоте и не посвящен в Таинства. Есть люди, которые смогут тебе ответить, но если я это позволю — они умрут. Я сам их не смею просить ни о чем. Для Храма их жизни дороже моей — я должен их уберечь!

— Жаль, — сказал Даггара, — но я тебя понимаю. Я очень благодарен тебе, Великий Хранитель. Но есть еще вопрос… кто правит в Ланнеране? Кто покорил его?

— Наш страх, — ответил старик, — мы боимся не истинных бед, а своего страха. Убить человека легко — если он боится. Проклятие — славная выдумка, она объясняет все. А мы пока что бессильны, Ранас, мы не можем дать людям надежду.

— А черные?

— Сунь руку в болото, — сказал старик, — достанешь сколько угодно грязи. В Приречье и в Каоне хватает людей, которым не на что рассчитывать в Ланнеране. Посули им достойное место в жизни — и они за это пойдут на все. Не в черных беда, — сказал старик, — в открытой ране всегда заводятся черви. Нет, Ранас, — сказал он, — душа Ланнерана жива, и люди его не прах. Достаточно капли надежды…

Они не успели уйти далеко.

Полсотни шагов по пустынной улочке (она не была пустынной, когда мы сюда пришли!), тревога, звериное чувство засады; он вытащил меч — пусть это смешно, но лучше смешить других, чем умереть самому, и когда они вдруг возникли со всех сторон, наши мечи встретили их мечи.

Их много, а нас двое.

Что будет с Майдой, если меня убьют?

Короткая боль — клинок скользнул по руке, но я кого-то достал — одного из многих. Дыхание, топот, железный лязг и полузабытая радость боя. Лейся, кровь! Пусть умирает враг! Дети Моря, жаждут мечи…

И — буря. Беззвучная буря упала на нас. Серая тень вдруг сгустилась из духоты. Два страшных глаза, два страшных меча, крики, стоны — и тишина.

Бог вытер мечи о плащ мертвеца, вдвинул в ножны и сказал спокойно:

— Кажется, ты что-то узнал.