Что же касается решения Черчилля о моральном терроре немецкого населения, то оно было поистине роковым: такие налеты не только не способствовали победе, но и отодвигали ее.

Впрочем, еще долгое время после войны ее многие известные участники продолжали оправдывать свои действия. Так, уже в 1964 году генерал-лейтенант ВВС США в отставке Айра Икер высказался следующим образом: «Затрудняюсь понять англичан или американцев, рыдающих над убитыми из гражданского населения и не проливших ни слезинки над нашими доблестными воинами, погибшими в боях с жестоким врагом. Я глубоко сожалею, что бомбардировочная авиация Великобритании и США при налете убила 135 тыс. жителей Дрездена, но я не забываю, кто начал войну, и еще больше сожалею, что более 5 миллионов жизней было отдано англо-американскими вооруженными силами в упорной борьбе за полное уничтожение фашизма».

Английский маршал авиации Роберт Сондби был не столь категоричен: «Никто не станет отрицать, что бомбардировка Дрездена была большой трагедией. Это было страшное несчастье, какие иногда случаются в военное время, вызванное жестоким стечением обстоятельств. Санкционировавшие этот налет действовали не по злобе, не из жестокости, хотя вполне вероятно, что они были слишком далеки от суровой реальности военных действий, чтобы полностью уяснить себе чудовищную разрушительную силу воздушных бомбардировок весны 1945 года». Неужели английский маршал авиации был настолько наивен, чтобы таким образом оправдывать тотальное уничтожение немецких городов. Ведь именно «города, а не груды развалин являются основой цивилизации», – писал английский историк Джон Фуллер после войны.

Лучше о бомбардировках, пожалуй, и не скажешь.

Само использование самолета как средства ведения войны стало в начале XX века поистине революционным шагом. Первые бомбардировщики представляли собой неуклюжие и хрупкие на вид конструкции, и долететь на них до цели даже с минимальной бомбовой нагрузкой было для летчиков непростой задачей. О точности попаданий говорить не приходилось. В Первой мировой войне самолеты-бомбардировщики не снискали большой славы в отличие от истребителей или от наземного «чудо-оружия» – танков. Тем не менее у «тяжелой» авиации появились сторонники и даже апологеты. В период между двумя мировыми войнами, пожалуй, самым известным из них был итальянский генерал Джулио Дуэ.

В своих трудах Дуэ неустанно доказывал, что войну может выиграть одна авиация. Сухопутные силы и флот должны играть по отношению к ней подчиненную роль. Армия удерживает линию фронта, а флот защищает побережье, пока авиация добывает победу. Бомбить следует прежде всего города, а не заводы и военные объекты, которые относительно легко передислоцировать. Причем города желательно уничтожать за один налет, чтобы гражданское население не успело вывезти материальные ценности и спрятаться. Необходимо не столько уничтожить как можно больше людей, сколько посеять среди них панику, сломить морально. В этих условиях вражеские солдаты на фронте будут думать не о победе, а о судьбе своих близких, что, несомненно, скажется на их боевом духе. Для этого нужно развивать именно бомбардировочную авиацию, а не истребительную, морскую или какую-либо еще. Хорошо вооруженные бомбардировщики сами в состоянии отбиться от самолетов противника и нанести решающий удар. У кого авиация окажется мощнее, тот и победит.

«Радикальные» воззрения итальянского теоретика разделяли совсем немногие. Большинство военных специалистов считали, что генерал Дуэ перестарался, абсолютизировав роль военной авиации. Да и призывы к уничтожению мирного населения в 20-е годы прошлого века считались откровенным моветоном. Но, как бы там ни было, именно Джулио Дуэ в числе первых понял, что авиация дала войне третье измерение. С его «легкой руки» идея неограниченной воздушной войны прочно поселилась в умах некоторых политиков и военачальников.

В Германии от бомбежек погибло, по разным оценкам, от 300 тыс. до 1,5 млн. мирных жителей. Во Франции – 59 тыс. убитых и раненых, в основном от налетов союзников, в Англии – 60,5 тыс., включая жертвы от действий реактивных снарядов «Фау».

Перечень городов, в которых площадь разрушений составила 50% и более общей площади построек (как ни странно, на долю Дрездена пришлось только 40%):

50% – Людвигсхафен, Вормс

51% – Бремен, Ганновер, Нюрнберг, Ремшайд, Бохум

52% – Эссен, Дармштадт

53% – Кохем

54% – Гамбург, Майнц

55% – Неккарзульм, Зоэст

56% – Ахен, Мюнстер, Хайльбронн

60% – Эркеленц

63% – Вильгельмсхафен, Кобленц

64% – Бингербрюк, Кёльн, Пфорцхайм

65% – Дортмунд

66% – Крайльсхайм

67% – Гисен

68% – Ханау, Кассель

69% – Дюрен

70% – Альтенкирхен, Брухзаль

72% – Гейленкирхен

74% – Донаувёрт

75% – Ремаген, Вюрцбург

78% – Эмден

80% – Прюм, Везель

85% – Ксантен, Цюльпих

91% – Эммерих

97% – Юлих

Общий объем развалин составлял 400 миллионов кубических метров. Было полностью уничтожено 495 архитектурных памятников, 620 повреждены настолько, что восстановление их было либо невозможно, либо сомнительно.

Михаил Максимов

Своим началом Кандалакшский заповедник обязан скромной, коричневой утке – гаге обыкновенной. О ней, а вернее, об уникальных свойствах ее пуха упоминают древние летописи и записи монастырей Поморского края. До сих пор не придумали еще ученые лучшего утеплителя. С XVII века Россия начала регулярно поставлять на Запад «пух птичий». Сборщики брали пух во время массовой кладки яиц, когда самка, презирая опасность, до последней секунды не покидала гнезда. В это время можно было собрать и яйца – крупные и вкусные, да и самку пристрелить, ведь взрослые птицы достигают веса 2,5 кг. До 50 тонн пуха заготавливалось ежегодно, и это при ничтожном весе одного гнзда.

Ситуация стала меняться с конца 1920-х, когда А.Н. Формозов, известный зоолог, поднял вопрос о спасении популяции гаги на государственном уровне. Заготовка пуха, сбор яиц и отстрел утки были запрещены, но лишь местным жителям, а не охотничьим хозяйствам. Потом законодательно был разрешен сбор пуха только после схода птенцов на воду, когда собирались пустые, уже не нужные уткам гнезда. Но и это мало помогло.

И вот наконец 7 сентября 1932 года было принято решение об организации Кандалакшского заповедника. Эта дата считается днем его рождения, хотя лишь в 1939 году он получил статус государственного, то есть принял во владение территорию и организовал охрану. В 1933 году в заповеднике насчитывалось 300 гнезд, к 1936-му их стало уже 682, а к 1970 году – 7 200. Эта тенденция сохраняется до наших дней, и за судьбу обыкновенной гаги можно пока не волноваться. Настало время волноваться за сам заповедник. В наше время он находится на грани выживания, получая из бюджета лишь 20% необходимых для нормальной жизни средств. Немного помогают городской и областной экологические фонды. А еще задумано в Кандалакшском заливе устроить перевалку нефти для экспорта, что может стать смертельным для заповедника. В Кандалакшском государственном природном заповеднике, площадь которого 705,3 км2, сохраняются теперь не только утка гага, но и другие морские птицы и млекопитающие, и флора, всего 584 вида.

Порья губа, врезающаяся далеко в материк между мысами Шомбач и Педунов, может показаться огромным спокойным озером. Но она дышит приливами и отливами вместе с Белым морем. Вдох и выдох. Около 100 ее островов присоединили к заповеднику в 1967 году. А когда жители села Порья губа в 1977 году проголосовали за ликвидацию своего села и ушли в город, вся акватория губы стала заповедной.