Интерес представляет сравнение творчества Блока и Белого. Идеал Вечной Женственности, воспринятый ими через Вл. Соловьева, у Белого предстает, прежде всего (в поэме «Христос воскрес») в образе апокалипсической Жены, облеченной в солнце: «Россия, // Страна моя — // Ты — та самая, //Облеченная солнцем Жена…». Вслед за Блоком в стихотворении «Родина» (1909) и в поэме «Первое свидание» (1921) Белый увидит в России и в земной женщине отблеск, причем очень слабый, красоты Вечной Женственности. Но, в отличие от Блока, плотская, чувственная красота раздражала поэта, вызывала неприязнь, принималась за бесовский соблазн. Лишь в состоянии любовного опьянения, («Луг зеленый», 1905.), природная, плотская красота вызывала у него вспышку вдохновенного экстаза. Блока, который постоянно восхищался этой красотой, Белый обвинял в кощунстве, в измене соловьевству, хотя Вл. Соловьев, при всей своей устремленности к идеалу духовной красоты, не чуждался и красоты чувственной. Считая себя правоверным соловьевцем, а Блока отступником, Белый в отношениях с Блоком взял роль его идейного руководителя, духовного наставника и даже судьи. Это было не трудно, ведь уловляя голоса из будущего, Блок порой не мог объяснить глубинную правду своих творений. Вот что пишет Блок — Белому (15–17 августа 1907, Шахматово): «Мои „хроники“ в „Руне“ суть рассуждения на известные темы. Никаких синтетических задач не имел, ничего окончательного не высказывал; раздумывал и развивал клубок своих мыслей, м[ожет] б[ыть], никому не нужных».

Не увидел Белый ничего одухотворенного, никакой красоты — ни божественной, ни земной и в облике современной ему России. Конечно, поэтическая Россия Блока и обнаженная проза русской жизни в изображении Белого не отрицали, а дополняли друг друга, но, читая их переписку, я ловил себя на мысли, что слышу разговор пророка и духовидца Блока и фарисея и книжника Белого. Явно не понимая природу пророчества, того, что увиденному будущему нельзя научить, его невозможно обойти и предать, Белый пишет Блоку (13 октября 1905, Москва): «Если Ты о будущем, или спорь против моего будущего, переубеди меня, а не то я склоню тебя к моим представлениям о будущем, или же — обернись на Содом и Гомору, т. е. на прошлое.

Но Ты пишешь о будущем, называешь себя купиной, говоришь, что Аполлон будет преследовать Тебя (?!!) — это насмешка надо мной, скобки или реальный путь?

Откройся, наставь, научи. Я не ребенок, чтобы мне всяким словам удивляться и верить».

Любовная страсть и отношение к революции совпадают в сознании Блока. Соединительным звеном здесь выступают не подвластность рассудку, глубокая естественность того и другого. Единственный, может быть в истории мировой литературы случай, когда общественный взрыв уподобляется по своему воздействию чувству личному, глубоко интимному, субъективному. И в том, и в другом случае поэтом овладевает страсть, и он «слепо» отдается ей, ни о чем не размышляя и не заботясь о последствиях, потому что следует Духу времени.

Женское мироощущение позволяет видеть в любом проявлении стихийной силы правоту. Она естественна, непреднамеренна, неподвластна воздействию отдельных лиц и потому лишена частных, эгоистических или классовых интересов. Стихия всегда права своей новизной, права тем, что несет разрушение старому. Она — проявление скрытых, подспудных, но естественных («природных» в широком смысле слова) сил, закономерно выплескивающихся наружу в эпохи кризисов. И силы разрушения и хаоса, силы звериных инстинктов нашли свое оправдание.

Только будучи рупором, гласом народного духа, Блок видел для себя возможность выхода из тупика и обреченности. Остаться в стороне от революции, для Блока означало остаться со «старым миром», остаться в прошлом. Пророческое служение не позволяло ему сделать этого.

Блок, в отличие от Белого, чувствовал и линию, названную им «вечной мужественностью».

«Ваш „эсотеризм“ я нежно люблю. Не надо дальше. Это просто вытекает из самого важного для меня расхождения с Вами: Вы любите Христа больше Ее. Я не могу. Знаю, что Вы впереди — без сомнений. Но — не могу. Отсюда происходит: У Вас устранена часть мучительного, древнего, терзающего меня часто мысленного соблазна: „вечной мужественности“. Оттого Она мне меньше знакома. Оттого я кутаюсь часто в старый халат (символически)». (Блок Белому, 1 августа 1903. Шахматово.)

Вячеслав Иванов в работе «О русской идее» писал: «Романтизм Блока рассматривает русскую народную душу как женское начало, загадочное, темное, неотразимо-влекущее влюбленного поэта: „Незнакомка“ стала Фаиной в „Песне судьбы“, под маской Фаины поэт откровенно подписал: Россия. Роковая, зазывная мелодия стихийной души позвала поэта, и он готов отозваться неведомой и темноокой возлюбленной ответным, заветным призывом:

Выйди, выйди в рожь высокую…

В этом отношении романтика к душе народной жутко чуется какой-то национальный буддизм наш, один из уклонов нашего подлинного христианства: влюбленное сердце опять, хотя иначе, чем прежде, „хочет гибели“ — только „гибели“. Личность не знает, что ей делать; одно знает, что броситься надо в темное море, и не может противостоять сладкой сирене Стихии».

Блок до конца своих дней оставался верен идеалу Прекрасной Дамы, его отсветы и отзвуки чувствуются в образах Коломбины, незнакомки, Снежной Девы, Фаины, Кармен, Изоры, Катьки из «Двенадцати» и, конечно, Руси, России.

Слушая голоса из будущего, голоса потомков Блок не мог не почувствовать связи с народом. Отсюда второй элемент веры Блока — веры в народ, в его мудрость. Блок верил в соборное, творческое, сверхличное, единое «я», народа, бессмертного организма, обнимающего собой наравне с живыми совокупность проживших и еще не рожденных, мечтая растворить свою душу в соборной душе.

Конечно, потомки обращаются своими мыслями не ко всем подряд, а к мыслителям, оставившим свой след в истории. Блок оказался тем поэтом, творцом, который почувствовал эту связь с будущим, ощутил поток мыслей, образов, чувств приносимых из будущего, открыл для них сердце.

Идея объединенного мистического человечества нашла свое отражение в философских взглядах и творчестве Вл. Соловьева.

На заре века интеллигенция была увлечена идеями богостроительства, идеями созидания нового человечества.

Вот что говорил В. Соловьев о человечестве в работе «Идея Человечества у Августа Конта»: «Основатель „позитивной религии“ понимал под человечеством существо, становящееся абсолютным через всеобщий прогресс. И действительно, человечество есть такое существо. Но Конту, как и многим другим мыслителям, не было ясно, что становящееся во времени абсолютное предполагает абсолютное вечно-сущее, так как иначе самое это „становление“ (das Werden, le devenir) абсолютным (из неабсолютного) было бы самопревращением меньшего в большее, т. е. возникновением чего-нибудь из ничего, или чистейшей бессмыслицей. Не нужно даже поднимать философского вопроса об относительной природе времени, чтобы видеть, что становиться абсолютным можно только чрез усвоение того, что по существу и вечно есть абсолютно. Инстинкт, угадывающий истину, был у Конта, когда он приписал Великому Существу женственный характер» (46,Т2, с.578).

В отличие от Конта В. Соловьев говорит не просто о человечестве, а о богочеловечестве.

Чтобы иметь возможность говорить о человечестве, как о едином организме необходимо обнаружить между людьми духовную связь. И вот высказанная нами гипотеза говорит о наличии такой связи, позволяющей преодолевать пространство и время. Это открывает новые мировоззренческие горизонты и может существенно изменить жизнь.