«Здравствуй, красавица! — не удержал восторга молодец. — Здравствуй, зоренька ясная, солнышко весеннее!..»

«Что ты, — испугалась она, — собак встревожишь, тятеньку разбудишь!»

И вправду, собаки отчаянный лай подняли.

«Бежим!» — сказала девушка.

«Бежим!» — откликнулся эхом неразумный Аверкий. И они побежали к Колдовскому озеру, где их ждал на своей лодочке-вездеходочке верный друг балалаечника татарин Мишка Колокольчик, прозванный так за серебристый веселый смех, с которым молодой рыбак не расставался ни в будни, ни в праздники.

Летят влюбленные, как на крыльях, земли под собой не чуют от счастья, на бегу друг другом любуются. А погоня уже всю округу на ноги подняла. Разбуженные злобным собачьим лаем, зашумели, закачались камыши, махалками ветер растолкали. Рассердился тот, захрипел, схватил одну тучу, потом — другую да и цокнул их лбами. Да так, что молнии, как мука из решета, посыпались.

Испугалась девушка, вздрогнула. А Аверкий ее успокаивает:

«Не дрожи, милая, не пугайся. Гром гремит, так он наши шаги заглушает, молнии сверкают, так они наших врагов ослепляют...»

А собаки вот уже — рядом, на пятки наседают, того и гляди, в лодыжки вцепятся. Но и до Колдовского озера уже рукой подать, сквозь камыши расплавленным свинцом оно отливает.

«Вот тут нас лодочка-лебедушка ждет. Слышишь, песня, пересыпанная легким смехом, над озером раскатывается? Это Мишка Колокольчик о себе весточку подает. Эге-гей, Мишка! Готовь свой кораблик к отплытию, ставь парус тугой, вынимай Якорь цепкий, иначе от погони не уйдем!» — крикнул Аверкий, пробиваясь к берегу сквозь стенку камыша. В это время ураган невиданной силы на землю обрушился. Хорошо, что беглецы крепко за руки держались, а то разметало бы их в разные стороны — кого куда, И не нашли бы потом, пожалуй, друг друга. А так вместе упали на землю, в корневище срубленного осокоря вцепились и уцелели. Когда же ураган успокоился, поднялись они на ноги и ахнули — не узнать, не признать знакомого места: там, где только что камыши были, голая земля чернеет, да и озеро к ним вплотную придвинулось, почти что возле ног бьется, пеной окатывает.

А лодка?

Ищут они глазами свой спасительный кораблик и найти не могут, вслушиваются в ночь, Мишкину песню выискивая, но не слышат ее. Зато собачий лай — рядом.

«Плывем!» — крикнул в отчаянии Аверкий и, подхватив подругу на руки, шагнул навстречу гудящим волнам. Тут предательский выстрел раздался. Со спины пуля смельчака поцеловала, под левую лопатку клюнула. Покачнулся Аверкий, разомкнул руки, и... нечеловеческий крик потряс тогда землю с не меньшей силой, с какой недавно ураган буйствовал. Это Наташа закричала, падая в воду. Вот тут-то и случилось невероятнее: едва она коснулась гребня волны, как в чайку превратилась. Ударилась чайка о грудь любимого, лежащего на прибрежном песке, заплакала, запричитала. А Ануфриевы псы кровожадные тут как тут, пасти огромные разинули, приготовились терзать убитого. Только чайка не испугалась их. Кинулась проклятым навстречу, крыльями по воде ударила, и огромная волна на берег обрушилась, все сгребла и в глубь озера утащила. Ни убитого не оставила, ни убийц его.

С тех пор никто на селе не видал ни Аверкия, ни Наташи, ни ее отца. Пропал и неунывающий татарин Мишка Колокольчик, исчез вместе с лодкой-вездеходкой. Улетели с Колдовского озера и все птицы — утки и цапли, бакланы и чирки, даже чайки и те оставили озеро, лишь одна не улетела... Та, которая до недавнего времени девушкой была. Летает она, криком кричит, все Аверкия найти надеется...

Колька замолчал. Где-то спросонья крикнула чайка. Ребята вздрогнули.

— Она, — прошептала Иночкина.

— Ищет... — вздохнула Таня, придвигаясь ближе к Киту.

— Говорят, чайка эта до сих пор живет на озере. В хорошую погоду где-то в камышах прячется, но как только дело к буре, она закипающие воды крылом бьет, словно требует вернуть ненаглядного Аверкия. — Колька непритворно вздохнул. — Когда мне эту историю дед в первый раз рассказал, я всю ночь проплакал. До того мне жалко стало разудалого балалаечника и его безутешную подругу. Однако время позднее, спать ложиться пора. Утром вставать рано, на зорьке, так что... Айда, Петька!

И два «названых» брата нырнули в отведенный им полог. Их примеру последовали девочки. Генка с Костей помедлили. В отблесках костра Муха продолжал разглядывать только что рассказанные Колькой картины. Киту же виделось другое, свое, более реальное. В мечте он уже летел под поющим парусом по зыбистому бирюзовому морю. И конечно же не один, а с Таней!..

Вдали прострекотал катер.

— «Чайка», — определил Костя.

— Где? — вздрогнул Генка.

— К Сазаньей банке прошла — рыбоинспектор Гвоздев свои владения осматривает...

Генка снова вздрогнул, но теперь уже по другой причине. Он вспомнил золотозубого и его дружка. А что, если Нос где-то здесь орудует? Вот было бы здорово его на месте преступления застукать!..

Но на сей раз Генкина брыкливая фантазия кукарекнула раз и на насест полезла. Глаза у Мухи слипались, голова сама собой стала падать на грудь.

— Пошли спать, — обнял его Костя. Но Генка сбросил Китову руку:

— Не-е... Я... — И, не договорив, захрапел. Костя легко его поднял и уложил на постель. И сам последовал его примеру.

Ж-ж-ж! — гудит фашистский самолет. Пи-пи-пи! — тоненько попискивают пули. Нестерпимо резко пахнет полынью. Генка бредет по голой, бесприютной степи. Он один. Самолеты охотятся за ним. Где укрыться? Куда спрятаться? Вокруг ни деревца, ни оврага, степь ровнее, чем гладильная доска! Пи-пи-пи! — поет над самым ухом. Генка сжимается в комок, как будто это спасет его от смертельного укуса, и отчаянно верещит: «А-а-а!»

— Ген, ты чего? Да проснись же! — Костя трясет брата за плечо. Генка с трудом продирает глаза. Ж-ж! — вьется под пологом шмель. Пи-пи-пи! — здоровенный комар пикирует на Генкин нос. Муха с маху прихлопывает злодея. «Цвик! Цвик! Цвик!» — прочищают голос чижи. «Пью! Пью! Пью!» — здоровается кенар. Генка блаженно улыбается: как хорошо, что никакой войны нет и что сейчас мирное лето, а рядом хорошие друзья.

— Поднимайся, детка, поднимайся, завтракать пора! — улыбается Костя.

— А купаться?

— Пожалуйста, река рядом. Дно вязкое, но чистое, сам проверил.

— А остальные встали?

— Нет еще. Будить будем.

— Подъем! — заорал Генка, выкатываясь из-под полога. — «Вставай, поднимайся, рабочий народ!..»

— Рано еще! — заверещала девичья республика.

— А я вот сейчас подпущу вам ужа! — пригрозил Генка. И Нюська с Таней в один момент вылетели из-под марлевой брони. Они набросились на Генку, дали ему подножку и вываляли в росистой траве.

— Вик, — заливался Генка, — это не по правилу!

— Проси пощады! — диктовала Иночкина.

— Просю! — дурачился Генка.

— Повторяй за мной! — давясь смехом, приказывала Нюська.

— Повторяю!

— Что я...

— Что ты...

— Не ты, а я...

— Не ты, а я...

— Никогда

— Никогда...

— Не буду...

— Не буду.

— Пугать девочек...

— Пугать девочек.

— Ужами...

— Ужами.

— Ежами...

— Ежами, — повторил Генка. — А крокодилами можно?

— Ага, значит, крокодилами?.. Таня, макнем его в воду!

— Макнем, — согласилась Таня, И девочки, схватив Генку за руки и за ноги, поволокли извивающегося «богатыря» к реке.

— Эй, вы! — забеспокоился Генка всерьез. — Поиграли, и хватит. Так ведь и утопить человека можно.

— А что — и утопим, — не сдавались девочки. — Раз!.. Два!.. Три — пали, как из пушки воробьи!.. — И Генка по-жабьи бухнулся в реку. Следом посыпались в воду девочки, а за ними и Кит.

— Я не позволю издеваться так над будущими солдатами, а может, и маршалами, — бушевал Генка, но вода оказалась теплой и ласковой, как парное молоко, и он долго наслаждался ею.