Автор книги «Технологическое общество», опубликованной в 1954 году, французский теолог Жак Эллюль заявлял на ее страницах, что силы «техники» стали выходить из-под контроля, вторгаясь во все сферы человеческой активности и преобразуя их. Согласно Эллюлю, техника — это не просто то, что имеет отношение к машинам. Скорее, это логика манипуляции и достижения целей, стоящая за работой машин. В социологическом аспекте техника означает процедуры, языки и социальные условия, порождаемые «рациональностью» современных социальных институтов, бюрократии и технократических организаций. После Второй мировой войны эти институты оказались в еще более тесной связи с техникой, когда они стали компьютеризироваться и перестраивать свои структуры управления в соответствии с логикой контроля, с ее циклами обратной связи и информационных потоков. Система, как ее стали называть впоследствии, стала развиваться в полную силу.

В то время, когда кибернетика только начала осознавать возможности машин, наделенных искусственным интеллектом, Эллюль настаивал на том, что техника уже обрела свою собственную жизнь. Система, по сути, уже вышла из-под контроля. В своем неудержимом стремлении к увеличению эффективности и производительной силы, этот маниакальный экономико-технологический Франкенштейн принялся высасывать жизненные соки из индивидуумов, культур и природного мира, сводя все к тому, что Хайдеггер называл наличным сырьем. Как и Хайдеггер, Эллюль отвергал гуманистическую точку зрения, согласно которой технология — это просто инструмент, используемый нами для того, чтобы достигать человеческие цели. Напротив, по мнению Эллюля, технология воздвигает вокруг мира, в котором мы живем, новые невидимые границы, несущие в себе угрозу катастрофы в структуре бытия и познания, которая поглощает нас, нравится нам это или нет.

Эта довольно манихейская картина, которую нарисовал Эллюль, оказалась невероятно влиятельной в послевоенном поколении, которому было суждено устроить паноптикум, известный под именем «шестидесятых». Непростой союз политических радикалов и богемы, суровых революционеров и анархических кислотников, молодых людей и девушек в 1960-х годах скрепляла общая ненависть к Системе. Они мечтали о милленарист-ском мире, который бы пришел на смену дегуманизиру-ющей мегамашине технократического общества с его военно-промышленным комплексом. Эта мечта, находила ли она свое выражение в марксистских, мистических или гедонистических терминах, рождала видение новой эры, начало которой возвестило бы возникновение общества справедливости, развития человеческого потенциала и органической свободы. С точки зрения контркультуры технология символизировала Систему с ее бессердечным стремлением к доминированию и фетишизацией рационального контроля.

В то же время такие революционные объединения, как «Студенты за демократическое общество» или «Синоптики»,[41] более чем охотно использовали оружие врага против него самого, будь то мегафоны или огнестрельное оружие, бомбы или радио. Для более аполитичных хиппи, которые верили, что изменение сознания само по себе способно изменить мир, современная технология была источником дурных вибраций. Многие делали выбор в пользу более «органического» стиля жизни, основанного на про-рощенных зернах, фазах Луны, растрепанных волосах и пасторальном руссоизме. Тем не менее фриковую сцену невозможно вообразить без технологии: без FM-радио, андеграундных газет, мощных стереосистем, теленовостей, противозачаточных таблеток, электрогитар. В особенности — электрогитар. К середине 60-х рок-концерт стал гедонистической агорой контркультуры. Музыканты с головой окунулись в электромагнетизм, трансформируя некогда «побочные» электрические эффекты, такие как фидбэк и дисторсия, в дикий трансцендентальный хаос. Вкупе со вспышками световых шоу и эффектами ЛСД, который вышел из элитарных психологических кругов и военных лабораторий, эти пробуждающие кундалини звуковые грозы открыли эпоху электрифицированных элевсинских мистерий, чьи силы, как отмечает Теодор Роззак, были «позаимствованы у аппарата», то есть у самой Системы, которую фрики стремились искоренить. Принимая во внимание признание определенного количества технологий, следует считать, что хиппи не столько отрицали, сколько пересматривали технику. Фрики построили настоящую мифологию вокруг усиливающих способности орудий и инструментальных навыков, которая нигде не проявилась с такой отчетливостью, как в могучей обновленной духовности поколения. Отвергнув сухие и авторитарные религиозные институты Запада, фрики решились пойти на взлом дверей человеческого восприятия, чтобы узнать, что скрывается за ними. Вот почему образчики контркультурной духовности, от йоги до психоделиков, от Камасутры до «И-цзина», были не чем иным, как техническими приемами. Мирча Элиа-де называл такого рода техники «техниками экстаза». Этот чемоданчик, наполненный мистическими методиками и психологическими инструментами, вырванными из их собственного культурного контекста или изобретенными заново, позволил отдельным искателям исследовать собственное тело и сознание, избегая догматических ловушек ортодоксии.

Гуру и демагоги, разумеется, с нетерпением ожидали своего часа, что продемонстрировал последовавший вскоре взрыв авторитарных экстремистских религий, вроде Общества сознания Кришны, Церкви Объединения или Детей Бога. Но в своей наиболее сознательной части контркультура породила нового пилигрима, постмодернистского искателя, который воплотил радикально-демократическое и экспериментальное отношение к самым разным областям человеческого духа. В своих лучших проявлениях духовные изобретатели были (и остаются) динамичными и прагматичными людьми, открытыми протеистическим возможностям созидательной магии и глубоко подозрительными к уравниловке, которую исповедуют более традиционные и абсолютистские религии. Эклектика, которую потом назовут нью-эйдж, тоже, несмотря на преследующий ее риск вырождения в бессмыслицу, оказалась прозорливым религиозным ответом на уменьшение размеров земного шарика. Напоминая метафизический бульон античной Александрии, нынешние времена смешения языков требуют, чтобы религия не просто заново возродилась, но чтобы она всякий раз изобреталась заново.

Как вам скажет любой чудак с карманным разрядником, изобретение рождается из бриколяжа, творческого, экспериментального сочетания любых техник, которые подворачиваются под руку. Несмотря на весь малиновый туман, духовность фриков включала в себя любопытную эмпирическую интерпретацию homo religiosus. Опыт визионерского и сакрального был фактом человеческого существования, но, кроме того, он был продуктом усилий самого человека и мог быть катализирован и вызван при помощи целого набора психофизиологических средств. Для любителей медитации, мистиков и белых шаманов единственным приемлемым способом возжечь зарю просвещения было соединение воедино экспериментальных основ широкого спектра традиций. В разделе «Рецепты духовной жизни», который завершает классический фри-ковый опус Рама Дасса «Будь здесь и сейчас», сказано: «Это руководство содержит широкий набор различных техник. Потребности людей многообразны, и все люди находятся на разных стадиях пути. Но, как и в случае с любой книгой рецептов, вы выбираете именно то, что подходит вам»¹²⁰.

Как позднее продемонстрировали глянцевые каталоги нью-эйдж, от рецептов духовной жизни всего один шаг до супермаркета духа, где часы для дзенских медитаций, ловушки для снов от индейцев навахо и пластиковые руны служат одной и той же могущественной магии: магии товара. Но фетишизация контркультурой «инструментария сознания» не может быть целиком списана на эзотерический консьюмеризм. Кроме того, беби-бумеры были лабораторными крысами информационной эпохи, первыми человеческими существами, приученными к телевидению, транзисторному радио и другим потребительским технологиям, которые хлынули на американское общество после Второй мировой войны. Даже когда они отвернулись от механистического Запада, они не смогли отказаться от права первородства детей техники. Итак, хотя фриковские духовные искатели и могли быть наивными в своей вере, что тантрический секс, мескалиновые трипы или йогические асаны могут вставить душу прямо в материнскую плату космоса, они отчетливо осознавали, что эти «технологии трансформации» катализируют мощные и потенциально исполненные смысла психодуховные переживания.