Как мы увидим далее, связь электричества и анимизма имеет древние корни в воображении Запада. Дав виталистскую интерпретацию электрического тока, просто привязав его к «жизненной силе» тела и природы, Говинда описал всего лишь один-единственный архетип из всего набора, который я, игнорируя технические различия между разновидностями электрической силы, буду называть «электромагнетическим воображаемым». Начиная с XVII столетия электромагнетическое воображаемое проникало в религию, медицину и технологию и за прошедшее с тех пор время породило, вероятно, больше метафизических спекуляций, еретических манифестов и причудливых изобретений, чем любая другая сила природы. Большая часть этой главы посвящена электромагнетическому воображаемому в XVIII–XIX веках, когда электричество вызвало прилив безрассудного энтузиазма, вроде того, какой сегодня вызывают цифровые устройства. На самом деле трансформация электрического тока в средство для передачи информации, которая произошла в середине XIX века, представляет собой наиболее важное преобразование: энергии — в информацию.

С самого начала я призываю вас устоять перед искушением свести электромагнетическое воображаемое к псевдонаучной болтовне или манипулятивной лжи шарлатанов. Даже самые сумасшедшие теории о материальной реальности исходят из нашей потребности соединить, хотя бы и временно, мир, который мы ощущаем, с миром, который мы знаем. Более того, мы делаем это историческое разграничение между «реальной» наукой и дикарскими спекуляциями только глядя в зеркало заднего вида и, вдобавок, выборочно. Несмотря на весь скептический ригоризм, наука и ее сияющие истины никогда не могут быть полностью отделены от культурной и мифологической мишуры, которая свойственна всем человеческим обществам. Великое Разделение, описанное Латуром, породило тайные тропы и трещины в космологии. Ученые также попадают в тень смутных мечтаний и ставят свои открытия в один ряд с художественными интуициями и метафизическими образами. Французский историк науки Мишель Сер пишет об этом: «Единственным мифом была бы идея науки, избавленной от всех мифов»²⁸.

Слово «электричество» появилось в английском языке в 1650 году в переводе трактата о целительных свойствах магнитов, написанного Яном Баптистом ван Гель-монтом, фламандским врачом и розенкрейцером, который работал на границе между натуральной магией и современной химией. Хотя Гельмонт отверг веками господствующие доктрины о четырех элементах, он остался преданным алхимии, или «пиротехнии», огненным трудам Парацельса. В качестве бестелесной силы, возжигаемой из материи, живость электричества для многих представителей гельмонтовского типа ученого символизировала духовные энергии, наполняющие физическую вселенную, эликсир Мировой Души, искру Творения. Многие из первых книг об электричестве описывали эту силу в алхимических терминах, называя ее «эфирным огнем», «огнем квинтэссенции» или «дезидератумом»,[8] долгожданной универсальной панацеей. Сейчас, когда электроника, электротехника, радиоволны и микроволны составляют основу информационного века, паттерны электромагнитного воображаемого незаметно осели в бессознательном технологическом. Как утверждает историк Деннис Стиллингс, «наука о материи не может до конца очистить себя от психологического осадка, который сопутствует теоретизированию в области электричества. Такие символы, внесенные в современную науку электричеством, отзываются эхом алхимии, ибо преследуют схожие цели»²⁹. Электричество, в частности, внесло как минимум три аспекта алхимического воображаемого в современный мир: восхищение витальностью тел, желание одухотворить материальные формы и милленаристский порыв трансму-тировать планетарные энергии в одобренную свыше реализацию человеческих мечтаний.

Для естествоиспытателей и изобретателей XVIII столетия эксперименты с электричеством были занятием, по своей навязчивости схожим с наиболее тяжелыми случаями хакерства. Одним из таких электроманьяков был молодой Бенджамин Франклин, который сделал себе имя на том, что собирал электростатические машины и писал ученые записки о мистической силе. Франклин был первым, кто смог понять, что электрический «ток» поляризован относительно «позитивного» и «негативного» (так он сам их и назвал) состояний. Франклин, кроме того, увидел, что, когда противоположно заряженные тела соприкасаются друг с другом, заряд нейтрализуется, что как раз и произошло, когда юноша пускал своего знаменитого воздушного змея на табачном поле в Мэриленде в 1752 году. Держась за промокший повод змея, Франклин вдруг почувствовал «крайне чувствительный электрический разряд», который ударил сквозь его скелет и ушел в землю. Франклин не только доказал, что молния — это разновидность электричества, он также пришел к практической идее молниеотвода, испытав на себе первое устройство этого рода или даже, скорее, на мгновение сам побывав им.

Трюк со змеем, вдохновив Франклина на изобретение, спасающее жизни, нашел свое отражение и на архетипическом уровне. Молния была символом гнева богов с незапамятных времен, а Франклин заставил это копье правосудия вонзиться в землю. То обстоятельство, что именно будущий автор американской Конституции покорил и демистифицировал сверхъестественные небесные стрелы, лишь подчеркивает прометеевскую сущность этого акта. Молниеотвод Франклина стал другой декларацией независимости — независимости от бессмысленной смерти, от гневного небесного бога, от заколдованной земли. Как гласит эпиграмма на французском языке, украшающая бюст Франклина: «Он вырвал сверкание молний из рук небес и скипетр из рук тиранов»³⁰.

Но Франклин был не первым электрофриком и ловцом молний. Моравский монах по имени Прокоп Дивич на самом деле изобрел молниеотвод за несколько лет до Франклина, хотя приспособление Дивича на скованном традициями континенте было известно гораздо меньше. Отсутствие монаха в анналах популярной истории наук также символично, так как напрямую связано с разницей в представлениях об электричестве. Если Франклин стоял на очевидном фундаменте светских представлений и завоевание электричества виделось ему шагом к покорению природы, то Дивич открывал своими теософскими спекуляциями эзотерическое измерение воображаемого электричества как своего рода «бальзама природы», раскаленного символа духовной силы.

В своей книге «Электрическое богословие» немецкий ученый Эрнст Бенц рассказывает, как труды Дивича были восприняты Фридрихом Кристофом Этингером, протестантским настоятелем из Вюртемберга, основателем глубоко теософичного направления в немецком пиетизме. Этингер (как и остальные «электрические богословы» из его кружка) был своего рода Фритьофом Капрой для его времени — мыслителем-мистиком, который пытался объединить свои научные представления с мистическими взглядами на Вселенную. В то время как английские деисты вроде Джона Толанда и Томаса Вулстона ухватились за магнитные и электрические силы для того, чтобы разоблачить Христовы чудеса (хлеба и рыбы? что может быть проще — баццц!), команда естествоиспытателей Этингера шла в другом направлении. Они электрифицировали теологию, по ходу дела пересматривая образы человека и земли.

Начали они, как вы можете догадаться, с начала начал. Книга Бытия гласит, что в первый день творения Бог включил в космосе свет и увидел, что это хорошо. Но Этингер заметил, что в точном соответствии с текстом Господь отложил создание солнца, луны и звезд на следующие два дня. Так что же это был за первый «свет» и куда он подевался, когда солнце впервые встало над Эдемом? Этингер верил, что этот первый свет на самом деле был «электрическим огнем», который пронизывал и питал первозданный хаос, придавая ему форму и наполняя его энергией. После того как солнце и луна вышли на сцену, этот эфирный свет сокрылся в вещах мира, вырываясь только в особых случаях, например при ударе молнии или в результате манипуляций с электростатическими машинами, производимых любопытными монахами.