…Нам не пришлось долго ждать. Прошло минуть двадцать, и Сабж пробормотал за нашими спинами: «Here we go…»

И наступил ад. Недалекая роща дубовника вскипела бурой вол–ной и исторгла из себя обезумевшее существо, стозевно и стотело, тысяченого и тысячеглазо. Существо это имело много имен, но, на–верное, правильнее всего было назвать его «ужасом». Это бежали от настигающего их безумства и ярости травоядные животные Эпи–центра.

– Стреляй в ноги! – крикнула Буги и разрядила дробовик.

Я выстрелил мгновение спустя. Мчавшиеся впереди животные с изуродованными нашими выстрелами конечностями рухнули под ноги бегущих следом. Началась неразбериха: одни твари налетали на других, третьи пытались подняться и сшибали четвертых. Мы ме–тодично стреляли в мешанину тел, не подпуская проскочивших оди–ночек ближе, чем на десять метров. Когда у Буги кончились заряды, она не глядя бросила назад винтовку, схватила одну из приготов–ленных гранат и метнула вперед. При этом она что-то снова мне крикнула, но я не понял, что: рев и грохот стоял такой, что разобрать слова было просто невозможно. Однако я успел уловить боковым зрением какое-то движение и, практически не поворачиваясь, раз–рядил в ту сторону дробовик. Несмотря на то, что мы уже выстроили гору из тел, которая полукругом охватывала Нулевую на расстоянии примерно пятнадцати-двадцати метров от границы, да и все про–межуточное пространство было тоже завалено трупами, сбоку, ви–димо, вышвырнутое общим потоком, вылетело какое-то животное. Я не успел разглядеть, кто именно это был, лишь увидел, что он рух–нул, конвульсивно содрогаясь, в шаге от оторопевшего Сабжа, не–ловко прикрывшегося дробовиком Буги. Разглядывать дольше вре-

Высшая ступень (лат.).

мени не было. Швырнув Сабжу разряженную винтовку, я схватил с ящиков второй дробовик. Буги толкнула меня в плечо и жестами по–казала, что надо разойтись в стороны. Таким образом мы могли контролировать большую часть периметра. Но если какое-нибудь особенно крупное животное пробьет баррикаду из трупов травояд–ных – не факт, что мы успеем отреагировать. И все же я подчинил–ся: сделал несколько шагов в сторону и принялся периодически простреливать заросли. Расщепленный горой тел, поток животных плавно обтекал Нулевую, и лишь некоторые вырывались из общего течения. До границы, впрочем, ни одно из них не добралось.

Сколько это продолжалось? Два часа, три? Может, и дольше. Но–ги дрожали от слабости, руки еле держали дробовик, с трудом пере–дергивая помпу. Когда из клубов пыли вырвались хищники, стало еще труднее. Эти уже не обтекали Нулевую, а пытались сомкнуться сразу за баррикадой. Они шли на нас со всех сторон, и мы лишь с ог–ромным трудом умудрялись класть их, не подпуская близко. Иногда где-то в чаще вспыхивали живые факелы – это работал Сабж, но подпаливать идущих непосредственно на Нулевую он опасался. Наш заслон из трупов так и не был пробит, но два серых ублюдка – мощ–ный самец и молодая самка – попросту перемахнули через него, ис–пользовав как трамплин. Ни я, ни Буги среагировать не успели, но нам повезло: самка рухнула на самой границе Нулевой, а самец проскочил насквозь уже мертвым. Сабж успел уклониться от него в последний момент.

Многолапое тело хищника, огрызаясь, сцепляясь между собой, умирая и убивая, неслось мимо нас. И мы – самые слабые из су–ществ, задействованных в этом безумии, стояли, окруженные стремительно перемещающейся грудой мышц, клыков, когтей, ро–говых наростов – требующих крови, ослепленных яростью, спо–собных видеть только плоть. Это существо, каждая клетка которо–го представляла собой овеществленное и ожившее желание уби–вать, – и мы. Больше в тот момент ничего не было, ничего не существовало, ничто не имело значения. Помню, как Сабж устало крикнул, что кончаются заряды, и крик его было едва слышен на фоне какофонии Волны. На самом деле этот сигнал Проводника уже был не важен, потому что мы не могли остановиться, прекра–тить стрелять, убивать, как убивало все вокруг, – мы не имели права позволить себе быть убитыми. Если бы кончились заряды, мы дрались бы на границе, что, в общем, тоже было не важно. Значение имели только два факта – наше желание выжить и их желание убить.

Я действительно не помню, сколько продолжалось наше проти–востояние. Просто в какой-то момент оказалось, что стрелять боль–ше не в кого, а следом за осознанием этого на нас обрушилась тя–желая, гулкая тишина. Она не была злой, скорее, в ней было что-то сродни пустоте. Ведь тишина в общечеловеческом понимании – это не отсутствие звуков, а некое их гармоничное сочетание, в котором ни один звук не выделяется и потому скоро перестает восприни–маться. Там же наступила тишина абсолютная, и ее нарушало толь–ко наше хриплое дыхание, диссонансные удары сердец и редкие по–рывы ветра. Ни птичьей переклички, ни стрекота насекомых – ниче–го. Тишина была настолько всеобъемлющей, что сама стала звуком. Наверное, даже в космосе не бывает тише, ведь там есть плеск волн, что-то еще. Здесь же овеществилось абсолютное ничто, как будто Бог нажал на клавишу «mute», устав от шума.

Я выронил дробовик и, спотыкаясь, побрел внутрь Нулевой. На–встречу шла Буги в окровавленной одежде, но, кажется, кровь была не ее. Опустив глаза, я понял, что выгляжу почти так же, и, судя по всему, тоже не был ранен. Все эти короткие, как сигналы азбуки Морзе, мысли не имели никакой экспрессивной окраски – чистая констатация. Мы выполнили задачу, остались в живых. Остальное неважно.

Зарослей дубовника вокруг Нулевой больше не существовало. Когда облако пыли осело, стали видны сломанные и перемолотые стебли кустарника, множество трупов и три измученных человека посреди этого безумия. Мы с Буги сидели, прислонившись друг к другу спинами, забыв о выросшей между нами стене. Сейчас нас разделяла только пропитанная потом ткань нашей одежды.

Мы остались живы и даже не пострадали. Нам повезло. Волна прошла по касательной к нашему убежищу. А может, это просто был наш день. О таких вещах очень трудно судить определенно.

Небо стремительно избавлялось от облаков, словно волна взбе–сившихся тварей принесла с собой порывы ветра. Не пройдет и ча–са, как вернется жестокое пекло. Тогда мы спрячемся под навесом и будем лежать, глядя на плохо оструганные доски над головой, не в силах ни уснуть, ни пошевелиться.

– Сегодня никуда не пойдем, – прохрипела в конце концов Буги, оттолкнулась своей спиной от моей и медленно, со стоном и руга–тельствами, поднялась на ноги.

– Да что ты говоришь! – ответил я, поражаясь, как эта железная леди нашла силы встать.

– Макс, – Буги, пошатываясь, пошла к навесу, – один раз пере–дернуть помпу я еще смогу.

– Тогда застрелись, – согласился я и заставил свое тело ото–рваться от земли.

39. Травки Проводника

Сабж уныло привязывал желтую ленту на один из столбов, под–держивающих навес. Это был знак другим группам о том, что боеза–паса в Нулевой больше нет. Того, что осталось, нам едва хватало на следующий отрезок пути. В ящиках всех Нулевых припасены ленты красного, зеленого и черного цветов. Красная означает, что нет продуктовых запасов; зеленая – полное опустошение зоны, то есть отсутствие и пищи и боекомплекта. А черная, самая страшная, сиг–нализирует, что Нулевая утратила свои свойства. Как правило, это выяснялось в последний момент и ценой чьих-то жизней, когда на группу, уверенную в своей безопасности, неожиданно нападали твари Эпицентра. Потому что даже Проводники этого момента не замечали, что уж говорить о нас, простых работягах.

Мы с Буги лежали на раскатанных спальниках.

– Завтра будет тяжело, – сказал Сабж, оглядывая дело своих рук. – Волна пригнала в этот район столько лиц хищной националь–ности, что завтрашний переход, коллеги, уже теперь можно смело назвать экскурсией в зоопарк Эпицентра. Кстати, Буги, не заняться ли тебе ужином?

– А почему мне? – Буги медленно приподняла голову.