– Она особенная девчушка.

Фрэнсин улыбнулась, и лицо ее стало прекрасным.

– Да. Она – мое сердце.

А ты – мое. Эти слова едва не сорвались с его губ, и он только усилием воли подавил их. Мы живем в разных мирах, мечтаем о разном, и ни одно признание в любви не в силах ничего изменить. Я не смог удержать ее от грез, да и никогда не хотел, чтобы из-за меня она отказалась от них. Я не пытался сделать вид, что понимаю, почему она сбежала из Купервиля, но в то же время знаю, что не могу стать для нее помехой.

Через несколько мгновений они с Фрэнсин вернулись к столику, неся подносы с едой.

– Наверное, нам всем станет плохо, – заметил он, расставляя на столе тарелки с обильно политыми соусом сосисками, хрустящим картофелем и бутылки лимонада.

– Наверное, так же, как после того яблочного пирога, что вы сделали много лет назад, – неожиданно произнес Поппи, и Фрэнсин с Трэвисом с удивлением уставились на него. – Или когда вы затаились за сараем, пытаясь раскурить мои трубки, предварительно завернув их в газету.

Фрэнсин охнула, а Трэвис рассмеялся.

– Я думаю, от вас не так-то много удавалось скрыть, Поппи! – воскликнул он.

Глаза Поппи засверкали веселыми искорками.

– Полагаю, я был в два раза умнее, чем вы обо мне думали. И я все еще такой.

Наступил поздний вечер, и они наконец поехали домой. Грэтхен немедленно свернулась клубочком и засопела на заднем сиденье, положив головку на колени Поппи, а ручками обнимая мягкого лилового динозавра, которого для нее выиграл Трэвис. Поппи выглядел таким же усталым, он привалился головой к сиденью и закрыл глаза.

Трэвис вел машину, все время переводя взгляд с дороги на Фрэнсин. Несмотря на то что ее сарафан измялся, лиф украшало пятно от соуса, волосы растрепались, а макияж стерся, она выглядела прелестно.

Он мечтал о том, чтобы отвезти ее к себе домой, уложить спать Грэтхен, потом взять Фрэнни на руки и заниматься с ней любовью, долго-долго, пока утренний свет не пробился бы сквозь занавески.

Как бы ему хотелось завтракать с ними обеими так, чтобы по одну сторону от него сидела Грэтхен, а по другую – Фрэнни, чтобы их разговор заполнил пустоту в его сердце.

Он нахмурился, смущенный желаниями, которым никогда не суждено исполниться. Очевидно, я все-таки в глубине души мазохист. Только так можно объяснить, почему я решил провести этот день в компании Фрэнсин, зная, что никогда не буду с ней.

Может, и мне пришла пора назначать свидания? Сестры мои выросли, у меня теперь есть время, хотя никогда не было к этому склонности. Все пять лет я грезил о девушке, которую любил и потерял. Может, пришло время зарубцевать шрамы, нанесенные Фрэнсин?

– Какой был чудесный день, правда? – спросила Фрэнсин, нарушая его размышления.

– Да, – согласился он.

– Не могу припомнить, когда в последний раз я так веселилась.

Он поглядел на нее.

– Наверняка в большом городе у тебя были дни и повеселее. – Он почувствовал, что голос его прозвучал на грани срыва, но не знал, как сдержать себя.

Она на миг встретилась с ним взглядом, потом отвернулась и стала смотреть в окно.

– Жизнь в Нью-Йорке не так уж заполнена развлечениями. Приходится много работать, чтобы выжить. – Голос ее звучал тихо, словно она нехотя признавалась в собственной слабости.

– Но ведь это то, чего ты хотела, – напомнил ей Трэвис.

Фрэнсин повернула голову и посмотрела на него в упор.

– Это и сейчас так, – с упрямой решимостью произнесла она. – Просто последние пять лет я провела не в одних только развлечениях и играх.

– Но ведь ты добилась определенного успеха.

– Я едва сводила концы с концами, – ответила она. И оглянулась на заднее сиденье, чтобы убедиться, спят ли Поппи и Грэтхен. – Трэвис, я приехала домой, потому что была сломлена. Я не знала, что мне делать, куда еще поехать.

Он бросил на нее удивленный взгляд.

– Однако, судя по открыткам, что ты присылала Поппи, у тебя дела шли прекрасно. И ты сыграла ту роль в мыльной опере…

Она посмотрела на свои руки, потом на приборную доску.

– Ты хоть имеешь какое-нибудь представление, насколько дорога жизнь в Нью-Йорке? Мне не только нужно было платить за все, но еще пришлось оплачивать громадный счет за больницу, когда родилась Грэтхен.

– А ее отец не помог тебе деньгами? – Мысль о том, что Грэтхен и Фрэнсин пришлось туго, больно ранила его.

Она покачала головой.

– Две роли за пять лет – это вообще-то не большой успех. – Она распрямила плечи. – Но все пойдет по-другому, когда мы вернемся. Грэтхен пойдет в школу, и это даст мне больше времени и возможностей для работы.

Он заметил, как Фрэнсин гордо задрала подбородок. Это был знакомый жест, который всегда ассоциировался у него с ее невыносимым упрямством.

– Я собираюсь преследовать птицу счастья до тех пор, пока не поймаю ее, – твердо заявила она, а потом тихо прибавила: – Хотя порой мне кажется, что я бегу по кругу.

– Думаю, главное – это то, что ты, как и прежде, слишком зацикливаешься на своей мечте. – Ему было трудно подбадривать ее и призывать не сдаваться, следуя за мечтой, которая уведет ее от него.

Трэвис остановил машину возле дома Уэбстеров и заглушил двигатель. Он повернулся и посмотрел на парочку, прикорнувшую на заднем сиденье.

– Я понесу Грэтхен, а ты поведешь Поппи, – сказал Трэвис, пытаясь вернуть прежнюю непринужденность, сопутствовавшую им весь нынешний день.

– А может, лучше я понесу Грэтхен, а ты разбудишь Поппи? – с лукавой улыбкой отозвалась Фрэнсин.

Поппи громко всхрапнул и, проснувшись, посмотрел на них затуманенным взором.

– Что это вы уставились на меня? – спросил он. – Вы что, никогда раньше не видели спящего старика?

Фрэнсин засмеялась, а Трэвис вылез из машины и открыл заднюю дверцу, чтобы снять Грэтхен с колен Поппи.

Малышка свернулась клубочком и прижалась к его груди. Тельце у нее было теплое, расслабленное, от нее пахло солнцем и сладкой ватой. Она протянула ручки и доверчиво обняла Трэвиса за шею. Он со всеми предосторожностями, чтобы не уронить, понес девчушку в дом.

Поппи вышел из машины, а Фрэнсин подняла лилового динозавра, свалившегося на пол. Старик отпер парадную дверь и, когда все зашли в дом, зажег свет в гостиной.

– Теперь моя очередь, – сказала Фрэнсин, положив динозавра на диван и протянув руки к дочери.

– Я отнесу ее. Ты только скажи, где уложить, – ответил Трэвис, не желая выпускать из рук милую малютку. Ему и в голову никогда не приходило, какое это удовольствие – держать в руках невинно посапывающего во сне ребенка…

Трэвис пошел за Фрэнсин наверх в ее комнату, где у одной стены стояла детская кроватка и еще одна, узкая кровать – у другой.

Он наклонился и положил Грэтхен на кровать. Она открыла глаза и улыбнулась ему сладкой улыбкой, от которой сердце его едва не разорвалось.

– Привет, дядя Трэвис! Я что, уснула?

– Конечно, уснула. – Он дотронулся до кончика ее носа указательным пальцем. – А теперь ты опять можешь заснуть, потому что ты в своей маленькой кроватке.

Девочка села и нахмурилась.

– А где мой динозавр? – спросила она.

– Внизу. Я принесу его, – сказала Фрэнсин и вышла из комнаты.

– Может, ты снимешь туфельки и носочки, прежде чем снова заснешь? – предложил Трэвис.

Грэтхен кивнула. Он смотрел, как она сражалась со своими теннисными туфлями и носками, а потом упала на кровать и сладко, протяжно зевнула.

– Как мы сегодня хорошо повеселились, правда?

– Конечно. – Трэвис присел на краешек кровати и отбросил прядку волос со лба девчушки.

– Поппи тоже повеселился.

– Думаю, да, – согласился Трэвис.

– Я люблю карнавалы, – сказала она, сонно полузакрыв веки.

– Я тоже.

– И я люблю сладкую вату, – глотая слова, пролепетала она.

– Я тоже, – улыбнулся Трэвис.

– И я люблю тебя.

На какой-то миг слова застряли у Трэвиса в горле. Громкие удары сердца мешали ему говорить. Он с трудом проглотил ком.