– Прости меня, не надо было мне позволять всему этому зайти так далеко.

Он тяжело вздохнул.

– Нельзя сказать, что ты действовала в одиночку, – ответил он. – Но ты права. Мы были готовы совершить большую ошибку.

Хотя они поступили и правильно, прервав любовную сцену, его слова разочаровали ее.

– Через пару недель я возвращаюсь в Нью-Йорк. Ничего хорошего не вышло бы, если бы мы занялись любовью, – проговорила она.

– Ты права, – угрюмо согласился он. – Не считая того, что это лишь утолило бы мое желание. – Он глубоко вздохнул. – Не стану лгать тебе, Фрэнсин. Я хочу тебя. Нам было хорошо вместе раньше, и я просто подумал, что было бы неплохо заново пережить это.

Его слова вызвали у нее в сердце боль. То, что она чувствовала, когда он держал ее в своих объятиях, когда он целовал ее, не имело никакого отношения к слову «хорошо». Это было нечто более глубокое, проникновенное.

И снова она вспомнила, почему уехала. Он никогда не любил меня достаточно глубоко. Ничего не изменилось и сейчас, несмотря на то что прошло столько лет.

– Мне надо возвращаться. Я не хочу, чтобы Грэтхен проснулась и стала меня разыскивать, – сказала она.

– Увидимся в субботу утром, – ответил он.

Она кивнула и повернулась, чтобы уйти. На сей раз он не стал останавливать ее, и, пока она шла к дому, все тело ее ныло от неутоленного желания, а сердце страдало от боли, что не любовь подсказала ему эти поцелуи и ласки. Это были похоть, страсть, воспоминания о сексуальном опыте.

Конечно, отчасти она тоже испытывала страсть, но не только это. Она интуитивно чувствовала, что если бы снова занялась любовью с Трэвисом, то, возможно, не захотела бы больше уезжать из Купервиля.

Но меня здесь ничего не держит. Поппи всего лишь терпел меня, а ровесники вечно высмеивали. Хоть я и верила, что когда-то Трэвис по-настоящему заботился обо мне, а может, до сих пор печется о моем благополучии, очевидно, он недостаточно меня любит, чтобы просить остаться. Ни тогда, ни теперь.

Мне надо уехать, вернуться в Нью-Йорк и попытаться осуществить свои мечты. Потому что в глубине души я знаю, что, кроме моих грез, у меня ничего нет.

Трэвис проводил ее взглядом, после чего подкрался поближе к ее дому, чтобы проследить, как она будет взбираться в спальню по решетке для роз. И долго еще после того, как она исчезла в комнате и погас свет, он оставался на краю кукурузного поля.

Как он хотел бы ненавидеть ее, но такое чувство не так-то часто посещало его, особенно когда дело касалось Фрэнни.

Поверь я, что, займись мы с ней любовью, она осталась бы, я стал бы соблазнять ее каждый день, каждую минуту. А она тоже хотела меня. Я ощутил это по ее участившемуся дыханию, по тому, как она изогнулась подо мной, по жару ее тела, прижавшегося к моему. Я почувствовал ее страсть в медовой сладости поцелуев, в ее пальцах, что гладили мою грудь.

И все же я должен был попытаться соблазнить ее, если считал, что это заставит ее изменить свои планы. Но, видимо, я ошибся, как и тогда, много лет назад, когда был уверен, что любовь заставит ее передумать. Да, я ошибся.

Он понимал, что обидел ее своими словами: мол, он просто хочет повторить их приятный опыт. Они прозвучали холодно, бесстрастно, бездушно. Но мне ведь надо было спасти хотя бы остатки своей гордости.

Боже праведный, я хотел бы ненавидеть ее. Это было бы простое, ничем не осложненное чувство по сравнению с множеством ощущений, что я испытываю к ней сейчас. Ведь намного легче справиться с ненавистью, чем с осознанием того, что любишь ее… и что никогда не сможешь обладать ею.

Суббота началась с яркого солнечного утра – лучшей погоды для карнавала и не придумаешь. Фрэнсин проснулась раньше, чем обычно, и удивилась, что Поппи еще не встал. Она сварила кофе и, выйдя с чашкой на парадное крыльцо, уселась в кресло-качалку. Я должна чувствовать себя довольной и счастливой, принялась уговаривать она себя. У меня уже накопилось достаточно денег, чтобы нам с Грэтхен отправиться в Нью-Йорк.

Еще неделя, самое большее две – и мы сможем тронуться в путь. По идее, я должна быть в восторге, но, странное дело, я ничего такого не чувствую.

Прошедшие две недели были сравнительно счастливыми, она даже не могла мечтать о большем. Они с Поппи не то что нашли общий язык, но все же, пусть и неохотно, выработали приемлемую манеру общения. Она научилась ждать от него самого малого и в результате не была разочарована.

Благодаря Грэтхен в доме звучал смех, которого раньше никогда в нем не было слышно.

Когда Фрэнсин в первый раз услышала, как смеется Поппи, она едва не упала со стула. И хотя звук его смеха был скрежещущий и немного грубый, все же он не показался ей неприятным. Фрэнсин стало радостно и немного грустно. Она чувствовала себя так, словно хоть; и поздно, но получила долгожданный подарок.

Удивительно, как легко Грэтхен достучалась до сердца Поппи! А Фрэнсин все свое детство и юность пыталась добиться от него хотя бы одной скупой улыбки, услышать доброе слово от человека, растившего ее.

Это навсегда останется для меня тайной, вздохнула она. Так же как и то, что Трэвис только хочет меня, стремится заниматься со мной любовью, но не любит.

Она отбросила эти мысли в сторону, решив насладиться сегодняшним днем так, чтобы никакие воспоминания прошлого не преследовали ее, и не задавать себе мучительных вопросов о будущем.

Я уже устала оплакивать прошлое. Детство мое было не хуже и не лучше, чем у других. Я была одета, накормлена, жила в тепле и безопасности. У некоторых детей не было и этого.

Трэвис знает, что я пережила одну ночь, потрясающую ночь любви. Она обожгла мне душу, опутала сердце такой страстью, которую может испытать далеко не всякая женщина в своей жизни. Мне надоело злиться и чувствовать себя обиженной из-за прошлого. Лучше вместо этого я посчитаю, сколько счастливых мгновений выпало на мою долю.

Сегодня прекрасный день, и я собираюсь провести его с красивым мужчиной и с моей драгоценной дочуркой. Чего больше мне остается желать?

Дверь со скрипом отворилась, и она повернулась на звук. На крыльцо вышел Поппи с чашкой кофе в руке.

– Ты сегодня рано встала, – произнес он и уселся в раскладное кресло, стоявшее напротив качалки.

– Утро слишком прекрасное, чтобы нежиться в постели, – ответила она.

– Гмм, мне оно кажется обычным, как сотни других, – сварливо, по своему обыкновению, ответил он.

Фрэнсин не обратила на это внимания, не желая, чтобы его ворчливость испортила ей настроение. На несколько минут между ними повисло молчание, и они оба потягивали кофе.

Но эта тишина больше не сердила Фрэнсин. За прошедшие пару дней она поняла, что Поппи от природы неразговорчив. Он говорил только тогда, когда ему было что сказать, и не заполнял паузы ничего не значащей болтовней.

– Поппи, вчера вечером Трэвис сказал мне, что у тебя был сердечный приступ сразу же после того, как я уехала отсюда, – вспомнив слова Трэвиса, заговорила Фрэнсин, нарушая молчание.

Поппи помрачнел.

– Этому парню следует заниматься своими делами, а не болтать обо мне.

Фрэнсин испытующе заглянула ему в лицо.

– Почему ты не написал мне? У тебя ведь был мой адрес. Почему ты не сообщил мне, что заболел?

Он посмотрел на нее своими выцветшими голубыми глазами, которые все же сохранили прежнюю остроту.

– А что бы ты могла сделать? Насколько я слышал, ты не оканчивала медицинской школы.

Фрэнсин на какой-то миг прикусила язык.

– И, кроме того, – продолжал он, – это был не сильный приступ. Я очень скоро поправился.

Фрэнсин хотела сказать ему, что он должен был написать ей хотя бы потому, что она тревожилась о нем. И пусть он всегда давал ей понять, что внучка для него лишь обуза, она любила его, всегда любила.

Неужели она и впрямь любит этого своенравного старика? Он один заменил ей родителей, которых она потеряла. Он и Грэтхен составляли ее семью, и Фрэнсин поняла, что, несмотря на их прошлое, между ними существовала связь, которую ни один из них не смог бы разорвать.