Решимость зажить собственной жизнью, которая с некоторых пор росла в ней, зародилась не только из-за измены Мануэля, но и как следствие истины о ее происхождении, напряжения последних месяцев, усугубленного непривычностью тяжелого физического труда, а главное, из-за внушенных ей Розиной твердых религиозных убеждений: она твердила себе, что страдает оттого, что произведена на свет грешниками; недаром Элис вечно повторяла, что за грехи отцов всегда приходится расплачиваться детям.

Приглашенные плясали в сарае. Весь вечер она носила туда через обледеневший двор блюда с едой. Один раз до нее донеслись слова мисс Перси, обращенные к Сепу Фэрбейрну:

– Что случилось с Мануэлем? Почему он воротит нос от выпивки? На Рождество он был совсем другим.

Сеп ответил:

– Он бросил пить. Но с ногами у него порядок, гляди, как отплясывает с тетей Милдред! Она веселится, как двухлетняя девчонка!

Аннабелла всякий раз заставала Мануэля пляшущим. Однажды их взгляды встретились. Он смотрел так свирепо, что она отвела глаза. По дороге на кухню она размышляла о том, насколько мужчины странные и жестокие создания. Достаточно вспомнить, как отец мучил мать… А Мануэль – отменный танцор! Она вспомнила лондонские балы, на которых блистала Кэтлин Уэйнхарт. Стивен не отставал от нее. Она помнила, как часто они становились партнерами. Трое мужчин в ее жизни – отец, Стивен, Мануэль – каждый по-своему обнадеживали ее своей любовью, а потом обманывали. Или она только воображала, что ее любят? Уж не потребность ли в любви внушала ей уверенность? Ведь ни один из них ни разу не сказал: «Аннабелла, я тебя люблю…»

В одиннадцать часов вечера снова повалил снег, и гости со смехом бросились к своим повозкам. Прощание заняло мало времени; к полуночи гостей и след простыл.

Семья совместными усилиями прибралась в сарае. К часу ночи все было кончено.

Уборка еще продолжалась, когда миссис Фэрбейрн сказала Аннабелле:

– Ступай наверх, девочка, на тебе лица нет. Теперь денек-другой дел будет немного, и ты придешь в себя.

Она послушно поднялась к себе, но на кровать повалилась не раздеваясь. Через некоторое время явилась Бетти; как ни странно, в эту ночь обошлось без ее бормотания. Аннабелла слышала, как часы пробили два, потом три часа; когда она уже готовилась встать, ее сморил сон.

Через некоторое время она очнулась, не понимая, который час. Зато теперь она точно знала, что ей следует предпринять. Держа башмаки в руках, она неслышно спустилась вниз. В дверях кухни обулась, но не застегнула башмаков, поэтому, когда она брела по замерзшему двору, подметки издавали чуть слышное «хлоп-хлоп».

Ночь была звездная; она наполовину разглядела, наполовину нашарила дверь амбара, приподняла задвижку и шмыгнула в щель. По сравнению с морозом снаружи здесь было тепло. Она зажгла принесенную из дома свечу и задрала голову. Ее взору предстал блок с крюком, с которого свисала веревка. Провеянное зерно отправляли вниз простым способом: обвязав мешок веревкой, его опускали с помощью блока на телегу. Полная телега ехала на мельницу.

Подняв свечу над головой, она медленно поднялась по лестнице. Наверху укрепила свечу в специальной нише, оглядела свободный конец веревки и, как во сне, накинула ее себе на шею и завязала тугой узел. Потом она шагнула к обвязанному веревкой мешку, лежавшему на краю платформы. Несильный толчок ногой – и мешок сдвинулся с места. Петля на шее натянулась. Раздался дикий крик. В глазах у нее потемнело, и она провалилась в пустоту.

Выходя из коровника, где только что отелилась корова, Вилли увидел, что дверь амбара приоткрыта, и в изумлении замер. Он недавно побывал в амбаре. Не такой он дурень, чтобы в такой холод не прикрыть за собой дверь, тем более в амбар с зерном. Как она открылась в безветренную погоду? Он уже собрался было исправить непорядок, когда заметил наверху свет, а подняв глаза, увидел Аннабеллу. Надев себе на шею петлю, она собиралась столкнуть с платформы вниз тяжелый мешок с зерном. Он издал предостерегающий крик, подбежал к телеге, запрыгнул на нее и получил мешком по голове. С трудом удержавшись на ногах, он завопил:

– Аннабелла!!! Господи! Мануэль! Кто-нибудь, на помощь! Помогите!

Мануэль только-только встал и как раз натягивал штаны, когда до него донесся крик Вилли. На расстоянии он был еле слышен, но Мануэль все равно метнулся к двери: в этот предрассветный час редко звучали какие-либо звуки, кроме тех, что издает скотина. Он бросился на крик.

Поняв, что происходит в амбаре, он так отчаянно вскрикнул, что эхо еще не стихло, когда он взлетел на платформу. Обхватив Аннабеллу обеими руками, он оттащил ее от края платформы и сорвал у нее с шеи петлю. В следующее мгновение снизу послышался шум – это Вилли, увлекаемый тяжестью мешка, рухнул на телегу.

– Аннабелла, Аннабелла! – Мануэль стоял рядом с ней на коленях, приподнимая ее безжизненную голову. – Ради Бога, Аннабелла, не надо!.. Боже всемогущий!

Вилли, заползший на платформу, с трудом выдавил:

– Что с ней?..

Мануэль, не глядя на него, приложил ухо к ее груди. Потом, не отрываясь, он ответил:

– Едва дышит.

– Хвала Создателю! Ей повезло, еще бы секунда – и…

– Давай спустим ее вниз. Она вся холодная… – Он едва не сказал «как труп». – Берись за ноги.

Вилли подхватил Аннабеллу за ноги, и они вдвоем спустили ее вниз, после чего отнесли в дом. Мануэль нес ее на руках, Вилли поддерживал голову. Оставив ее на полу у камина, Вилли бросился к двери, вопя что было сил:

– Мама! Иди сюда, ты нам нужна! Аннабелла пришла в чувство через полчаса. Она по-прежнему не размыкала век и воображала, что оказалась на том свете, где Мануэль объясняет Богу, что к чему.

– Теперь вы знаете ее подлинную историю, – говорил Мануэль. – Ее настоящее имя – Аннабелла Легрендж. Ее растили как леди, в удобстве и довольстве, а потом все перевернулось вверх тормашками: она оказалась среди помоев, оставалась в ночлежке! Она пошла со мной, потому что ей некуда было деваться: никто не хотел ее знать, кроме той, кого она до поры до времени считала своей родной матерью, но и та не выдержала и сошла с ума. У Скилленов мне иногда казалось, что она тоже свихнется. Когда мы попали к вам, то решили, что очутились в раю. Это и был бы сущий рай, если бы не эта… Она была ее нянькой, но ее уволили за то, что она назвала девочку выродком. Она мыкалась без рекомендаций, поэтому затаила на бедняжку злобу. Но ей было мало этого, она сама хвасталась, что терзала ее, грозя разоблачить как отродье содержательницы борделя.

– А кто же она еще?! Дочь шлюхи – она и есть дочь шлюхи! – Бетти ощетинилась. По щекам ее бежали слезы. – Что вы знаете? Разве вам понять, что это значит – быть уволенной без рекомендаций? И это еще не все! Всего вам никогда не узнать… Можете меня осуждать, но если бы ты, – она указала на Мануэля, – со мной не заигрывал, она бы не зашла так далеко.

– Прости меня, Господи, за мою глупость, но я заигрывал с тобой по одной-единственной причине: чтобы ты держала язык за зубами, чтобы оставила ее в покое. Когда я напьюсь, то… – Теперь Мануэль смотрел на Вилли. – Вот что я тебе скажу: я не лучше тебя знаю, как оказался на Новый год в фургоне. Должен еще кое в чем сознаться, уж не серчайте, хозяйка… В общем, когда я сильно нагружусь, то толку от меня как от мужчины никакого, уж это я точно знаю, так что в фургоне между Нами ничего не было и быть не могло.

Мужчины деликатно отвернулись, однако миссис Фэрбейрн нисколько не смутилась. Она завладела ситуацией, сказав:

– Ладно, хватит объяснений. И давайте потише: кажется, она приходит в себя. Отнесем-ка ее в кровать.

Но Мануэль имел на сей счет особое суждение.

– Если вы не возражаете, хозяйка, я бы отнес ее к себе в дом. Нам и прежде приходилось делить кров, и из этого не вышло ничего дурного. Чтобы вы не сомневались, скажу, что у Скилленов я спал на полу в кухне, так что мне вполне можно доверить уход за ней. Главное, чтобы вы не возражали, хозяюшка.