– В чем дело?

– Мне бы хотелось переговорить с госпожой.

– Это невозможно, она очень плоха. Лежит в постели и никого не впускает.

– У меня важное дело, мисс Пиклифф. Мне необходимо ее видеть. Это касается мисс Аннабеллы.

– Она нашлась? – Ее худое лицо напряглось.

– Нет, не нашлась, но мне известно, где она.

– Боже, Боже! Ну, не знаю, не знаю… – Она прижала ладонь к уху и покачала головой. – Предупрежу-ка я госпожу. Я имею в виду миссис Констанс. Подождите минутку.

Он прождал пять минут, пока Элис не вернулась и не сказала еле слышно:

– Идемте.

Он проследовал за ней по холлу, а потом по длинной узкой комнате, в дальнем конце которой стояла женщина в черном.

За эти годы он изредка видел старую леди: она то прогуливалась по парку, то направлялась в церковь. Но в церковь она всегда поспевала раньше остальных и усаживалась за перегородкой, скрывавшей ее от взглядов прочих молящихся, а уходила последней. Сейчас он впервые оказался с ней лицом к лицу и был поражен остатками былой красоты. В ее облике не было ничего общего с обликом ее дочери, разве что та же мертвенная отстраненность.

На столе лежала большая раскрытая книга, которую он принял за Библию, над камином висел внушительный крест из слоновой кости. Она не стала терять времени.

– Что вам угодно? Я слушаю.

– Мне хотелось бы поговорить с моей госпожой, мадам.

– Моя дочь больна, ее нельзя беспокоить. Можете доверить свою новость мне.

Немного поколебавшись, он выпалил:

– Мисс Аннабелла находится в коттедже миссис Стретфорд, дальше по реке. Она была больна. Она добралась до коттеджа и упала в обморок. Это случилось через три дня после ее исчезновения.

Серые глаза смотрели на него в упор, в голосе не было никаких чувств.

– Где бы она ни находилась, это нас не касается.

– А как же госпожа? Ее-то это касается?

– Уже нет. Моя дочь тяжело больна. Врач строго наказал не беспокоить ее. Наконец-то моя дочь вырвалась на свободу… – Она сделала паузу, чтобы еще больше поджать губы. Мануэль заметил, как по ее телу пробежала судорога. Потом она продолжила: – Много лет моя дочь не знала покоя из-за этой девчонки. Теперь с этим покончено. Насколько я понимаю, у девчонки есть, куда идти. Чем быстрее она привыкнет к своему новому жилищу, тем лучше. Так ей и передайте.

Он не поверил своим ушам.

– Известно ли вам, куда вы ее отсылаете, мадам? В публичный дом!

Это было сказано так громко и безжалостно, что Элис вмешалась:

– Мануэль, Мануэль, не забывайте, с кем вы говорите!

Он покосился на горничную.

– Не бойтесь, не забуду. – Снова глядя на старую леди, он продолжал тем же резким тоном: – Советуете ей привыкнуть? Что, по-вашему, произойдет там с такой девушкой, как она, воспитанной как леди? Она и говорит, и мыслит сообразно своему воспитанию. Ее сделала такой госпожа.

– Спокойно, Мануэль! Вы забываетесь! – опять встряла Элис.

Он едва не послал ее к черту, но старая леди вовремя взяла слово:

– В таком случае, она должна быть благодарна за семнадцать лет, проведенных в довольстве. Не всякой, рожденной на дне, улыбается такая удача.

Он смотрел на нее, все еще не полагаясь на слух. Немного погодя он бесстрастно спросил:

– Вы не подумали, что они могут встретиться? Вдруг мисс Аннабелла никуда отсюда не уйдет? Они могут нечаянно столкнуться.

Ответ старой леди прозвучал не сразу. Наконец она молвила:

– Это ничего не изменит. Моя дочь не узнает ее. Она лишилась рассудка.

Элис внимательно посмотрела на свою госпожу. Та добавила:

– Можете передать это девушке. И кончим на этом.

Он еще некоторое время рассматривал ее. Как холодны, как бесчеловечны эти дамы! Нет, лично он предпочитает женщин с Крейн-стрит.

Мануэль отвернулся от нее и покинул коттедж. В конюшне он столкнулся с Легренджем, тому некому было отдать лошадь, и он извивался от злобы. Стоя в дверях, широко расставив ноги, он перебрасывал хлыст из одной руки в другую.

– Кажется, ты напрашиваешься на неприятности, Мануэль? – прорычал он.

– Я не хочу неприятностей, сэр. – Мануэль ненавидел сейчас всю эту породу, однако делал над собой усилие, придавая голосу почтительность.

– Где ты был?

– Гулял, сэр.

– Тебе платят не за то, чтобы ты гулял.

– Я уже отработал свое, сэр.

– Ты отработаешь свое, когда я разрешу, и ни минутой раньше, понял? Только попробуй уйти – я с тебя шкуру спущу!

Вместо ответа Мануэль взял лошадь под уздцы и повел в стойло.

Через минуту Легрендж уже орал на Армора, который утолял в доме голод собственноручно приготовленной едой.

Кучер вернулся в конюшню посеревший. Делая вид, что проверяет у одной из лошадей копыто, он тихо сказал:

– Он совершенно свихнулся. Никогда не видел его в таком состоянии. Знаешь, что шепнул мне Харрис? Константин сказал ему, что по ночам хозяин пропадает не в Ньюкасле, в игорном доме, а в Шилдсе – продолжает ее разыскивать. Мне его немного жаль – на него столько всего навалилось, что он потерял голову.

– Армор!

– Что, Мануэль?

Мануэль выглянул во двор, потом вернулся и скороговоркой сказал:

– Этой ночью я уйду. Я свое отработал и тороплюсь уйти отсюда.

Армор взволнованно проговорил:

– Ночью? Далеко ли ты уйдешь в темноте?

– Не беда, мне не впервой бродить в потемках. Не бойся, со мной ничего не случится. Просто ночь – самое подходящее время, чтобы сделать ноги. Он уже не отвечает за свои поступки, а я не смогу отвечать за себя, если он поднимет на меня руку. Сами знаете, как это бывает.

– Да, Мануэль, я понимаю. Но вот что я тебе скажу… – Он протянул ему руку. – Жалко, что ты уходишь. Я никогда не работал с человеком, который так же хорошо понимал бы лошадей, как ты. Твой уход меня опечалит.

Мануэль сердечно пожал Армору руку и твердо ответил:

– И меня. Но мы расстаемся не навсегда, Джордж Вы останетесь здесь, а я сюда еще вернусь, даю слово.

Армор отвернулся и пробормотал:

– Пойду принесу тебе из кухни съестного. Когда ты отправишься в путь?

– Как только совсем стемнеет. Если ему взбредет в голову за мной увязаться, то выследить меня в темноте будет нелегкой задачей.

В темноте Мануэль еще раз пожал Армору руку и, закинув за плечи свой мешок, отправился в путь. К пролому в стене он подобрался со стороны фруктового сада и клубничного поля. Крадучись вдоль реки, он посматривал в сторону дороги, на которой ему чудился стук копыт. Дорогу заслонял бугор, поэтому он остановился, чтобы прислушаться. Стук копыт стих, слышен был только собачий лай.

Он нашел Эми сидящей у дверей. Увидев его с мешком за плечами, она удивилась:

– Значит, уже уходишь?

– Так будет лучше, – ответил он и, понизив голос, спросил: – Где она?

Эми кивком головы показала на комнату и, в свою очередь, спросила:

– Ты был у них?

– Был, Эми, и все рассказал – той, с кем виделся, старухе.

– И что же?

– А ничего. – Он сбросил на землю заплечный мешок. – Есть же на свете бездушные свиньи! Чем больше живешь, тем больше удивляешься людской черствости. – Он поманил ее в сторонку, на каменные плиты, заменявшие террасу, и там объяснил: – Они не хотят принимать ее обратно. «Пускай возвращается к себе на Крейн-стрит», – вот что мне было сказано.

– Быть того не может!

– Можете мне поверить, Эми, она прямо так и сказала: «Ей есть куда идти. Пускай возвращается на Крейн-стрит».

– Не верю!

– Придется поверить. И не только этому, но и тому, что я едва удержался, чтобы ей не двинуть. Никогда еще меня так не подмывало поднять руку на женщину! Странный они все-таки народ, Эми, все до одной бессердечные. Я доволен, что ухожу. Единственное, что не дает мне покоя, – ее судьба. Одному Богу теперь ведомо, что с ней станет.

– Мануэль!

– Что, Эми?

– Возьми ее с собой.

От этого предложения он едва не подпрыгнул. Он отшатнулся и прищурился, чтобы лучше разглядеть старуху.