Она была права — определенное удовольствие Алферов получал.

— Но вы ведь нарочно стравливаете людей, Надежда Юрьевна. Больно сталкиваете их лбами. Разве нет?

— А вы? Разве ваш следственный эксперимент — это не стравливание людей? Они хорошенько сталкиваются лбами, и в свете высекаемых искр можно разглядеть кое-что интересное. Объективно говоря, я вам помогла. Вы хотели узнать, кто есть кто. Я повела себя так, что они показали себя — по крайней мере, большинство из них. Чем вы недовольны?

Как ни странно, своим сравнением она задевала собеседника за живое.

— Мне эти люди чужие, — возразил он. — Более того — это подозреваемые, из которых я должен вычленить убийцу. А вас они считают другом. Это совсем другое дело.

— Они считают меня дурой, а не другом, — гневно ответила Павлова.

— Потому что вы стараетесь их в этом убедить.

— Раз уж бог дал мне такую внешность, — раздраженно сообщила собеседница, — должна же я извлекать из нее хоть какую-то пользу! Толстая, маленькая, белобрысая, наблюдательная и умная. Да от меня станут шарахаться! Знаю, испробовала, пока молодая была. А вот толстая, маленькая, простодушная и вульгарная — это вполне приемлемо. Стараюсь соответствовать — кстати, с тех пор все ко мне превосходно относятся. Зато здесь, на работе, я вызываю раздражение, хоть меня и терпят как незаменимого специалиста.

— Я бы не сказал, что с каждым из наших общих знакомых у вас превосходные отношения, — съязвил майор.

Надежда Юрьевна схватывала на лету.

— Вы имеете в виду Маринку Лазареву? Вот вам пример наблюдательной женщины, у которой не хватает ума это качество скрывать. Жалкое зрелище! Много ли она преуспела в жизни?

— По-моему, много, — ледяным тоном произнес Алферов. — Она живет, не кривя душой и не поступаясь совестью. Я могу ей только позавидовать.

Надежда Юрьевна вдруг изумленно вскинула глаза, и майор, почувствовавший себя неуютно, словно его раздели, а вдобавок просветили рентгеном, предпочел сменить тему.

— Вчера утром вас не было на работе. Где вы были?

— Дома. Вас интересует, есть ли у меня алиби на время убийства Славика? — догадалась Павлова. — Значит, вина Светы не доказана?

Майор не ответил, и она, помолчав, констатировала:

— Алиби у меня нет. Я провела утро дома. Никто ко мне не заходил, никто не звонил. Все знают, что работу я никогда не пропускаю. Очень некстати! Но, можете проверить, с Юрским я не ссорилась.

— Почему не с Петуховым, а с Юрским?

Надежда Юрьевна пожала плечами.

— Ясно, как дважды два. Если я отравила Славика, то я же подлила яд в стопку Юрского. Поскольку трудно предположить, что я одновременно умудрилась столь радикально поссориться сразу с д в у м я людьми, напрашивается вывод, что убийства связаны между собой. Точнее, второе — прямое следствие первого. Славик что-то видел, и я была вынуждена его убрать, между тем как основная моя мишень — это Юрский. Так вот, мотива у меня нет. Наш правозащитник любит быть умнее окружающих, поэтому относится ко мне прекрасно. Позвоните ему хоть сейчас. И заметьте следующее! Если я имела причины убить его, вряд ли с субботы они исчезли. Я бы попыталась убить его снова, но я этого не делала.

— Полагаю, не имели возможности.

— Я бы эту возможность создала. Пришла к Свете в гости, незаметно подлила яду в Вовочкино лекарство от язвы. Кого бы вы заподозрили? Разумеется, Свету. Если б меня припекало, я бы быстро добилась своего, и первая неудача меня б не остановила.

— Предположим. Тогда почему вы взяли вчера отгул?

— У меня болела голова.

— А о ч е м она у вас болела?

Надежда Юрьевна засмеялась.

— Приятно беседовать с умным человеком и при этом не притворяться. Хотя притворяться так, что умный человек будет ходить у тебя на поводу, тоже весьма приятно. Ладно, буду с вами откровенна. Только предупреждаю — ничего, кроме проблем, это вам не даст. У меня болела голова о Юрском. Может, лучше ограничиться этим и мирно разойтись? Вы не будете трогать меня, а я вас.

— Загадочно, — весело ответил майор. — Не очень понимаю, как вы меня намерены трогать.

— Я неудачно выразилась, — поспешно добавила Павлова. — Вы мне очень симпатичны, и я не хочу доставлять вам неприятности, подталкивая к конфликтам с таким влиятельным человеком, как Юрский. Но, разумеется, если речь пойдет о моей свободе, я не посчитаюсь ни с чем.

— Вообще-то я уже достаточно взрослый мальчик и способен позаботиться о себе сам, Надежда Юрьевна, — улыбнулся Алферов. — А ваша задача проста — говорить правду.

— Хорошо. В субботу, когда Игорю стало плохо, я, как и все, была в панике и не понимала, что произошло. Потом всплыл болиголов, и стало ясно, что это отравление. Врагов у Игоря не было, и я терялась в догадках. Когда выяснилось, что убить хотели Юрского, все вроде бы встало на свои места — Юрский умеет наживать врагов. Но следственный эксперимент снова поставил меня в тупик. Вы выясняли у нас, кто задернул шторы. Я вспомнила, кто.

Майор замер. Леночка Бальбух уверяла, что это сделала Света. Вот и проверим собеседницу на честность!

— Шторы задернула Света, но подтолкнул ее к этому Юрский.

— Что значит — подтолкнул?

— Бытует мнение, что сочетание искусственного и естественного света вредно для глаз. Юрские помешаны на здоровье, оба. Он буркнул Свете, что у него болят глаза, и она поспешила задернуть шторы. Зная Свету, можно было не сомневаться в ее реакции. Хотя добавлю — впрямую он о шторах не упомянул.

— И это единственная причина вашей головной боли?

— Нет, не единственная. Вы задавали второй вопрос — кто после пения при свечах первым сел за стол. Это был Юрский. Так получилось, что я обратила на него внимание. Я бы его не заметила, но он сделал странную вещь. Вскочил, как ужаленный, и пересел. Это было, пока мы пели.

— Пересел со своего места на место Майи? — уточнил Алферов. — По правую руку от него сидел Карпов, по левую Майя. В итоге Юрский оказался на месте Майи, а Карпов поэтому — на его месте. Так?

— Не совсем, — ехидно возразила Павлова. — Я потому и заметила, что Юрский сдвинулся сразу на д в а стула.

— На два? Вы уверены? Тогда как же Карпов оказался на его месте?

— Мне тоже это было непонятно. Я не могла успокоиться, пока не пойму, так уж я устроена. Я взяла пол-отгула и принялась думать. Юрский действительно сдвинулся на два места, причем совсем не в том направлении. Закрыв глаза и вспоминая, я четко это вижу.

— Не в том? Вы хотите сказать, не по часовой стрелке, а против?

— Вот именно. Стол круглый, и я не могу ничего утверждать с уверенностью, но получается так. Я увидела, как Юрский в ужасе вскочил с места Игоря и пересел на место Майи, пропустив свое. Что вы на это скажете?

— Если бы он остался на месте Карпова, яд выпила бы Майя, — моментально среагировал майор.

— Да, она. А ни один мужчина, даже Юрский, не сохранит спокойствия при мысли, что чуть было ни уничтожил столь восхитительный образчик женственности. Предположим (я подчеркиваю, предположим), Юрский хотел убить Игоря, сделав вид, что покушались на него самого. Подлив в свою стопку яд, он помнил, что должен сесть не на свое место, а на соседнее, но в волнении перепутал направление. Сдвинулся не налево, а направо. Потом сообразил и быстро исправил ошибку. Впрочем, это мои фантазии, тем более, у Юрского начисто отсутствует мотив. Обвинять его я не собираюсь, да мне и не в чем. Потер усталые глазки да в темноте перепутал стул — это не те обвинения, которые можно предъявить лицу подобного ранга. Вы у меня спросили, о чем у меня болела голова, я ответила. Все.

— И что вы сделали, поняв правду?

— О правде речь не идет, Александр Владимирович, и ссылаться на меня в данном вопросе бесполезно. Я, бедная бестолковая женщина, запуталась в своих воспоминаниях и потратила утро на то, чтобы навести в них порядок, а потом поехала на работу. Брать целый отгул по столь ничтожному поводу — недопустимая роскошь.