Чтобы занять себя, она прошла в галерею и стала менять картины местами. Стоя на стуле и приспосабливая особенно ей понравившийся пейзаж, она услышала зазвеневший колокольчик.

— Минуточку, — крикнула она. И, готовясь спрыгнуть со стула, вдруг застыла на месте. За стеклянной дверью стоял Гиль. Да, она знала, что он живет неподалеку и в любой момент она может столкнуться с ним. Но неожиданность того, что он сам пришел к ней, оказалась очень большой, так что все ее существо сжалось и замерло.

— Я лучше войду, прежде чем вы свалитесь со стула, — сказал он, сопровождая свои слова легкой улыбкой. И, подойдя к ней вплотную, крепко обхватил руками ее талию. Его добротная кремовая куртка была мокрой, и мокрыми были его темные волосы, которые она видела сверху. От него пахло дождем, духами «Арамис» и запахом здорового мужчины — ошеломительный сплав.

— Я справлюсь сама, — поспешно, но с опозданием сказала она. Он легко поднял ее, дал соскользнуть вдоль своего тела и бережно поставил на пол.

— Не лишайте меня этого удовольствия, — лениво проговорил он при этом.

— Не сомневаюсь, что любая юбка способна доставить вам удовольствие, съязвила Корделия, вымещая на нем недовольство собой за пережитое волнение. Оснований быть польщенной у меня нет.

— Вы делаете себе антирекламу, — он скинул куртку и стряхнул с нее капли дождя. Затем небрежно бросил ее на спинку стула. Оглядевшись вокруг, не без ехидства спросил:

— Так именно на этой площадке вы двигаете вперед искусство?

— Сегодня ничего не продвигается, я уже собиралась закрывать. — Корделия старалась найти предлог для его скорейшего ухода. Ей вовсе не улыбалась перспектива остаться с ним наедине в этом помещении, отрезанном дождем от всего остального мира. А может, ее подсознание всеми силами стремилось к этому, но разум сопротивлялся как мог?

— Однако теперь, когда в вашем магазине есть покупатель, вы не можете его закрыть.

— Вы что, хотите сказать, что пришли сюда делать покупки? — воскликнула она раздраженно, на что Гиль ответил торжествующим смехом.

— Кто знает! Ведь я теперь человек со средствами, — бросил он небрежно. Для начала я хотел бы чашку кофе, а там посмотрим…

Возразить было нечего, и она, стиснув зубы, засуетилась возле кофейного автомата, чудовищное рокотание которого все еще ее несколько пугало.

— Надеюсь, результат оправдает мои ожидания, — пошутил Гиль, когда струя горячего густого напитка полилась в чашку.

Поставив кофе на маленький столик, Корделия с принужденной улыбкой принялась рассматривать визитера. Одет он был в безупречный костюм тонкой твидовой ткани, мягкую рубашку, на ногах — кожаные ботинки ручной работы. По его виду и тонкому запаху, исходившему от него, нетрудно было уяснить, что это — богатый человек, к тому же наделенный вкусом и умением ценить вещи.

Она так и не поняла, что на нее нашло — ярость, потребность в пикировке, желание отыграться за то, какой дурочкой она выглядела на ужине у Морнингтонов благодаря ему. Как бы против воли ее язык начал произносить злые, желчные слова:

— Теперь вы выглядите совсем по-иному, Гиль. У вас вполне товарный вид. Значит, отбросили щепетильность и наложили лапу на денежки Морнингтонов. А вы их так презирали!

Как только тирада была произнесена, она осознала, что выговорила нечто грубое, совершила, быть может, непоправимое. Он нахмурил брови, и в лице его отразилось что-то куда более неистовое, чем ненастная погода, бушевавшая за окном. Перед ней вновь предстал страстный, необузданный испанец, который мог схватить ее обеими руками за горло и вытрясти из нее душу.

Но он быстро взял себя в руки и, несколько деланно хмыкнув, опять вернул себе обличие невозмутимого англичанина.

— Это на вас похоже, — тон его был снисходителен, — слова ваши импульсивны, необдуманны и никак не соотносятся с фактами. А факты состоят в том, что свой гардероб я обновил на аванс, полученный от издателя за мой путеводитель. Счел, что являться в Морнингтон Холл оборванцем — не слишком хороший тон.

— Это было очень благоразумно, — сыронизировала Корделия, и не помышлявшая каяться за свою ошибку. Все равно он вел себя с нею вероломно и не заслуживал снисхождения. — Полагаю, ваша новая семья поражена утонченностью ваших манер?

— Ну еще бы, они испытали немалое облегчение, убедившись, что я не что-то среднее между Чингисханом и снежным человеком, — он рассмеялся. — Замечу кстати, что и вы отменно подготовили их к моему появлению.

Корделия взглянула на него с нескрываемым негодованием:

— Мне кажется, мой рассказ о вас был выдержан в очень сдержанных выражениях. Я ведь могла сказать им, что вы закоренелый мизантроп, бессовестный донжуан без проблеска морали или жалости.

Он расхохотался вовсю.

— Но нельзя же такое утверждать при свидетелях. Ведь если вы этого не докажете, значит, это клевета. А доказательств у вас нет. Ну да, у меня был роман с Мерче Рамирес, но она пошла на него более чем охотно, что ж в этом плохого. Я также готов признать, что покушался на вас, к чему вы меня влекли и были сами склонны к этому. Только ложная стыдливость и трусость помешали вам оказаться со мной в кровати.

— Бред, бред, и вы это знаете, — яростно закричала она. — Я не легла бы с вами в постель, даже если бы меня ждала участь пожизненной старой девы!

— Вы в этом уверены, да? — все, что он говорил, было чуть-чуть сдобрено иронией. Его сдвинутые густые брови, странный огонек, мерцавший в глазах, царивший в галерее полумрак — все вызывало у Корделии ощущение опасности и чувственное возбуждение. И снова, как в Ла Веге, она почувствовала слабость в ногах и прислонилась к стене, и снова он приблизился к ней и склонился к ее лицу, и снова она ощутила, как улетучивается ее воля к сопротивлению или бегству. Ее охватывало бурное желание, чтобы он поцеловал ее, но она не хотела в этом признаться, это значило бы, что он прав. Вот почему она жаждала, чтобы он взял ее насильно, и тогда она могла бы твердить себе: я не хотела этого, он принудил меня.

Гиль пытливо заглянул в ее глаза, и ее пронзил стыд: он прочел все ее мысли.

— Ну, нет. — сказал он мягко. — Я не дам вам повода закричать: насилуют! Я дотронусь до вас, лишь заручившись полнейшим согласием, а любиться мы с вами будем тогда, когда вы меня об этом попросите.

— В письменном виде? — спросила она хрипло, и он, засмеявшись, отошел от нее, а она смогла перевести дух и прокашляться.

— Не обязательно. Хватит и устного заявления, — уступил он.

— Тогда вам придется ждать очень долго. А еще вернее, что этого не будет никогда, — отчеканила Корделия. — Не вожделею я вас, Гиль. Это дьявольская самовлюбленность внушила вам, что никакая женщина не устоит перед вами. Я только хочу знать, вы за этим приехали сюда после всего того, что сказали мне в Ла Веге.

— Я здесь, чтобы повидать моего иллюстратора. Для меня этой причины достаточно, — сказал он.

— Да нет же, — закричала она, теряя контроль над собой. — Вы знаете, что я имею в виду! Зачем вы приехали в Морнингтон Холл? Я не вижу логики в ваших поступках.

— Неужели? — Лицо его опять помрачнело, а голос прозвучал угрожающе, так что Корделия невольно вздрогнула. — А вам бы следовало ее видеть. Разве не вы написали мне письмо, способное до основания потрясти любого? Вы чудно умеете бередить душу, вы так живописали мне все то, чего я лишен с детства. И под конец воззвали к моему мужеству, дав понять, что сомневаетесь в нем. Будто бы вы не понимали, что ни один испанец не отстранит такого вызова!

В округлившихся глазах Корделии читалось искреннее изумление. Она писала то письмо импульсивно, будучи под впечатлением от первого визита в Морнингтон Холл, и с мыслью о том, чего он сам себя лишает. Ей и не думалось, что оно так глубоко заденет его. Ведь он так искусно изображал неуязвимость, что она забыла о боли, временами мелькавшей в его глазах, о чувстве отверженности, не уходившем из его сердца. Она упустила из вида, что он тоже человек и, значит, способен страдать. Да, она бросила ему вызов, но ей не приходило на ум, что ответить на вызов будет для него вопросом чести!