Никогда не забыть Корделии горького унижения, пережитого ею во время этого роскошного ужина. Еда, как и обещал Брюс, была великолепной, но она была не в том состоянии, чтобы оценить вкус изысканных блюд, и должна была постоянно удерживать себя от соблазна смягчить свои душевные страдания неумеренным обращением к бокалу.

Глаза морнингтоновских предков, казалось, с пониманием взирали на нее со стен. Иные из них выглядели истыми норманнами, напоминая Ранульфа, у других выделялись кельтские черты, и у них-то было что-то общее с Гилем. Да, во внешности Гиля проглядывало родовое начало. Оно перекликалось с теми или иными чертами то на портрет того предка, что некогда разгромил Оуэна Глендовера, а потом женился на его родственнице, то на портрете другого, доблестно сражавшегося при Азенкуре, или еще одного, который командовал кораблем во флотилии Нельсона при Трафальгаре или, наконец, того, что погиб на берегах Галлиполи. Галерея портретов, развешанных по стенам, как бы являла Корделии панораму английской истории.

И вот теперь под ними восседает последний отпрыск рода — Гиллан де Морнингтон, умный и уверенный в себе человек, заставивший ее тело сотрясаться от сладостной дрожи. Ведь и сегодня взглядывая на него, она испытывает сладкую судорогу в теле и испуг в душе.

Я ненавижу тебя, Гиль Монтеро, уже за одно то, как ты унизил меня нынешним вечером, думала она. Я мечтаю о том, как ты станешь лишь жалким придатком седой старины, которая тебя сейчас окружает. Ты можешь быть очень разным, но кем ты не станешь, так это истинным английским джентльменом… впрочем, испанским тоже.

Поймав ее взгляд, застывший на нем, Гиль поднял бокал и одарил ее сардонической улыбкой. И, вдруг заметив, что кроме нее на него никто в этот миг не глядит, он со значением, едва ли не торжественно подмигнул ей. Так, как будто все происходящее было забавным маскарадом, не более. Как будто он только что не обрек ее на публичный позор, представив то ли вруньей, то ли дурочкой Ты не поняла или не правильно истолковала то, что он сказал тебе в Ла Веге, продолжал настаивать Брюс, когда они возвращались домой. — Впрочем, я всегда так думал.

Корделия упрямо покачала головой.

— Нет. Ты никогда не заставишь меня согласиться с этим. Я уверена в том, что я слышала, и в своей памяти не сомневаюсь.

— Но если ты права, почему он теперь ведет себя иначе? — не унимался Брюс. — Он-то утверждает, что ему было нужно время, чтобы привыкнуть к своему новому положению.

Корделия еще раз уверилась, что в ее положении спорить бесполезно. Ведь и сама она не могла понять, почему Гиль оказался здесь. И если в этом какую-то роль сыграло ее письмо, что ж, он тогда поставил ее в глупое положение.

— Я не могу разгадать этой головоломки, — призналась она. — Я могу только сказать, что перед нами очень сложный человек.

— А мне он показался вполне открытым, — удивленно пожал плечами Брюс. Думаю, что ты просто зациклилась на этом типе.

Корделия не стала возражать на это. Надеяться хотелось только на одно: больше ничего общего не иметь ни с Морнингтонами, ни с проблемами их наследства, ни, в особенности, с Гилем. Слава Богу, ей хватает собственных забот, и о чужих она и думать не желает.

Впрочем, небольшой инцидент, случившийся перед тем, как они покинули Морнингтон Холл, лишний раз напомнил Корделии, что вряд ли ей удастся легко избавиться от наваждения, которым стали для нее мысли о Гиле. Она расчесывала волосы в гардеробной, когда туда мышкой скользнула Гайнор.

Сейчас еще одна будет пенять мне, что я исказила образ их нового родственника, с горечью подумала Корделия. Но Гайнор молчала, глядя на отражение Корделии в зеркале, а затем тихо проговорила:

— Вы ведь не принимаете его игру за чистую монету? Вот и я тоже.

Корделия не спешила откровенничать. — Не понимаю вас, — ответила она.

— Я говорю о Гиле. Мне думается, он не такой, каким хочет казаться.

Корделия не сдержалась и заинтересованно обернулась к Гайнор.

— Вам… вам он не понравился? — спросила она, еще не совсем доверяя собеседнице.

— О, по-своему он мне весьма понравился. Почему бы и нет? С момента приезда он неизменно любезен, да и вообще располагает к себе. — Гайнор пожала худыми плечами. — Он мой кровный брат, однако я давно не позволяю себе доверять первым впечатлениям. К тому же, когда рядом Алиса, мужчины редко меня замечают, — грустно и нелогично добавила она.

Корделия ощутила прилив симпатии к этой неуклюжей девушке, не умеющей подать себя и постоянно проигрывающей своей обольстительной кузине.

— Спора нет, Алиса очень хороша собой, но любят ведь не только за это, ободрила ее Корделия.

— А разве нет? Вам-то легко говорить. Вы тоже очень привлекательны, вздохнула Гайнор.

— Ну, до Алисы мне далеко, — улыбнулась Корделия. — Просто я умею подчеркнуть все выигрышное в самой себе, да и не придаю этому слишком большого значения. Надо все же быть чем-то большим, чем довеском к своей внешности, так ведь?

— Когда у вас внешность Алисы, никто не думает о ваших недостатках, — не унималась Гайнор. — И она уже собирается закогтить Гиля. Так всегда: завоевывает мужчин, а затем отделывается от них. Может, Гиля следует предупредить?

Корделия чистосердечно рассмеялась.

— Вот как вы добры, беспокоитесь о нем. Но тревожиться надо о других. Пожалуй, вам лучше бы предостеречь Алису.

Гайнор посмотрела на нее с вспыхнувшим интересом.

— Ничего себе., вы хотите сказать, что вы и он?.. — начала она.

Корделия отогнала подступившие воспоминания об эпизоде в доме и энергично покачала головой. Гайнор не следует знать, что у нее с Гилем особые отношения. Она может рассказать Алисе, а та сочтет это забавным и перескажет Гилю.

— Нет, ничего у меня с ним не было, — сказала она твердо. — Просто я более чем уверена, что он тоже парень не промах.

— Конечно. И я считаю, что в Гиле много такого, чего сразу не разглядишь, — заключила Гайнор.

Корделии пришлось изменить свою оценку девушки. Может, она и была испорченной, но глупой ее не назовешь.

— Да, много, — согласилась она. — Я ведь и не скрывала, что я думаю о нем. Но, кажется, ваша семья полагает, что моему мнению не следует доверять!

Гайнор ухмыльнулась.

— Я знаю, где находится ваш магазин. Вы не позволите мне как-нибудь навестить вас?

— Отчего же, приходите, — согласилась Корделия. — А со следующей недели я смогу угостить вас чашечкой кофе в собственной кофейне.

Слава Богу, в клане Морнингтонов есть хоть один человек, который не считает меня свихнувшейся дурой, думала она при этом.

В последующие дни, уйдя с головой в работу и дав себе слово, что на воспоминаниях о Гиле поставит крест, Корделия нет-нет да и возвращалась к догадкам о том, что за события происходят в Морнингтон Холле. Преуспел ли иль в окончательном и бесповоротном завоевании сердец всего семейства и окончательно ли решен в его пользу вопрос о наследстве? Вправду ли он желает возложить на себя титул? А больше всего ее мучил все тот же вопрос: почему, почему он, так яростно противившийся попыткам втянуть его в наследственные дела там, в Ла Веге, теперь изменил отношение к этому. Не удавалось понять, что же повело к этим радикальным переменам.

Через несколько дней после ужина в Морнингтон Холле Корделия открыла свою кофейню. Она занимала угловое помещение галереи, отделенное от основного изящной решеткой с вьющимися растениями. Сбоку к кофейне примыкала крохотная кухня. Корделия постаралась, чтобы сообщение об этой новинке заранее появилось в местной прессе, и была вознаграждена скромной, но постоянно растущей популярностью своего заведения среди публики. Кое-кто и раньше приходил в ее магазин за покупками, но теперь появилось немало «новичков», и они, выпив свою чашечку кофе, отправлялись осмотреть галерею. Не зря она надеялась, что ее новый кофейный бизнес станет хорошим подспорьем основному делу.

В один из ноябрьских дней Корделия стояла у окна своего магазина, наблюдая, как струи дождя, низвергаясь с хмурого неба, хлещут по совершенно безлюдной улице. Казалось почти невероятным, что сегодня к ней заявится хотя бы один покупатель, и Корделия испытывала сильнейший соблазн закрыть свое заведение и подняться в комфорт и тепло своей квартиры. Останавливала мысль о том случайном посетителе, которого расстроит вид запертой двери в то время, когда магазину надо бы исполнять свое назначение.