Когда же он не найдет ничего примечательного и возле гавани, он, вероятно, попытается разыскать легендарный Монастырский холм. Он, возможно, захочет посмотреть на остатки укреплений и валов, окружавших холм в прежние времена. Он, может быть, захочет увидеть высокий замок и низкие монастырские постройки. Он скажет себе, что должны же были остаться по крайней мере хоть обломки великолепной церкви Святого Креста, в которой хранился чудотворный крест, привезенный из Иерусалима. Он подумает о тех памятниках старины, которыми усеяны священные холмы, возвышающиеся над другими древними городами, и его сердце забьется в радостном ожидании. Но когда он подойдет к старому холму, поднимающемуся над полями, то не найдет там ничего, кроме шелестящих деревьев. Он не найдет ни стен, ни башен, ни фронтонов, прорезанных готическими окнами. Он найдет там садовые скамьи и стулья под деревьями, но не увидит ни монастырского двора с колоннами, ни надгробных камней тонкой работы.

Ну а когда он и здесь ничего не найдет, он, возможно, начнет искать королевскую усадьбу. Он подумает о тех огромных залах, из-за которых город и получил название Кунгахэлла. Может быть, все же осталось хоть что-нибудь от тех бревен, толщиной в локоть, из которых были сложены стены, или от тех глубоких подвалов под большим залом, где пировали норвежские короли. Он подумает о зеленой глади двора королевской усадьбы, где короли объезжали подкованных серебром жеребцов, а королевы доили золоторогих коров. Он вспомнит о высоком девичьем тереме, о прачечной с большими котлами, об огромной поварне, где в котел разом помещалась половина быка, а свинья жарилась на вертеле целиком. Он подумает о людской, о соколиной клетке, о жилых постройках, теснящихся вокруг двора, поросших от старости мхом и украшенных головами дракона. От такой массы строений должно же было остаться хоть что-нибудь, думает он.

Но когда он спросит о старой королевской усадьбе, его отведут к господскому дому с застекленной верандой и зимним садом. Скамья для почетных гостей исчезла, как исчезли и украшенные серебром рога для питья, и щиты, обтянутые бычьей кожей. Ему не смогут показать даже равнинную дворовую площадь, сплошь заросшую низкой травой, или узкие тропинки, протоптанные по черной земле. Он увидит земляничные грядки и розарии, увидит веселых детей и молодых девушек, играющих под яблонями и грушами. Но ему не увидеть ни сражающихся рыцарей, ни кавалеров, играющих в волан.

Возможно, он будет искать на площади дуб, под которым короли проводили тинг и где возвышались двенадцать каменных плит для судей. Или ту улицу, которая, как утверждали, была длиной в милю? Или те дворы богатых купцов, отделенные друг от друга мрачными переулками (купцы владели пристанями и сараями для лодок на берегу реки)? Или церковь Девы Марии у площади, куда мореплаватели приносили в жертву небольшие изображения кораблей и скорбные маленькие сердечки из серебра?

Но нет ничего, что бы можно было ему показать. Там, где пролегала та длинная улица, пасутся коровы и овцы. На площади растут рожь и овес, а на том месте, где в прежние времена толпились вокруг манящих торговых рядов люди, возвышаются конюшни и скотные дворы.

Наверняка все это его сильно опечалит.

— Неужели ничего не осталось? — скажет он. — Неужели я совсем ничего не смогу увидеть?

Возможно, он подумает, что его обманули. Он скажет, что невозможно представить себе, что здесь находилась великая Кунгахэлла. Она, должно быть, располагалась в другом месте.

Тогда его поведут на берег реки и покажут ему грубо вырубленную каменную глыбу, с которой соскребут серебристо-серый лишайник, чтобы он смог увидеть фигуры, высеченные на граните.

Он не сможет понять, что они изображают; они будут для него не яснее пятен на лунной поверхности. Но его заверят, что перед ним изображения корабля и лося, высеченные здесь еще в древние времена в память об основании города.

И если он так ничего и не поймет, ему станут рассказывать о том, что представляют собой наскальные изображения.

СИГРИД СТУРРОДА[10]

(Перевод А.Савицкой)

Как-то раз выдалась чудесная весна. И именно той весной шведская королева Сигрид Стуррода назначила в Кунгахэлле встречу норвежскому королю Олаву Трюггвасону, чтобы договориться о свадьбе.

Было очень странно, что король Олав хотел взять в жены королеву Сигрид. Конечно, она была богата, прекрасна и великодушна, но она была ярой язычницей, в то время как король Олав был христианином и думал лишь о том, как построить церкви и принудить народ креститься. Возможно, он ждал, что Отец Небесный обратит ее в истинную веру.

Но еще более странным было следующее: как только Стуррода объявила посланцу короля Олава, что поплывет в Кунгахэллу, лишь море освободится ото льда, сразу же началась весна. Холода и снегопады прекратились в то самое время, когда обычно зима бывает в полном разгаре.

Когда Стуррода сообщила о том, что собирается снаряжать свои корабли, на заливах сошел лед, луга зазеленели и, хотя до праздника Благовещения было еще далеко, скот уже можно было отправлять на пастбище.

Когда королева проплывала через Вестъётские шхеры в Балтийское море, кукушки куковали в скалах, хотя было еще так рано, что вряд ли можно было надеяться услышать и жаворонка.

Радость воцарялась на всем пути Стурроды. Все великаны, вынужденные переселиться из Норвегии во время правления короля Олава, ибо они не выносили звука церковных колоколов, выходили на вершины гор, когда видели, что Стуррода проплывала мимо. Они с корнем вырывали зеленеющие деревья, махали ими королеве, и, входя в свои каменные избы, где их жены сидели в тоске и печали, они смеялись и говорили:

— Эй, женщина, теперь тебе не придется больше горевать. Нынче Стуррода едет к королю Олаву. Скоро мы сможем вернуться в Норвегию.

Когда королева проплывала мимо горы Куллаберг, властелин горы вышел из пещеры. Он повелел черной горе открыться, чтобы королева могла увидеть пронизывающие ее золотые и серебряные жилы и порадоваться его богатству.

Когда Стуррода следовала мимо рек Халланда,[11] водяной спустился со своих порогов и водопадов, доплыл до самого устья реки и заиграл на арфе так, что корабль заплясал на волнах.

Когда она проплывала через шхеры Нидингарна, там на берегу лежали русалки и дули в раковины так, что вода вздымалась высокими пенистыми столбами.

А когда дул встречный ветер, из глубины появлялись злые тролли и помогали кораблям Стурроды справиться с волнами. Некоторые из них вставали у кормы и подталкивали ее, а другие брали в рот веревки, сплетенные из водорослей, и, словно лошади, впрягались в корабль.

Самые неистовые викинги, которых король Олав не пожелал терпеть в своей стране из-за их свирепости, шли навстречу кораблям королевы на веслах со спущенными парусами, подняв боевые топоры, чтобы начать битву. Но когда они узнали королеву, то позволили ей продолжить путь целой и невредимой и только прокричали ей вслед:

— Мы пьем за твою свадьбу, Стуррода!

Все язычники, жившие вдоль берега, разводили огонь на своих каменных алтарях и приносили овец и коз в жертву древним богам, чтобы они поддержали Стурроду на ее пути к норвежскому королю.

Когда королева проплывала вверх по реке Нурдре, к кораблю подплыла русалка и, протянув из глубины свою белую руку, подала ей большую светлую жемчужину.

— Носи ее, Стуррода, — сказала она, — чтобы король Олав был так поражен твоей красотой, что никогда не смог бы тебя забыть!

Когда королева проплыла еще немного по этой реке, она услышала такой сильный шум и грохот, что подумала, уж не ждет ли ее встреча с водопадом. Чем дальше продвигалась королева, тем мощнее становился грохот, и под конец ей почудилось, что она вот-вот окажется среди великого побоища.

Но как только королева миновала остров Гуллён и свернула в широкую бухту, она увидела, что на берегу реки раскинулась великая Кунгахэлла.