Он сидел у своего компьютера в Москве, а его память, словно фантастическая «машина времени», попросту взяла да и перенесла Андрея на десять лет назад, в Израиль, в город Нетанию...

...День тот был выходной и по-израильски теплый – весна в Израиле наступала резко и давала о себе знать весенними душными хамсинами – ветры такие из пустыни Нэгев, при которых температура воздуха могла подняться и до 35, и до 40 градусов...

Андрей сидел за столиком открытого кафе и медленно, со смаком потягивал из большой кружки пиво «Туборг», когда прямо перед ним остановился молодой мужчина в военной форме Французского иностранного легиона. Собственно, он догадался об этом по красно-бело-синему триколору французского флага, нашитому на камуфлированной рубашке.

– Андрюха? Ты?

Что-то очень знакомое было в лице этого широко улыбавшегося парня, но память Филина отказывалась помогать своему хозяину. Андрей жестко потер ладонью лоб и... Словно включил в своей голове какой-то рубильник:

– Серега! Ежик!

– Бродяга! Узнал!

Они обнялись и уселись за столик.

С Сергеем Палием они учились в училище в одной батарее, но в разных взводах. А кличка Еж за ним закрепилась за ершистый характер.

– Ну, рассказывай! – принялся расспрашивать Андрей. – Что ты? Где? Как?

– После училища послужил всего год. В Германии. В 89-м нас вывели. Я написал рапорт и уволился из армии. А в 90-м приехал сюда на ПМЖ...

– Ты ж не еврей!

– Да и ты тоже! «Жена еврейка – это не роскошь, а средство передвижения!..» – Он поднял указательный палец вверх и весело засмеялся. – Тут мы с тобой абсолютно равны... Ну, вот... Пару лет помаслал на «народных стройках страны», развелся и в самом начале 92-го, в январе, сразу после Нового года, плюнул на все да и рванул в Легион. Там наших офицеров с руками и ногами отрывают – до 30 процентов личного состава наши! Ну и вот!.. Отслужил два трехгодичных контракта, деньгу поднакопил немного и уволился... У меня есть небольшой домик около Марселя, а в самом Марселе небольшой бар. И зовут меня теперь не Сергей Палий, а Жак Рано. Такие дела...

– А здесь зачем?

– Хочу родителей к себе забрать.

– А дети?

– А вот детей, Андрюха, у меня нет. Но скоро будут! Я там уже и жениться успел... Ну, а ты как?

Через час Сергей знал всю историю Филина.

– ...Слушай! А ты-то сам не хочешь в Легионе себя попробовать?

– А не поздно по годам-то?

– До тридцати пяти – запросто! А так если официально, если физически тянешь, то до «сороковника» можно! А я бы тебе подмогнул немного: сержант Рано не самый последний человек в среде «Диких Гусей», я тебя уверяю!..

Раздумывал Филин недолго – минуты хватило для принятия решения:

– А знаешь что, Ежик! А давай! Терять мне здесь на самом деле нечего!..

...8 марта 1998 года Филин занял кресло в самолете, совершавшем рейс Тель-Авив – Марсель. За спиной оставались три года мытарств и разочарований на земле обетованной... А впереди... Впереди его тогда ждала работа, по крайней мере, в которой он был профессионалом, которую знал и умел делать! Филин был и оставался настоящим ремесленником войны... А тогда, в 98-м, через три месяца после своего развода, он, тридцатилетний пенсионер Советской армии, был по-настоящему зол, бескомпромиссен, полон сил и энергии, и... Ему действительно нечего было терять...

...«М-да, Андрюха... Эх! Та наша встреча... Вот так Ежик и повернул твою жизнь... А теперь... Теперь уже десять лет прошло! Е-мое!!! Десять! Четверть жизни!.. И что? Чего ты достиг, чего добился, „трижды капитан“?..»

Странное было у Андрея сейчас состояние, непонятное даже ему самому. Он все пытался понять... Только вот что? Что он хотел понять в этот день? Это ему и самому было неведомо... Он просто уподобился археологу и копал мысленно лопатой «на удачу», пытаясь извлечь из-под тлена времени что-то, чего не знал или забыл...

«...Ма как-то спросила меня... Когда же это было-то? В 2004-м, кажется... Ну, да! В 2004-м! Я ей тогда еще позвонил из Израиловки, с днем рождения поздравлял... Она спросила: „Ну! Чего же ты добился, сына? За девять лет жизни в Израиле? Есть успехи?“... Мама-мама... Наивная ты моя душа!.. В Израиле... Если бы ты знала тогда, в свои шестьдесят шесть, где и по каким „огородам“ мира носила судьба твоего сына!.. Какой там Израиль, к черту!.. Нет! Правильно я делал... Не знала она с батей ничего, да и не нужно было им этого знать, моим старичкам!..»

Мысли Андрея скакали с одного на другое:

«...Старички мои! – Какая-то теплая волна разлилась в его душе в этот момент. – Дождались вы, наконец-то, что ваш единственный сын больше не служит... Дождались... Хотя я и сейчас не рядом с вами, но, по крайней мере, Россия не Израиль – она поближе будет – сутки на поезде всего-то от Москвы до Одессы... „Золотую свадьбу“ сыграли в этом году! Пятьдесят лет вместе!.. Сейчас такого уже почти и не бывает... А мама... 10 апреля ей исполнится 70... Семьдесят лет!.. Они, старички мои родные, пережили все, что только можно было пережить их поколению! Войну... Ту, Великую Отечественную! А батя, который родился в марте 1931-го, так не просто пережил, а еще и партизанил!.. „Папа Леша“, как уважительно называет его до сих пор Медведь... Его награда „За партизанские действия“ нашла своего хозяина ровно через 47 лет, 9 Мая 1992-го... Теперь он имеет статус „ветерана войны“ и нищенскую по этому статусу „повышенную“ пенсию, потому что успел в своей жизни еще и 45 лет отработать дальнобойщиком... Насмехаются попросту эти современные украинские властишки над такими людьми... Ну, да что уж тут поделаешь... Потом, в 47-м, они, мои старички, пережили голодовку... И выжили!!! Правда... Столько раз я слышал эти их рассказы, столько раз волосы дыбом поднимались! Батя-то хоть постарше уже был! А маме всего-то 9 лет тогда было! Девять!.. „Мама Аня“... Игорек Барзов, Медвежонок мой, только так к ней и обращается – „мама Аня“... А потом они меня из той моей, Советской армии ждали... Потом 10 лет из Израиля... Так и состарились в этих ожиданиях... Родные вы мои, „молодые“ старики, Папа Леша и Мама Аня! Как же я обязан-то вам!..»

Андрей побродил несколько минут по тихой пока еще в этот ранний час кухне, думая о своих родителях:

«...Никогда вы обо мне не узнаете всей правды, родные мои! Никогда!.. Мама только всплескивает руками да спрашивает, мол, а это откуда, тыча пальцем в очередной шрам, когда я приезжаю к родителям теперь летом... А мне что? Говорю, что, мол, болел немного, операцию делали... „Ложь во благо“... Она ведь и так, когда узнает об очередной пережитой мной „болезни“, уходит в себя и плачет по ночам!.. А что было бы, если бы она узнала правду?.. Старички вы мои... Никогда не забуду, как вы меня провожали в эти „десять лет разлуки“, в эту мою добровольную тюрьму, тогда, в 95-м, когда „Дмитрий Шостакович“ уже стоял „под парами“, готовый увезти очередную „порцию“ эмигрантов в Израиль!..»

И опять Андрей вспомнил все... Все, буквально до последних слов...

...Было 22 апреля 1995 года.

... – Андрюша... А может, передумаешь? Ведь не поздно же еще – «Шостакович» отходит только через три часа...

– Поздно, Ма... Уже давно поздно...

– Отпустил бы ты их в этот Израиль... – Пожилая женщина кивнула в сторону своей невестки Ани и внучки Машеньки, четырехлетнего карапуза. – Аня... Ну, что Аня... Найдет себе кого-нибудь, ведь молодая же еще. Сколько ей там, всего-то двадцать пять! Она ж «к себе на родину» едет!.. А Машенька... Так сейчас уже не Те времена!.. И они смогли бы к нам приезжать, да и мы... И ты... Смог бы к ней ездить, отсюда... Денег хватило бы – ты ж сидеть не будешь на месте! Или зря, что ли, этот свой «Белый парус» так тяжело на ноги ставил?! В последний год вон как хорошо жили! И им бы помогал отсюда...

– Нет, Ма, больше «Белого паруса»...

– Как нет? А Игорь твой, где же тогда «генеральным директором» остается? Я же сама этот приказ на машинке печатала, да и другие документы видела!