– Пожалуйста, проходите. Прошу меня извинить, но я снова лягу в постель, прошу вас, не обращайте на это внимания. Садитесь, пожалуйста. Поговорим, – болтал Копф, снимая халат. Он лег в постель и прикрылся одеялом.

– О, я вижу, у вас тут целый арсенал! – воскликнул Ничке, осматриваясь. На одной из стен, напротив кровати, висели винтовки, охотничьи ружья, сабли и штыки. Ничке не особенно хорошо в них разбирался, но ему показалось, что это еще вполне пригодное к употреблению оружие.

– Скорее музей, господин Ничке, просто небольшой музей, – улыбнулся Копф, блеснув при этом своими великолепными здоровыми зубами.

– Такой винтовки я никогда не видел, – заметил Ничке, снимая со стены первый попавшийся экземпляр. – Как игрушечная. Малого калибра.

– Это японская винтовка, так называемая арисака, калибр шесть и пять десятых образца тысяча девятьсот десятого года.

– Они применяли их во время войны?

– В первую мировую войну.

– Совершеннейшая игрушка.

– Выглядит безобидно, а своя сила у нее есть. Очень хорошее оружие, если можно назвать хорошим то, что несет смерть… – сказал Копф, снова сверкнув зубами.

– А это как будто ковбойская?

– Вы угадали. Это винчестер. В первую мировую войну их завезли сюда американцы.

– Заряжается снизу?

– Вот именно, и потому очень непрактичен и в окопе и в укрытии. Надо всякий раз поворачивать его боком. Из винчестера хорошо стрелять стоя или из седла. Впрочем, его быстро сняли с вооружения и заменили спрингфилдами.

– О, это я узнаю – это наш почтенный маузер…

– Семейное сходство. Это дед того, которого вы знаете. Образец тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года…

– В общем, в случае чего вы сможете выдержать и месячную осаду.

– Да, только где взять боеприпасы? Ведь это уже устаревшее оружие.

– Да, – повторил господин Ничке. – Но что же вы, дорогой сосед, решили болеть в такую погоду? Чем лежать в постели, лучше пойти в сад.

– Конечно, лучше, – сказал Копф, конфузливо улыбаясь.

– Ну, так выпьем по рюмке – и айда с кровати! – решительно заявил Ничке, вынул из сетки вино и поставил бутылку на стол.

– О, большое вам спасибо! Только к чему, господин Ничке, такие расходы?! Я ведь не пью!

– Не пьете, не курите… Какие же радости остаются у вас в жизни?

– Ну, мои дела не так уж плохи. Кое-какие удовольствия все же еще остаются. У меня очень способные внуки. Старший учится в химическом институте, младший кончает гимназию, у него большие способности к живописи. Он даже стихи пишет. Как-нибудь покажу… – сказал Копф.

Ничке пододвинул стул к постели больного.

– Ну, ладно, шутки шутками, но что все-таки с вами, господин Копф? Что-нибудь серьезное?

– У меня, знаете, желудок пошаливает.

– Врач был? – спросил Ничке, взглянув на лекарства в цветной упаковке, какой-то пузырек с каплями и зеленую жидкость в стакане.

– Был, но медицина плохо разбирается в болезнях. Дал мне что-то болеутоляющее, но разве это лечение? Я, господин Ничке, уже давно сам лечусь травами.

– Травами? – удивился Ничке.

– Да, травами.

– Я не особенно верю в такое лечение, – сказал Ничке, разглядывая Копфа.

Казалось, будто под его загорелой или смуглой от природы кожей был еще слой кожи землистого цвета. Копф, если к нему присмотреться поближе, действительно выглядел больным и осунувшимся. Слегка приподнявшись и опираясь на локоть, он с оживлением заговорил:

– Ведь человек – продукт нашей земли, не так ли?

– Это, конечно, верно.

– И всякое добро и зло, каким слепой рок наделяет человека, тоже рождено на нашей планете?

– Пожалуй…

– Значит – и болезни? Не с луны же они свалились?

– Безусловно.

– Ну, а раз на этой земле есть болезни – значит, должно быть и лекарство от них.

– А может, не обязательно?

– Нет, обязательно!

– Я не так уверен в этом, как вы.

– Значит, вы считаете, что на этом свете только зло имеет все права, а добро должно ему подчиняться?

– Этого я бы не сказал. Но что вы считаете добром?

– Добро – это то, что для человека хорошо и полезно.

– То, что для одного человека хорошо, для другого может быть плохо, – сказал Ничке, бросив выразительный взгляд на коллекцию оружия на стене.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Но дело не в том. Согласитесь, однако, что болезни – это для каждого человека плохо.

– Бесспорно.

– А раз так, то от каждой болезни где-нибудь на земле должно быть лекарство.

– Вы оптимист!

– Так же, как от огня – вода, от кислоты – щелочь, а от яда – противоядие.

– Ах, если бы знать, что человеку помогает и что вредит! Ведь существует столько болезней, против которых медицина совершенно бессильна.

– Природа, господин Ничке, природа – вот она, наша неиссякаемая аптека. Если бы не травы, я со своим желудком уже давно был бы на том свете. Но я еще в тысяча девятьсот шестнадцатом году познакомился на фронте с одним эльзасцем, который научил меня разбираться в травах. Если бы вы только знали, что это был за человек! К сожалению, он в тысяча девятьсот семнадцатом году погиб под Аррасом. Как сейчас помню, это случилось в чудесный апрельский день. После него достался мне блокнот с рецептами лекарств из трав. Я его берегу, как Евангелие. Как-нибудь покажу вам.

– А я, господин Копф, предпочитаю, чтобы в случае воспаления легких меня лечили пенициллином, а не лекарственными травами…

– Ага, вот вы и попались! А что такое пенициллин?

– Кто его знает? Кажется, какой-то грибок.

– А гриб, господин Ничке, растение.

– Вы правы, – согласился Ничке; в ботанике он был не очень силен. – Ну, тогда давайте закурим эту травку! – сказал он, доставая папиросы.

– Благодарю вас, я не буду.

– А вам не помешает, если я закурю?

– Курите сколько угодно, раз уж вам своего здоровья не жаль. Эта травка, к сожалению, ядовитая. Бывают и такие. Посмотрите, где-то там должна быть пепельница!

Ничке отправился на розыски пепельницы в указанном Копфом направлении, и, поскольку ею редко пользовались в этом доме, он обнаружил ее в самом неожиданном месте – где-то за занавеской, на подоконнике. Впрочем, это была не совсем обычная пепельница. Она была сделана из рассеченной вдоль артиллерийской гильзы и украшена венчиком из винтовочных и пистолетных пуль различного калибра. Ничке лишь по окурку сигары догадался о назначении этого странного предмета.

– Что за удивительная пепельница, – сказал он, снова усаживаясь на стуле у постели больного.

– Это я от скуки сделал в тысяча девятьсот пятнадцатом году, под Френом.

– Неужели под Френом было так скучно?

– Когда там бывало затишье, это было настоящее затишье, иногда оно длилось целую неделю. Но когда начинались бои, это уже был сущий ад.

И это все, что он мог сказать о битвах во Франции, о битвах, вписавших славные страницы в историю немецкого оружия? Ничке знал о них по литературе и по рассказам. Ад – да, такое определение повторялось в каждой книге и в каждом воспоминании. Но, судя по тому, что Ничке знал о тех временах, это было, пожалуй, похуже ада. Люди утопали по пояс в грязи, перемешанной с кровью и испражнениями, и зарывались, как черви, в исковерканную артиллерийскими снарядами землю, в которой человеческие кости смешались с человеческим мясом, мозгами, внутренностями. Но у самого Ничке было совсем другое представление о битвах во Франции; они казались ему чем-то необыкновенно возвышенным и вместе с тем отвратительным, так и хотелось сказать, нужник героев! А этот от скуки мастерил пепельницы! Интересно все же, что он за человек, что у него за душой?

– А может, вы все-таки не откажетесь от рюмки вина и кусочка торта? – спросил Ничке.

– Нет, торт ни в коем случае. А какое, простите, вино?

– Красное, хорошее.

– Ну что ж, могу только пригубить за компанию, – сказал Копф. Он спустил ноги с кровати и попытался найти домашние туфли.

Ничке взял его за руку и заставил снова лечь. Он склонился над ним и тихо, заговорщицким тоном произнес: