– Не нужно, я уже вынул, – сказал Ничке и снова взял Эрику за руку.

Как раз в этот момент их окликнули:

– Дедушка, Эрика, мы ждем вас!

На крыльце, опершись о железные перила, стояли рядом Хедди и Рихард. Рихард был в темном костюме. Хедди в фиолетовом, с золотыми нитями платье. Хедди говорила что-то мужу, снимая и складывая при этом яркий, разноцветный фартук. Ничке с досадой обнаружил, что его правый глаз по-прежнему слезится и, что хуже всего, он никак не может с этим справиться.

– Дедушке попала в глаз сажа, – доложила Эрика.

– Уже все в порядке, – откликнулся Ничке, еще раз вытер глаз и спрятал платочек в карман.

– Блоха, Блоха, домой! – позвала Эрика.

– Не зови ее, пусть остается в саду, – сказала Хедди.

В столовой, как обычно после полудня, царил полумрак. На столе, покрытом белой скатертью, были расставлены тарелки, рюмки, стаканы и бутылки. Хедди поставила на стол все, что купил в городе Ничке, и все, что сама привезла: жареных цыплят, салат с майонезом, какую-то рыбу, сыр, фрукты. И, как всегда, посередине стола красовался огромный ореховый торт с горящими свечками. Ничке не нужно было их считать, он знал, что их должно быть шестьдесят две; Хедди не могла забыть, сколько ему лет. Ничке подумал, что, пока свечки горят, не надо зажигать электрического света. Их маленькие желтоватые, мигающие и колеблющиеся при малейшем движении огоньки дают вместе довольно много света. Они отражаются в окнах, в зеркале и придают фарфору и стеклу торжественный блеск, а их запах напоминает детство.

– Как ты все красиво устроила, Хедди, – сказал Ничке.

– Эрика, иди вымой руки. Папочка, прошу к столу. Рихард, налей всем по рюмочке!

Госпожа Рауш хлопотала в квартире и, с подчеркнутым усердием наводя чистоту, толковала на различные темы, но главным образом о том, какой беспорядок бывает в доме после посещения гостей. Ничке же побывал в саду, сейчас он завтракал в своей комнате и размышлял о разных вещах. Он все еще находился под впечатлением утренней прогулки в саду; день был погожий, теплый, и воздух казался удивительно мягким и нежным, в нем как бы чувствовалась же близость летней поры – того полного расцвета, к которому неизменно стремится вся природа. Ничке проснулся сегодня в плохом настроении. Позавчера, пожалуй, он выпил многовато водки и вина. «Черт возьми, какие у этих молодых крепкие головы и здоровые желудки! Рихард выпил столько же, сколько я, а на следующий день сел за руль автомобиля». Ничке содрогнулся при одной мысли об этом. А у него, когда он сегодня утром проснулся, печень, сердце и желудок, не говоря уже о голове, весьма ощутимо дали себе знать. Но какой воздух окутал его со всех сторон, как только утром он вышел в сад! У него было такое чувство, будто он вошел в животворный, целебный источник.

– В вашем возрасте и на вашем месте я бы себя больше берегла, – сказала госпожа Рауш, намекая на окурки и пустые винные бутылки.

– Что значит – в моем возрасте, госпожа Рауш? Совсем недавно, всего-навсего позавчера, вы называли меня молодым мужчиной! – возразил Ничке.

– В чем-то вы еще молоды, а в чем-то уже нет, – загадочно ответила госпожа Рауш и прошмыгнула за его спиной к открытым дверям балкона, чтобы вытряхнуть тряпки. Ничке почувствовал при этом запах жидкости для мойки окон, который ему был приятен.

Вернувшись, госпожа Рауш сказала:

– Все хорошо и прекрасно, пока человек здоров. А, не дай бог, заболеет – сразу сказывается и возраст и одиночество…

Ничке промолчал. Если бы госпожа Рауш только знала, о чем он сейчас подумал. А Ничке как раз думал о том, что госпожа Рауш довольно симпатичная, чистоплотная, трудолюбивая женщина и что он вполне мог бы на ней жениться. Назло Хедди и Рихарду, которые только и мечтают о том, чтобы он поскорее умер. А может, не обязательно сразу жениться, можно, не давая никаких обещаний, сначала просто сблизиться, но так, чтобы госпожа Рауш чувствовала, что их связывает нечто большее, чем еженедельное вознаграждение за уборку. Для начала выпить вместе на кухне по рюмочке оставшейся настойки, потом какая-нибудь шуточка, одна, другая, и – кто знает, может, она как раз и ждет этого? Ведь брак с ней… Но тут Ничке вдруг подумал, что может иметь сколько угодно женщин и помоложе госпожи Рауш, стоит только пальцем поманить. «Вот бы Хедди вытаращила глаза, когда б узнала, что я женюсь! А что, разве я не имею на это права? Глупости! Кто смеет запретить мне делать то, что под конец жизни мне на пользу? Вот бы у них вытянулись физиономии, если б они узнали, что после смерти „любимого дедушки“, дом, сад и все остальное, о чем они кое-что знают – хотя и не все, – не достанется им целиком…» Ничке кончил завтракать и был в отличном настроении. Госпожа Рауш как раз убирала спальню, и оттуда доносился ее голос:

– За примером недалеко ходить. Ваш сосед еще три дня назад был здоров, а теперь лежит в постели.

– Какой сосед?

– Ну, господин Копф.

– Что вы говорите! Откуда вы знаете?

– Мне сказала госпожа Циммер, она убирает у господина Копфа, как я у вас.

– Возможно. Вот уже несколько дней его не видно в саду.

– Не возможно, а наверняка. Даже врач был, не помню его фамилии, пожилой такой, не то знакомый, не то товарищ господина Копфа еще с войны.

– А что случилось с господином Копфом?

– Кажется, аппендицит.

– Если аппендицит, его взяли бы в больницу.

– Не знаю. Только это случилось неожиданно, как всякая беда.

Госпожа Рауш продолжала свои рассуждения о человеческих судьбах, но Ничке ее не слушал. В этот момент, неизвестно почему, он подумал о совершенно ином – о человеке в тирольской куртке с костяными пуговицами, которого в последнее время довольно часто видел прогуливающимся взад и вперед по улице. Человек этот вел себя «подозрительно», как говорят, когда имеют в виду преступников или тех, кто за ними следит. Таким людям, хотя они и стараются быть похожими на обычных прохожих, это редко удается. Обычно они лишь притворяются, будто ведут себя как простые смертные, и от этого их движения, поступки, жесты становятся какими-то искусственными или даже фальшивыми. Ничке окончил завтрак, закурил папиросу и, не подходя к окну, из глубины столовой внимательно осмотрел улицу. Подозрительного субъекта сегодня не было, однако через некоторое время Ничке увидел другого типа, который тоже вел себя как-то странно. Ничке решил поразвлечься. Вынув из шкафа бинокль, он направил его на человека, стоявшего в этот момент спиной к нему на другой стороне улицы. Человек обернулся, и Ничке увидел, что это молодой мужчина, самое большее лет тридцати, с непокрытой головой и прической ежиком. Мужчина медленно вынул из кармана пачку сигарет, закурил, отогнал рукой дым, потом тупо уставился на сигарету, стряхнул пыль с рукава и снова повернулся к Ничке спиной. Он стоял, опираясь руками о низкую ограду, отделявшую от улицы сад и старую запущенную виллу, в которой жил владелец антикварного магазина некий фон Демерацки с женой. На калитке висела дощечка с надписью: «Сдается комната, справки от 7 до 9 вечера, телефон…» – и какой-то номер. Ничке не помнил какой. Всякий раз, направляясь в город, он проходил мимо этого участка и теперь никак не представлял себе, что там могло быть любопытного. Спрятав бинокль в шкафу, среди шляп и шарфов, он почувствовал известное сострадание к этому человеку, которому приходится все время выдавать себя за кого-то другого.

В этот день Ничке поработал в саду несколько часов. Он полол, копал, окучивал, а потом умылся, пообедал дома остатками того, что осталось после именин, и, положив в сетку бутылку вина и кусок торта, отправился навестить больного соседа. Калитка была открыта, но у входной двери Ничке пришлось ждать довольно долго. Наконец он услышал шарканье шлепанцев и голос Копфа:

– Кто там?

– Это я, ваш сосед, Ничке.

– А, очень приятно. Заходите, пожалуйста…

Копф был в пижаме и халате, но не выглядел больным.