И вот он в кабинете Кардинала На массивном столе старинного дерева в лучах яркого солнца, падающих из окна, четко вырисовывались фотографии. В окно Хосе видел только прозрачный весенний небосвод и кроны столетних деревьев. Комната была обставлена темной мебелью и книжными полками. На стене висел лишь крест, сделанный из колючей проволоки, — подарок узников одного из концентрационных лагерей. На столике с колесиками был накрыт чай в больших фаянсовых чашках, со слоеными булочками и джемом, присланными из монастыря кармелиток. После чая Хосе Леаль собрал фотографии и положил их в свой чемоданчик водопроводчика. Кардинал нажал на кнопку звонка, и сразу появился секретарь.

— Пожалуйста, сегодня же вызовите ко мне людей, указанных в этом списке, — велел он, передавая секретарю листок, где его рукой был написан ряд фамилий. Секретарь вышел, и священнослужитель снова повернулся к Хосе. — Как до вас дошла эта история, падре Леаль?

— Я вам уже говорил, Ваше Преосвященство. Это тайна исповеди, — улыбнулся Хосе, давая понять, что не хочет об этом говорить.

— Если полиция решит вас допросить, ее не удовлетворит этот ответ.

— Придется рискнуть.

— Надеюсь, что в этом не будет необходимости. Насколько я помню, дважды вас задерживали, не так ли?

— Да, Ваше Преосвященство.

— Вы не должны привлекать к себе внимания. Лучше, на мой взгляд, вам сейчас на рудник не ездить.

— Меня это дело очень заинтересовало, и я хочу дойти до конца, с вашего позволения, — возразил, покраснев, Хосе.

На несколько секунд старец задержал на нем пристальный взгляд, пытаясь разгадать глубинные причины, которые движут этим молодым падре. Проработав с ним не один год, он считал Хосе ценным сотрудником канцелярии викарии, где требовались сильные, храбрые люди с благородным сердцем, как этот одетый по-рабочему человек с чемоданчиком, содержащим свидетельства злодеяний. Этот взгляд говорил о том, что Кардиналом двигало не любопытство или высокомерие, а желание докопаться до истины.

— Будьте осторожны, падре Леаль, я говорю не только о вашей личной безопасности, но и о положении Церкви. Мы не хотим войны с правительством, вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю, Ваше Преосвященство!

— Приходите сегодня после обеда на совещание, которое я назначил. С Божьего позволения, завтра вы вскроете этот рудник.

Поднявшись с кресла, Кардинал проводил гостя до двери; старец шел медленно, опираясь на сильную руку этого человека, выбравшего, как и он, трудную миссию — любить ближнего больше, чем самого себя.

— Идите с Богом, — попрощался с ним старец, энергично пожав ему руку раньше, чем тот наклонился, чтобы поцеловать прелату перстень.

Когда наступил вечер, в кабинете Кардинала собралась группа избранных лиц. Этот факт не остался незамеченным Политической полицией и службами государственной безопасности, которые лично информировали Генерала, не осмеливаясь, однако, помешать этому собранию в силу четких инструкций, рекомендующих избегать конфликтов с Церковью: черт бы их побрал, этих проклятых преподобных, вечно суют свой нос туда, куда не следует, почему бы им не заняться спасением души, а нам пусть останется правительство? Оставьте их в покое, а то опять поднимется шум, сказал, вне себя от бешенства, Генерал, но разузнайте, что они там говорят, чтобы мы успели наложить повязку раньше, чем вскроется рана, до того, как эти несчастные начнут петь пасторали с амвона и гадить на нашу родину, и тогда мне ничего не останется, как проучить их, хотя мне это совсем не улыбается: я правоверный католик римско-апостольской Церкви. С Богом воевать не намерен.

Но в этот вечер полицейские так и не узнали, о чем шла речь, несмотря на закупленные на библейской земле микрофоны, способные за три квартала уловить вздохи и прерывистое дыхание влюбленной пары в отдаленном отеле; несмотря на прослушивание всех телефонов, чтобы знать все до последнего намерения каждого, кто невнятно пробормотал что-либо в этой огромной тюрьме, величиной с территорию страны; несмотря на внедренных в епископскую резиденцию агентов, под видом дезинсекторов, занимающихся травлей тараканов, раздатчиков на складах, садовников и даже хромых, слепых и эпилептиков, которые просят у дверей милостыню и благословение у каждого идущего мимо человека в сутане. Службы безопасности приложили максимум усилий, но выяснили только, что лица, указанные в этом списке, заседали за закрытыми дверями несколько часов, мой Генерал, потом вышли из кабинета и направились в столовую, где им подали бульон из моллюсков, тушеную телятину с картосрельным гарниром и петрушкой, а на десерт… ближе к делу, полковник, не пудрите мне мозги кулинарными рецептами, а говорите, о чем шла речь. Не имею ни малейшего понятия, мой Генерал, но, с вашего позволения, можем допросить секретаря. Не будьте идиотом, полковник!

В полночь под внимательными взглядами полицейских, в открытую дежуривших на улице, прибывшие на собрание люди попрощались у дверей резиденции Кардинала. Все знали, что с этого момента их жизнь висит на волоске, но никто не колебался — они привыкли ходить по краю пропасти. Уже много лет они работали во имя Церкви. Все были люди светские, за исключением Хосе Леаля, а некоторые и вовсе атеисты, не имевшие до военного переворота никакого отношения к Церкви, но они объединились, идя на неизбежный компромисс во имя подпольной борьбы. Оставшись один, Кардинал потушил свет и направился к себе в комнату. Он рано отпустил секретаря и весь обслуживающий персонал: ему не хотелось, чтобы они поздно возвращались домой. С годами его сон становился все короче, и Кардинал поздно засиживался за работой, потому что спать все равно не хотелось. Он обошел дом, проверяя, закрыты ли двери, ставни и форточки: после того как недавно в саду взорвалась бомба, он принимал меры предосторожности. Он наотрез отказался от предложенного Генералом подразделения телохранителей, так же как и от группы молодых католиков-добровольцев, готовых обеспечить его безопасность. Он был убежден, что проживет до назначенного Богом часа и ни на миг больше или меньше. С другой стороны, говорил он, представители Церкви не могут, как политики, главари мафии и тираны, разъезжать по миру в бронемашинах и пуленепробиваемых жилетах Если какое-либо покушение на его жизнь увенчается успехом, то вскоре другой священник займет его место и продолжит его дело. Это внушало ему спокойствие.

Войдя в спальню, он закрыл массивную деревянную дверь, разделся и надел ночную сорочку. На какое-то мгновение он почувствовал усталость и тяжесть взятой на себя ответственности, но поспешил прогнать сомнения прочь. Опустившись на молитвенную скамейку, он закрыл лицо ладонями и стал говорить с Богом так, как делал это всегда, — с глубокой уверенностью, что он будет услышан и получит ответ на свои вопросы. Его надежды всегда оправдывались. Иной раз голос Творца доходил до слуха не сразу или проявлял себя, минуя извилистый путь, но никогда не умолкал насовсем. Он надолго погрузился в молитву, пока не почувствовал, что ноги его совсем застыли, а тяжесть прожитых лет сгибает спину. Он подумал о своем возрасте и понял, что не вправе требовать таких усилий от своей бренной плоти, а улегшись на кровать, удовлетворенно вздохнул: Господь одобрил его решение.

Через несколько недель, в среду, с самого утра установился солнечный, как в разгар лета, день. Возглавляемая помощником епископа комиссия прибыла в Лос-Рискос на трех автомобилях Следуя описанию своего брата, Хосе Леаль нанес маршрут на карту и был проводником комиссии. Агенты Генерала наблюдали за журналистами, представителями международных организаций и адвокатами издалека с прошлого вечера они неотступно следили за ними.

Ирэне хотела принять участие в комиссии как представитель своего журнала, но Франсиско ей не разрешил. В отличие от остальных, чье положение обеспечивало им определенную безопасность, они с Ирэне были беззащитны. Если их имена будут связаны с обнаружением трупов, нечего надеяться остаться в живых, а это вполне может случиться, потому что они оба видели, как Еванхелина подняла лейтенанта Рамиреса словно тряпку; фотокорреспондента и девушку видели и тогда, когда они были здесь, спрашивали о пропавшей девочке и несколько раз разговаривали с Ранкилео.