Легче, конечно, не становится, если мы начинаем исследовать Множественное, разделяя элементы, или рассматривая их в совокупности. Они пересекаются и расходятся, и каждый новый уровень знаний открывает необозримые просторы неисследованного; каждое увеличение мощности наших телескопов открывает новые галактики, каждое усовершенствование наших микроскопов показывает нам жизнь все более мелкую и необъяснимуую. Тайна громадных пространств между молекулами; тайна эфирных прослоек между звездами, которые удерживают их от столкновения. Тайна полноты вещей; тайна пустоты вещей! Так, по мере нашего рассуждения усиливается чувство, инстинкт, предвидение — как бы это назвать? — что Бытие есть единица, что Мысль есть единица, что Закон есть единица, и так до тех пор, пока мы не спросим — что такое единица. И снова замкнутый круг, мы играем в слова-слова-слова. И нет ни единого вопроса, на который можно было бы найти хотя бы приблизительный ответ.

Из чего сделана Луна?

Наука отвечает: "Из зеленого сыра!"

Для этой единицы «луны» у нас есть две идеи: Зелености и Сыра.

Зеленость зависит от освещенности, глаза и еще от тысячи различных условий.

Сыр зависит от бактерий, ферментации и породы коровы.

"Глубже, еще глубже, в самую суть вещей!"

Разрубим ли мы Гордиев узел? Скажем ли: "Есть Бог"?

И что же такое, черт побери, Бог?

Если, подобно Моисею, мы изобразим его как старца, повернувшегося к нам спиной, кто обвинит нас? Ведь сам великий Вопрос (а велик всякий Вопрос!) трактуется нами слишком бесцеремонно — так склонен думать разочарованный скептик.

Итак, опишем ли мы его как любящего отца, как ревностного жреца, как вспышку света под святой аркой? Что все это значит? Все эти образы — дерево и камень, дерево и камень наших тупых мозгов. Отцовство Бога — всего лишь образ, являющийся частью человеческой жизни и почерпнутый людьми оттуда; идея отца человеческого соединилась с идеей необъятности. Опять вместо Одного Два!

Никакая комбинация мыслей не может превзойти измышляющий ее мозг. Все, что мы можем подумать о Боге или сказать о Нем — насколько наши слова реально представляют мысли — гораздо меньше, чем мозг, который это измыслил и облек в слова.

Очень хорошо; продолжим ли мы отрицать наличие у Бога всех мыслимых качеств, как сделал бы язычник? Все чего мы достигаем — простое отрицание мысли.

Или он непознаваем, или он меньше, чем мы. Тогда, соответственно, то, что непознаваемо — неизвестно; и утверждения «Бог» или "Бог существует", как ответ на наш вопрос, становятся бессмысленными, как и любые другие.

И кто же мы теперь? Мы Спенсерианские Агностики, несчастные глупцы, жалкие Спенсерианские Агностики.

И на этом вопрос закрывается.

Конечно, настало время усомниться в достоверности некоторых наших данных. До сих пор наш скептицизм не только разбил на кусочки башню наших мыслей, но и уничтожил фундаментальный камень, поместив его в более густую и ядовитую пыль, чем та, в которую Моисей бросил тельца. Эти золотые Элохим! Наши телячьи головы, которые не только не вывели нас из Египта, но и завели во тьму, более глубокую и запутанную, чем любая тьма двойной Империи Осириса.

Юм адресовал свой? к Богу Беркли —!; А Будда свой? к Ведическому Атману —!; и ни Юм, ни Будда не отказались от своего вознаграждения. К кому можем обратиться мы сами? К самим себе? Поскольку мы не нашли никого, к кому можно было бы обраться; и не будет ли забавно, если наш подопечный? неожиданно распрямит спину, выпятит грудь и не двинется вперёд словно!?

Полагаю, тогда мы примем наш скептицизм разрушающим корни и ветви нашего познания — неужели нет предела его воздействию? Неужели он, в некотором смысле, не выставляет себя в смешном виде? Разрушив логику логикой — если Сатана изгонит Сатану, то как устоит его королевство? Давайте взойдём на Гору, мы — Спасители Мира, который мы суть, и ответим «Изыди, Сатана!» однако воздерживаясь от цитирования текстов или приведения доводов.

Ого! Скажет кто-то; Здесь объявился Алистер Кроули? — ослепленный и порабощённый Самсон, молотящий зерно для филистимлян!

Вовсе нет, мой мальчик!

Мы зададим все вопросы, которые мы можем задать — но мы можем обнаружить башню, построенную на скале, о которую ветры бьются впустую.

Не то, что христиане называют верой, будьте уверены! А то, что (возможно) создатели писаний — те выдающиеся мистики — подразумевали под верой. То, что я называю Самадхи и поскольку «вера без деяний мертва», то друзья мои, Самадхи — абсолютная чушь до тех пор, пока практик не продемонстрирует сияние золота своими деяниями в мире. Если ваш мистик становится Данте — хорошо; если Теннисоном — его откровения ничего не стоят!

Но как же эта башня Самадхи выдерживает атаку времен сомнений?

Не является ли идея Самадхи, просто-напросто, такой же зависимой от всех остальных идей — человек, время, бытие, мысль, логика? Если я стараюсь объяснить Самадхи путём аналогии, не оказывается ли зачастую, что я говорю так, как будто мы знали всё об Эволюции, Математике и Истории? Сложные и ненаучные исследования — просто соломинки перед ударом нашего горбатого друга!

Итак, один из устоев — всего лишь незначительный случай здравого смысла.

На днях я был у Дороти и, как мне глупо показалось, очень мило: поскольку её сэндвичи славные. Несомненно, вмешательство со стороны Отца Бернарда Вогана (Father Bernard Vaughan) и Доктора Тори (Dr. Torrey), и Ананды Меттея (Ananda Metteyya), и Мистера Г.В. Фута (Mr. G. W. Foote), и Капитана Фулера (Captain Fuller), и духа Иммануила Канта (Immanuel Kant), и Мистера Бернарда Шоу (Mr. Bernard Shaw), и юного Нойбурга (Neuburg) было проявлением дурного тона. Но, тем не менее, они вторглись и высказались! Я никогда ничего подобного не слышал. Каждый выражал свою точку зрения; но все они сошлись на том, что Дороти не существует, или, если она и существует, то является наиболее ужасным представителем, что её булочки чёрствые, и её чай несвежий; «посему» я очень дурно провёл время. Скажите-ка! Милостивый Боже! Но Дороти сохраняла спокойствие и не обращала внимания, и, в конце концов, я забыл о них.

Обдумывая происшедшее на трезвую голову, я понимаю, что очень вероятно они были правы: я не могу доказать обратного. Но просто как практик, я намереваюсь направить свой пароход — за мои грехи я нахожусь сейчас в Гибралтаре — обратно к Дороти в самый ближайший подходящий момент. Сэндвичи из сдобных булок и немецких сосисок, возможно, вульгарны и являются только фантазией — но именно этот вкус мне и нравится. И чем дольше я жую, — тем больше удовлетворения я получаю, до тех пор, пока я не зайду настолько далеко, чтобы предложить перекусить моим критикам.

Это звучит подобно как «Внутреннее Несомненно», произносимое заурядным Христианином; но есть и отличия.

Христианин настаивает на том, чтобы наглая ложь была принята в качестве неотъемлемой составляющей его (чаще её) системы; я же, напротив, запрашиваю факты, наблюдения. При скептическом подходе, верно, некто один представляет собой такой же карточный домик, как и некто другой; но только в философском смысле.

Практически, Наука истинна, а Вера глупа.

Практически, 3 x 1 = 3 — истина; и 3 x 1 = 1 — ложь; однако, скептически, оба утверждения могут быть неверными и нечёткими.

Практически, метод Франклина добычи огня с небес лучше, чем метод, предложенный Прометеем или Илией. Я сейчас пишу при свете, который используют люди, благодаря открытию Франклина.

Практически, «Я сконцентрировал своё сознание на белом излучающем свет треугольнике, центром которого был светящийся глаз, в течение 22 минут и 10 секунд моё внимание рассеивалось 45 раз», — это научное и весомое утверждение. «Я ревностно молился Господу в течение многих дней» означает что угодно или ничего. Тот, кого это интересует, может повторить мой эксперимент и сравнить свои результаты с моими. В последнем случае постоянно будет возникать вопрос, что означало «ревностно», кто был «Господь» и сколько дней составило «много».