— Он смог что-нибудь сказать об этих троих?

— По тому, как они двигались, он заключил, что двое из них были молодые: под этим он подразумевает, что им было около тридцати. Водитель был постарше, пошире в поясе. Все они были одеты в темную одежду, но ему показалось, что на них что-то вроде белых перчаток. Видимо, это были перчатки из латекса. У водителя и одного из молодых людей были темные волосы, а третий был либо лысый, либо бритый.

— Не так уж мало для старого пьяницы, который смотрит с верхнего этажа, — проговорил Фалькон.

— В этот угол проникает свет с улицы, — объяснила Феррера. — Но, так или иначе… не так плохо для человека, о котором его дочь говорит, что он пьет, пока не свалится.

— Главное — чтобы об этом не упоминалось в его показаниях, — предупредил Фалькон. — А что это за «объемистые, но легкие» мешки, которые они бросили поверх трупа?

— Он думает, что в них был какой-то садовый мусор — обрезки живых изгородей и прочее в том же роде.

— Почему?

— Он видел, как такие же штуки туда выбрасывают, но в начале вечера, а не в три ночи.

— Вы нашли в этих местах какие-нибудь большие дома, где может быть столько садового мусора? — спросил Фалькон. — В районе Альфальфы — в основном квартиры.

— Они могли подхватить эти мешки по пути, где угодно, — возразила Феррера.

— Если так, то мешки с мусором они должны были вынуть первыми, а твой приятель уверяет, что сначала они вытащили «что-то тяжелое».

— Посмотрим, что мне удастся найти.

— Кстати, Фелипе и Хорхе говорили, что подобрали на свалке мешок садовых обрезков, который валялся рядом с трупом, — вспомнил Фалькон. — Но я не знаю, нашлось ли у них время внимательно его изучить.

Рамирес позвонил Фалькону, когда тот уже направлялся к палатке экспертов.

— Данные по звонкам с мобильного телефона имама, — сказал Рамирес. — В СНИ их получили, но мне давать не хотят. Точнее, Пабло сказал, что посмотрит их, но теперь он не отвечает на мои звонки и не перезванивает.

— Попробую что-то сделать, — пообещал Фалькон.

В палатке экспертов толпилось больше двадцати неотличимых друг от друга существ в масках и белых комбинезонах с капюшонами. Фалькон позвонил Фелипе и попросил его выйти наружу. Фелипе помнил садовый мусор, он успел на него взглянуть.

— Все это были обрезки одного и того же типа живой изгороди, — сообщил он. — Такую используют в декоративном садоводстве. Самшитовая изгородь. Мелкие, глянцевитые темно-зеленые листья.

— Насколько свежая срезка?

— Срезано в конце недели. В пятницу днем или в субботу.

— Есть какие-нибудь мысли, насколько большую часть изгороди отстригли?

— Имейте в виду, это могла быть только часть обрезков, — предупредил Фелипе. — И потом, я живу в квартире. Живые изгороди — не моя специальность.

Кальдерон лежал на складной койке в камере. Голова его покоилась на ладонях, а глаза смотрели на четыре ярких белых квадрата солнечного света на стене высоко над дверью. Когда он закрывал глаза, эти квадраты вспыхивали красным на внутренней стороне век. Когда он смотрел в сумрак камеры, пятна словно испускали зеленоватый дымок. Он был сравнительно спокоен. Он был спокоен начиная с той минуты, как его застали, когда он пытался избавиться от Инес. Избавиться от Инес? Как эта фраза просочилась в его лексикон?

Его привезли в управление полиции на рассвете. Он был без рубашки, потому что эксперты забрали этот чудовищно заляпанный кровью предмет одежды. У копов в машине был включен кондиционер даже в такой час, и у него затвердели соски, он дрожал от холода. Когда они проезжали над рекой, под мостом проскользнули две гребные «восьмерки», направляясь на утреннюю тренировку, — и ему вдруг показалось, что у него с плеч свалилась колоссальная тяжесть. Мышцы шеи и мускулы между лопатками расслабились, вызвав почти эротические ощущения. Его организм состряпал мощное лекарство для борьбы со страхом, и оно дало совершенно неуместный эффект, приведя его в половое возбуждение.

Он прошел процесс заключения бесчувственно, словно животное, влекомое на убой, переместившись из машины в коридор тюрьмы, а оттуда в камеру, без всяких мыслей о том, что все это означает. У него взяли образец ДНК, поскоблив ему внутреннюю поверхность щеки, его сфотографировали и выдали ему оранжевую рубаху с короткими рукавами. Он испытал громадное облегчение, когда его наконец оставили одного, изъяв все вещи, включая ремень, и оставив лишь пачку сигарет. Усталость загнала его на койку. Он скинул туфли, повалился на жесткую койку и погрузился в сон без сновидений. В три часа дня его разбудили: пришло время обеда. Поев, он направил свой мощный ум на то, чтобы придумать, что он скажет следователю во время допроса, но потом он впал в прострацию, созерцая белые квадраты света на стене. Было неожиданно приятно вдруг освободиться от давления времени. В пять часов охранник пришел сообщить, что старший инспектор Луис Зоррита готов с ним побеседовать.

— Разумеется, вы имеете право попросить, чтобы при этом присутствовал ваш адвокат, — сказал Зоррита, входя в комнату для допросов.

— Я сам юрист, — заявил Кальдерон, не утратив самоуверенности, свойственной ему до ареста. — Давайте приступим.

Зоррита назвал его и себя в микрофон и попросил Кальдерона подтвердить, что ему была предоставлена возможность отвечать в присутствии адвоката, но он от этой возможности отказался.

— Я не хотел говорить с вами до тех пор, пока не получу от судмедэкспертов полный протокол вскрытия, — проговорил Зоррита. — Теперь он у меня имеется, и я могу перейти к выяснению первоначальных обстоятельств…

— Какого рода первоначальных обстоятельств? — спросил Кальдерон, просто чтобы показать, что он не собирается быть пассивным участником беседы.

— Я более или менее выяснил, что вы и ваша жена делали в течение последних двадцати четырех часов перед убийством.

— Более или менее?

— Есть некоторые пробелы относительно того, чем занималась ваша жена вчера днем. Вот и все, — ответил Зоррита. — Теперь я бы хотел, сеньор Кальдерон, чтобы вы сами, своими собственными словами, рассказали мне, что произошло этой ночью.

— Начиная с какого времени?

— Давайте начнем с того момента, когда вы покинули студию «Канал Сур» и прибыли в квартиру вашей возлюбленной, — попросил Зоррита. — То, что происходило до этого, хорошо задокументировано.

— Моей возлюбленной?

— Это слово употребила Мариса Морено, описывая ваши отношения, — объяснил Зоррита, просматривая свои записи. — Она ясно выразила нежелание называться вашей любовницей.

Это признание Марисы вызвало в нем почти сентиментальные чувства. Забавно, что из нее это вытянуло только следствие. С тех пор как его арестовали, он мало о ней думал, но вдруг ощутил, что скучает по ней.

— Это верное определение? — поинтересовался Зоррита. — С вашей точки зрения?

— Да, я бы сказал, что мы были влюблены друг в друга. Мы были знакомы около девяти месяцев.

— Тогда понятно, почему она делала все возможное, чтобы вас защитить.

— Защитить меня?

— Она пыталась уверить нас, что вы покинули ее квартиру позже, чем это было в действительности, чтобы тем самым вам было труднее убить свою жену…

— Я не убивал свою жену, — заявил Кальдерон со всей профессиональной жесткостью голоса.

— …но она «забыла», что вызывала вам такси и что мы можем получить доступ к данным по всем телефонным разговорам, а также к журналу вызовов таксомоторной компании, а кроме того, разумеется, побеседовать с самим водителем. Так что, боюсь, ее попытки выгородить вас оказались тщетными.

Допрос шел не по тому руслу, которое Кальдерон прочертил своим юридическим умом, пока лежал на койке в камере. Работая судьей, он присутствовал лишь на нескольких беседах с задержанными, а потому плохо себе представлял, как они проходят. Вот почему не прошло и минуты с начала разговора, как он почувствовал, что его загнали в угол. Его согревала мысль, что Мариса назвала его своим возлюбленным, но при этом бросало в холодную дрожь, когда он думал о том, что она сочла, что ему требуется ее помощь, из чего можно было сделать безрадостные выводы. Этот перепад температур привел к тому, что в его организме нарушилось равновесие. Его мысли не желали выстраиваться в обычном строгом порядке, они начинали блуждать, метаться, словно стайки детей на школьном дворе.