Автомобиль остановился за зданиями терминала, у въезда в аэропорт, предназначенного для пассажиров частных рейсов. Водитель поговорил с полицейским у ворот и показал пропуск. Пабло опустил окно, и полицейский, держа в руке свой планшет, заглянул внутрь. Он кивнул. Ворота открылись. Машина заехала в рентгеновскую рамку и выкатилась обратно. Они двигались позади погрузочной зоны, пока не оказались в ангаре, где стояли шесть небольших самолетов. Машина остановилась у реактивного «лира». Пабло поднял с пола «мерседеса» большой пластиковый пакет с утренними газетами. Они поднялись на борт самолета и заняли свои места. Пабло пролистал газеты, сплошь посвященные взрывам.

— Как вам такой заголовок? — спросил он, протягивая Фалькону один из британских таблоидов.

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ?

СОЧТИ ЧИСЛО ЗВЕРЯ: 666

6 июня 2006

Самолет приземлился в восемь с минутами по испанскому времени, на два часа опережающему марокканское. Их встретил «мерседес», где размещался представитель испанского посольства в Рабате; он взял у них паспорта. Затем их отвезли в тихий конец здания терминала и через несколько минут выпустили с другой стороны. «Мерседес» отправился на площадку, где были припаркованы автомобили, отдаваемые напрокат. Человек из испанского посольства передал им связку ключей, и Фалькон пересел в «пежо-206».

— Нельзя, чтобы у дома объекта видели посольскую машину, — пояснил Пабло.

Дипломат оплатил дирхемами таможенный сбор. Фалькон выехал из аэропорта и вскоре оказался на трассе, ведущей из Касабланки в Рабат. Солнце поднялось уже высоко, и жаркая дымка высасывала все краски из скучного, плоского пейзажа. Он откинулся на спинку сиденья, опустил стекло, и в салон устремился влажный морской воздух. Фалькон перегнал чудовищно перегруженные грузовики, кашляющие черным дымом; на грудах брезентовых тюков восседали мальчишки, оплетя ногами бортовые тросы. В поле человек, одетый в бурнус, сидел на белом костлявом осле, погоняя его палкой. Иногда мимо проносился «БМВ», оставляя на сетчатке мерцание арабской вязи. Пахло морем, древесным дымом, унавоженной землей и какими-то загрязнениями.

Впереди показались пригороды Рабата. Он двинулся по окружной дороге и въехал в город с востока. Он помнил, что надо свернуть у Марокканского банковского общества. Асфальт вдруг кончился, и машина оказалась на ухабистой, с глубокими колеями дороге, ведущей к главным воротам обнесенного стеной поместья Якоба Диури. Привратник узнал его. «Пежо» покатился по подъездной аллее, обсаженной пальмами Вашингтона, и остановился у парадной двери. Вышли двое лакеев в синих ливреях с красной окантовкой, на голове у каждого была феска. Прокатный автомобиль убрали. Фалькона провели в гостиную, откуда открывался вид на пруд, где Якоб совершал свои ежеутренние заплывы. Гость сел на один из кожаных диванов кремового цвета, перед низеньким деревянным столиком, инкрустированным перламутром. Слуга вышел. В саду пересвистывались птицы. Мальчик вытянул откуда-то шланг и стал поливать гибискус.

Появился Якоб Диури, одетый в синюю джеллабу[60] и белые барбуши.[61] Слуга поставил на столик латунный поднос с чайником мятного чая и двумя стаканчиками и удалился. Якоб отпускал волосы (сейчас они были влажными), а вот бороду он теперь стриг коротко. Они с арабским радушием обнялись и какое-то время, держа друг друга за плечи, смотрели друг другу в глаза и улыбались. Фалькон прочел в глазах Якоба теплоту и настороженность. Он понятия не имел, что можно разглядеть в его собственных.

— Может быть, тебе лучше кофе, Хавьер? — спросил Якоб, отпуская его.

— Чай — в самый раз, — ответил Фалькон, усаживаясь по другую сторону столика.

Главный вопрос неуклюже громоздился у Фалькона в мозгу. Он ощущал непривычное нервное напряжение, возникшее между ними. Теперь он точно знал, что испанская прямота не подойдет для ведения этого разговора. Нужен более окольный, более философский путь.

— Мир снова сошел с ума, — озабоченно заметил Диури, наливая мятный чай с огромной высоты.

— Он никогда и не был в своем уме, — откликнулся Фалькон. — Для скучного трезвомыслия у нас не хватает терпения.

— Но, как ни странно, желание скучного разложения никогда нас не покидает, — произнес Диури, протягивая ему стакан чая.

— Это потому что умники из мира моды убеждают нас, что важнее всего — принять решение, какую сумку выбрать, — ответил Фалькон.

— Touche,[62] — улыбнулся Диури, садясь на диван напротив. — Ты сегодня остроумен, Хавьер.

— Ничто так не заостряет ум, как небольшая доза страха, — улыбнулся Фалькон.

— По тебе не скажешь, что ты напуган, — возразил Диури.

— Однако это так. Быть в Севилье и видеть все по телевизору — разные вещи.

— Во всяком случае, страх будит творческие силы, — сказал Диури, плавно уходя в сторону от линии разговора, которую наметил было Фалькон. — А террор губит их или заставляет нас бестолково носиться, подобно цыплятам с отрубленными головами. Как ты думаешь, страх, который люди испытывали при Саддаме Хусейне, пробуждал в них творческие способности?

— А как насчет того страха, который приходит вместе со свободой? С ее широтой выбора и новой ответственностью?

— Или страх, вызванный недостаточной защищенностью, — проговорил Диури, потягивая чай и явно наслаждаясь: он понял, что Фалькон не собирается вести себя слишком по-европейски. — Мы когда-нибудь беседовали с тобой об Ираке?

— Мы много говорили про Ирак, — ответил Фалькон. — Марокканцы обожают говорить со мной об Ираке, зато все, кто живет севернее Танжера, терпеть не могут такие разговоры.

— Но у нас, у меня и у тебя, никогда не было настоящей беседы об Ираке, — заметил Диури. — Мы не обсуждали этот вопрос: «Почему туда вторглись американцы?»

Держа в руках стакан, Фалькон откинулся на спинку дивана. Да, так всегда и было, когда он приезжал в Марокко и встречался с Якобом. Так было с родственниками Фалькона в Танжере, да и со всеми марокканцами. Чай и бесконечные споры. В Европе Фалькон так никогда не разговаривал, а всякая попытка завязать подобную беседу натолкнулась бы на неприятие. Но на сей раз дискуссия давала ему возможность продвинуться в нужном направлении, найти лазейку. Им придется кружить друг вокруг друга, пока наконец не выпадет возможность сделать деловое предложение.

— Почти все марокканцы, с которыми я говорил, уверены, что в основе всего была нефть.

— Ты быстро учишься, — произнес Диури, заметив, что Фалькон встал на марокканскую точку зрения. — Похоже, в тебе больше марокканского, чем ты думаешь.

— Моя марокканская сторона постепенно заполняется топливом, — отозвался Фалькон, потягивая чай.

Диури засмеялся, потянулся к Хавьеру за его стаканом и налил еще две порции «высотного» чая.

— Если американцам хотелось прибрать к рукам иракскую нефть, зачем было тратить сто восемьдесят миллиардов долларов на вторжение, если они могли одним росчерком пера добиться санкций? — вопросил Диури. — Нет. Это — недальновидные размышления тех, кого британцы любят именовать «арабской улицей». Мыслители из чайных считают, что люди совершают поступки только для того, чтобы немедленно извлечь прибыль, они забывают, с какой поспешностью проводилась операция. Сначала в Ираке якобы обнаруживают оружие массового поражения. Потом ООН заставляют принять новые резолюции. Потом войска спешно подтягивают к границам. А затем — запланированное вторжение, которое происходит очень быстро и последствия которого не обеспечены ресурсами. Зачем все это было сделано? Куда должна была потечь иракская нефть? Вниз, в спускное отверстие?