Рамирес покачал головой. Все отрицать — обычный способ психологической защиты у мужей, которые убили своих жен.

— Теперь начнется, — сказал Рамирес. — Набросятся, как акулы. Столько народу ждало этого момента.

— Знаешь, Хосе Луис, хуже всего то, — с усилием проговорил Фалькон, — что у нее очень серьезные синяки в верхней части тела и на левом боку… и это старые синяки.

— Он ее бил?

— У нее на лице не было совершенно никаких следов.

— Взять бы вам с собой на эту пресс-конференцию ребят из отдела по борьбе с уличными беспорядками, — заметил Рамирес. — Журналисты станут как бешеные, если про это услышат.

— Позавчера вечером Инес приходила ко мне домой, — сказал Фалькон. — Вела себя очень странно. Я даже подумал, что она хочет ко мне вернуться, но теперь я понимаю, что она пыталась рассказать мне о том, что с ней происходит.

— Как вам показалось, она испытывала какие-то боли? — спросил Рамирес, предпочитая придерживаться фактов.

— Она ругалась, я никогда раньше не слышал, чтобы она так ругалась. И в какой-то момент она действительно схватилась за бок, — вспомнил Фалькон. — Она была в ярости из-за всех его…

— Ну, это мы знаем, — прервал Рамирес, который не предполагал перехода на такой уровень доверительности.

Глаза Фалькона наполнились слезами, его душа большими глотками пила горе. Рамирес сжал его плечо громадной сочувствующей ручищей.

— Лучше бы нам подумать насчет сегодня, — сказал Фалькон. — Ты успел прочесть материалы о неопознанном трупе, который в понедельник нашли на свалке?

— Пока нет.

— У нас в Севилье не так часто находят трупы, — заметил Фалькон. — И потом, я ни разу не встречал в своей практике настолько изувеченного покойника, к тому же отравленного цианидом. И все это происходит за считаные дни до того, как в городе взрывается бомба.

— Здесь не обязательно должна быть связь, — возразил Рамирес, опасаясь взвалить на себя еще одну работу, не сулящую результатов.

— Но пока мы не получили тонну информации из мечети, я хочу узнать, есть эта связь или нет, — сказал Фалькон. — По крайней мере, я хотел бы опознать жертву. Это может помочь по-новому взглянуть на ситуацию.

— Есть в этих материалах какие-то зацепки?

— Судмедэксперт считает, что ему было сорок с лишним, у него были длинные волосы, он вел сидячий образ жизни и редко носил обувь. В крови у него нашли следы гашиша, а в лимфоузлах — следы татуировочной краски, вот почему ему отрезали кисти рук: на них была татуировка, небольшая, но, видимо, примечательная.

— По-моему, это кто-то из университетских, — заявил Рамирес, с подозрением относившийся ко всем чересчур образованным. — Аспирант?

— Или профессор, который пытался вернуть молодость?

— Испанец?

— Кожа желто-коричневая, — ответил Фалькон. — Когда-то ему сделали операцию грыжи. Эксперт вынул нитки, которыми зашивали шов. Так что можешь определить, какой марки эти нитки, какая компания их поставляла и в какую больницу. Конечно, ему это могли сделать за границей…

— Хотите, чтобы я занялся этим один?

— Подключи Ферреру. Она уже провела кое-какую работу по этому делу, — ответил Фалькон. — А Перес, Серрано и Баэна могли бы обойти стройки Севильи, особенно те, где работают иммигранты. Скажи им, что они должны найти электриков.

— Вроде бы кто-то говорил, что вы заказали модель головы этого типа… ну, того, которого нашли на свалке?

— Скульптор — друг нашего судмедэксперта, — сказал Фалькон. — Я прослежу за этим.

— Вы пропустили вчерашний вечерний сеанс, — заметила Алисия Агуадо.

— Произошла неожиданная вещь, — ответила Консуэло. — Очень неприятная.

— Мы встречаемся как раз для того, чтобы это обсуждать.

— Вы попросили меня устроить так, чтобы после нашей беседы во вторник вечером меня ждал дома кто-нибудь из членов семьи, — сказала Консуэло. — Я попросила сестру. Она пришла, но не могла оставаться долго. Мы поговорили о сеансе. Она увидела, что я спокойна, и ушла. В среду днем она позвонила мне, чтобы узнать, по-прежнему ли у меня все в порядке, мы поболтали, и она вспомнила, о чем хотела спросить меня накануне вечером. Мой новый смотритель бассейна.

— Смотритель бассейна?

— Он следит за бассейном. Проверяет кислотность воды, чистит дно, снимает грязь с поверхности, удаляет… — начала перечислять Консуэло, нарочно погружаясь в детали.

— Хорошо, Консуэло. Я не собираюсь профессионально заниматься очисткой бассейнов, — прервала ее Агуадо.

— Дело в том, что у меня нет никакого нового смотрителя, — пояснила Консуэло. — Каждый вторник, днем, приходит один и тот же парень, и так с тех пор, как я купила дом. Мне этот человек достался в наследство от предыдущих хозяев.

— И что же?

Консуэло попыталась сглотнуть, но не смогла.

— Моя сестра описала его, и оказалось, что это тот омерзительный chulo[75] с площади Пумарехо.

— Очень неприятно, — согласилась Агуадо. — Конечно, вы забеспокоились. Вызвали полицию и остались с детьми. Это вполне понятно.

Молчание. Консуэло склонилась на бок в кресле, точно мягкая кукла, потерявшая часть набивки.

— Ладно, — произнесла Агуадо. — Скажите мне, что вы делали и чего вы не делали.

— Я не вызвала полицию.

— Почему?

— Я была слишком смущена, — ответила она. — Мне пришлось бы все им объяснять.

— Вы могли бы просто сообщить им, что вокруг вашего дома шныряет нежелательная личность.

— Наверное, вы плохо себе представляете работу полиции, — сказала Консуэло. — Пять лет назад я две недели пробыла подозреваемой в убийстве. Они тебя подвергают почти тому же, что со мной делаете вы. Ты начинаешь говорить, и они буквально чуют разные вещи. Они знают, когда люди скрывают всякие мерзости насчет своей жизни. Они каждый день это видят. Они спросили бы меня: «Как вы думаете, может ли оказаться так, что вы знакомы с этим человеком?» — и что тогда? Особенно в моем хрупком психическом состоянии.

— Полагаю, вам трудно будет в это поверить, но я рассматриваю это как позитивный сдвиг, — заметила Агуадо.

— А для меня это промах, — сказала Консуэло. — Я не знаю, может ли этот человек представлять опасность для моих детей, и из-за собственного стыда я подвергаю их риску.

— По крайней мере, теперь я знаю, что он существует на самом деле, — произнесла Агуадо.

Консуэло промолчала, потому что не задумывалась о тревожной возможности обратного.

— У нашего сознания — свои способы исправлять дисбаланс, — проговорила Агуадо. — Например, могущественный топ-менеджер, контролирующий жизни тысяч людей, может компенсировать дисбаланс, представляя себя школьником, которому учитель дает указания, что делать. Это — очень мягкая форма обретения равновесия. Существуют и более агрессивные формы. Влиятельные бизнесмены нередко посещают проституток, играющих роль «госпожи» в садомазохистских играх: такой мужчина жаждет, чтобы его связали, лишили воли и наказали. Один психолог из Нью-Йорка рассказывал мне, что некоторые его клиенты ходят в специальные ясли, где они надевают гигантские подгузники и сидят в громадных манежах. Опасность возникает, когда стираются грани между фантастическим, реальным и иллюзорным. Сознание путается и уже не в состоянии проводить различия, и тогда может произойти срыв, ущерб от которого может растянуться надолго.

— Вы хотите сказать, что у меня была фантазия и что я могу сделать еще один шаг, чтобы найти что-то реальное в том же духе.

— По крайней мере, вы описывали мне не иллюзию, — сказала Агуадо. — До того как ваша сестра подтвердила его существование, я не знала, насколько далеко вы зашли. Я просила вас не позволять себе отвлекаться по пути сюда, потому что, если он существует на самом деле, та реальность, которую вы искали, могла оказаться очень опасной… для вас лично. Этот мужчина не имеет ни малейшего представления о природе ваших проблем. Он почувствовал вашу уязвимость. Скорее всего, он просто хищник.