— Вы меня смутили, старший инспектор.

— Дон Эдуардо несколько часов назад сообщил мне, что на прошлой неделе он заплатил Татебу Хассани гонорар в пять тысяч евро за его консультации по поводу выработки иммиграционной политики «Фуэрса Андалусия».

— Это смешно. Наша иммиграционная политика сформулирована еще несколько месяцев назад. Мы начали работать в октябре, когда Евросоюз открыл двери для Турции и все эти африканские иммигранты попытались просочиться в Мелилью. «Фуэрса Андалусия» не верит, чтобы мусульманская страна, даже если в ней светская власть, могла быть совместима с христианскими государствами. На протяжении всей истории европейцы последовательно проявляли нетерпимость по отношению к другим религиям. Мы не представляем себе, к каким социальным последствиям приведет вхождение Турции в Евросоюз: пятая часть его населения окажется мусульманским.

— Вы не на предвыборном митинге, сеньор Аларкон, — заметил Фалькон, поднимая руки, словно чтобы защититься от этой лавины тезисов.

— Извините. Это у меня автоматизм, — проговорил он, покачав головой. — Но почему Риверо, Зарриаса и Карденаса обвиняют в убийстве человека, которому они просто заплатили за помощь в выработке иммиграционной политики? Почему Фернандо думает, что «Фуэрса Андалусия» каким-то образом несет ответственность за бомбу, которую заложили в мечеть?

— Я дам вам неопровержимый факт, а вы мне скажите, какие выводы можно из него сделать, — проговорил Фалькон. — Вы слышали в новостях, что в разрушенной мечети был найден огнеупорный ящик, в котором лежали архитектурные чертежи двух школ и биологического факультета университета, а также листки с арабским текстом.

— В которых давались чудовищные инструкции.

— Они были написаны Татебом Хассани.

— Значит, он был террористом?

Фалькон сделал паузу, постукивая краями снимка об стол: одним краем, потом другим. В углу тихо источала дымок кофеварка. Аларкон нахмурился, глядя на тыльную сторону ладоней; его ум перебирал возможные версии. Фалькон изложил ему другие факты, пока не ставшие достоянием общественности: почерком Татеба Хассани были сделаны пометки на экземплярах Корана, найденных в «пежо-партнере» и квартире Мигеля Ботина; кроме того, он рассказал о последней встрече Рикардо Гамеро с Анхелом Зарриасом и произошедшем вскоре после нее самоубийстве агента КХИ. Аларкон перевернул руки и стал смотреть на ладони, словно его политическое будущее утекало, просачиваясь сквозь пальцы.

— Я не знаю, что сказать.

Фалькон кратко изложил ему историю жизни Татеба Хассани и спросил, похоже ли это на портрет опасного исламского экстремиста.

— Зачем им было платить Хассани, чтобы тот сфабриковал документы, которые указали бы на планируемый теракт, если, как это показывают следы гексогена в «пежо-партнере», исламские террористы и так занимались перевозкой и размещением взрывчатки, намереваясь провести серию взрывов? — спросил Аларкон. — Бессмысленно.

— Руководство «Фуэрса Андалусия» не знало о гексогене, — проговорил Фалькон и рассказал о наблюдении со стороны «Информатикалидад», о фальшивых муниципальных инспекторах, об электриках и о том, как в мечеть поместили дополнительное взрывное устройство, начиненное «Гома-2 ЭКО», и огнеупорный ящик.

Аларкон был ошеломлен. Он знал всех директоров «Информатикалидад», он сказал, что все они — «участники игры». Только сейчас он понял, как его использовали.

— И меня сделали новым лицом «Фуэрса Андалусия», чтобы после трагедии я привлек голоса противников иммиграции, а это, в свою очередь, позволило бы нам набрать необходимый процент для того, чтобы естественным образом войти в коалицию с Народной партией перед парламентскими выборами будущего года, — проговорил Аларкон.

Эти открытия лишили Аларкона остатков энергии, и он откинулся назад, бессильно свесив руки, размышляя о катастрофе, невольным виновником которой он оказался.

— Я понимаю, вам это тяжело… — начал Фалькон.

— Конечно, это будет иметь колоссальные последствия, — произнес Аларкон, и на лице у него отразилось странное сочетание чувств — смесь отчаяния и облегчения. — Но я думал не об этом. Я думал, что безумный поступок Фернандо имел незапланированный побочный эффект: он позволил мне оправдаться перед старшим инспектором полиции, который ведет расследование.

— В наши следственные методы больше не входят инсценировки казни, — заметил Фалькон. — Но мне действительно удалось сэкономить много времени.

— И я не это имел в виду, когда размышлял о расширении полномочий полиции в отношении террористов, — добавил Аларкон.

— Вам надо серьезнее потрудиться, чтобы завоевать мой голос, — проговорил Фалькон. — Как бы вы описали ваши отношения с Лукрецио Аренасом?

— Я бы не преувеличил, если бы сказал, что он был для меня как отец, — сказал Аларкон.

— Вы давно его знаете?

— Одиннадцать лет, — ответил Аларкон. — Собственно, я познакомился с ним еще раньше, когда работал в Южной Америке в филиале компании «Мак-Кинси», но сблизились мы, когда я перешел в «Леман бразерс» и стал сотрудничать с испанскими промышленниками и банками. В девяносто седьмом он взял меня к себе на работу, и с тех пор он стал мне как второй отец… он сформировал всю мою дальнейшую карьеру. Это он дал мне веру в себя. В моей жизни он занимает второе место после Бога.

Фалькон ожидал этого ответа.

— Если вы считаете, что он вовлечен во что-то подобное, — подумайте как следует. Вы не знаете его так, как знаю я, — заявил Аларкон. — Это какая-то местная интрига, ее затеяли Зарриас и Риверо.

— Риверо — человек конченый. С ним было кончено еще до того, как все произошло. Вокруг него так и пахло скандалом, — проговорил Фалькон. — Я знаю Анхела Зарриаса. Он не лидер по натуре. Он выводит в лидеры других, но сам он не инициирует события. Что вы можете мне сказать об Агустине Карденасе и Сезаре Бенито?

— Мне нужен еще кофе, — заявил Аларкон.

— Есть интересная связь, подумайте о ней, — сказал Фалькон. — От «Информатикалидад» к «Горизонту», оттуда — к «Банко омни»… и к «Ай-4-ай-ти»?

Кофеварка журчала, капала, шипела и дымилась, пока Аларкон бродил вокруг нее, моргая и стараясь увязать этот новый взгляд со своим собственным набором знаний. В его бровях залегло сомнение. Фалькон понимал, что этих сведений ему будет недостаточно, но ничего другого у него сейчас не было. Если Риверо, Зарриас и Карденас не сломаются, тогда Аларкон, возможно, станет единственной дверью, через которую удастся проникнуть в заговор, но это будет неподатливая дверь. Он слишком мало знал о Лукрецио Аренасе, чтобы возбудить в Аларконе чувство ярости по поводу того, как бесстыдно его эксплуатировал так называемый «отец».

— Я знаю, чего вы от меня хотите, — произнес Аларкон, — но я не могу этого сделать. Я понимаю, сейчас не в моде сохранять верность, особенно в политике и в бизнесе, но я не могу себя побороть. Даже подозревая этих людей, я словно ополчаюсь на собственную семью. И потом, они действительно — моя семья. Мой тесть — один из них…

— Вот почему вас выбрали, — объяснил Фалькон. — Вы представляете собой уникальную комбинацию. Я не согласен с вашей политикой, но я вижу, что вы, прежде всего, человек очень смелый и что ваши намерения по отношению к Фернандо были абсолютно честными. Вы умны и талантливы, но ваше уязвимое место — лояльность по отношению к сторонникам, о которой вы сами сказали. Влиятельным людям нравится видеть все это в человеке, потому что у вас есть все те качества, которыми они сами не обладают, и при этом они могут манипулировать вами, чтобы достичь своих целей.

— Удивительный мир: верность в нем считается слабым местом, — проговорил Аларкон. — Видимо, ваша работа сделала вас циником, старший инспектор.

— Я не циник, сеньор Аларкон, я просто в конце концов понял, что добродетель по определению предсказуема, — ответил Фалькон. — Такова ее природа. А зло всегда изумляет нас своей наглой и непостижимой виртуозностью.