— Вы уверены, Хавьер? — спросил он, словно умоляя о пощаде.

— Он — самое слабое звено из этих трех, самое уязвимое, — сказал Фалькон. — Если мы его не расколем, остальных нам будет одолеть гораздо труднее. Мы можем выдвинуть против него оглушительные улики.

— Комиссар Лобо считает, что это — наилучший путь.

Фалькон положил в карманы мобильный и фотографию Татеба Хассани. Глядя на свое отражение в стеклянной двери патио, завязал галстук. Двигая плечами, влез в пиджак. Он ясно ощущал, как его ботинки движутся по мраморным плитам патио, пока он шел к машине. Он поехал сквозь ночь. Безмолвные улицы, освещенные фонарями под темными деревьями, были почти пусты. Рамирес позвонил сообщить, что Аларкон ушел. Фалькон велел отпустить всех по домам, кроме Серрано и Баэны, которые будут следить за Зарриасом.

До дома Риверо было близко. На площади имелась стоянка. Он встретился с Рамиресом на углу. Серрано и Баэна сидели в машине без полицейских знаков напротив дома Риверо.

Подъехало такси, развернулось у дубовых дверей Риверо. Водитель вылез и позвонил в дверь. Не прошло и минуты, как Анхел Зарриас вышел и сел на заднее сиденье машины, которая тут же отъехала. Серрано и Баэна подождали, пока она почти не скрылась из виду, и затем поехали следом.

Кристина Феррера отправилась домой на такси. Она была так измотана, что забыла попросить у водителя чек. Она достала ключи и двинулась к подъезду. И тут же насторожилась: на ступеньках у входа сидел какой-то человек. Он поднял руки, чтобы показать, что не желает ей зла.

— Это я, Фернандо, — сказал он. — Потерял ваш телефон, а вот адрес запомнил. Пришел поймать вас на слове: вы мне предлагали ночлег. Лурдес, мою дочку, сегодня выписали из интенсивной терапии и перевели в обычную палату, а значит, я больше не могу ночевать в больнице.

— Вы давно ждете?

— После бомбы я не смотрю на часы, — ответил он. — Так что не знаю.

Они поднялись к ней на четвертый этаж.

— Вы устали, — сказал он. — Простите, не надо мне было приходить, но мне больше некуда пойти. Ну, то есть больше нет таких мест, где бы мне было уютно.

— Ничего, — проговорила она. — Это просто еще один длинный день в череде длинных дней. Я привыкла.

— Вы их еще не поймали?

— Мы уже близко, — ответила она.

Она поставила сумку на стол в гостиной, сняла пиджак и повесила на спинку стула. На поясе у нее висела кобура.

— Ваши дети спят? — шепотом спросил он.

— Они ночуют у соседки, когда я поздно прихожу с работы, — ответила она.

— Понимаете, я просто хотел посмотреть, как они спят… — пробормотал он, помахав рукой, словно этот жест объяснял его потребность в нормальной жизни.

— Они еще слишком маленькие, их нельзя оставлять на всю ночь одних, — сказала она. Потом она прошла в спальню, отстегнула кобуру и положила ее в верхний ящик комода. Затем вытянула блузку из-под пояса.

— Вы ели? — спросила она.

— Не беспокойтесь обо мне.

— Поставлю пиццу в микроволновку.

Кристина вынула пиво и накрыла на стол. Потом постелила свежее белье в одной из детских.

— Ваши соседи любят сплетничать?

— Вы теперь знаменитость, так что они волей-неволей будут о вас говорить, — заметила Феррера. — И потом, они знают, что я была монахиней, так что о моей добродетельности они не очень пекутся.

— Вы были монахиней?

— Да, я же вам сказала, — ответила она. — Ну что, каково это?

— Каково что?

— Быть знаменитым.

— Не понимаю, — признался Фернандо. — То я рабочий на стройке, а то вдруг я голос народа, хотя я-то тут ни при чем, это все потому что Лурдес осталась жива. Это можно объяснить, как по-вашему?

— Вы стали центром того, что случилось, — сказала она, вынимая из микроволновки пиццу. — Люди не хотят слушать политиков, они хотят услышать человека, который страдал. Трагедия обеспечивает вам их доверие.

— Никакой логики, — произнес Фернандо. — Я говорю то же самое, что всегда говорил в баре, куда ходил утром выпить кофе, и тогда меня никто не слушал. А теперь вся Испания ловит каждое мое слово.

— Что ж, завтра это может перемениться, — проговорила Феррера.

— Что может перемениться?

— Извините. Ничего особенного. Я не имею права об этом говорить. Я не должна была об этом упоминать. Забудьте. Я слишком устала.

Фернандо прищурился, не донеся кусок пиццы до рта.

— Вы близко, — произнес он. — Вы так сказали. Получается, вы знаете, кто они? Или вы уже их поймали?

— Это просто значит, что мы близко, — сказала она, пожимая плечами. — Мне не надо было этого говорить. Это дело полиции. У меня вырвалось, потому что я устала. Я не подумала как следует.

— Просто назовите мне группу, — попросил Фернандо. — У них у всех дурацкие сокращенные названия вроде МИЕДО — Martires Islamicos Enfrentados a la Domination del Occidente. «Исламские мученики в борьбе против засилья Запада».

— Вы этого не слышали.

Он нахмурился и повторил их диалог.

— Вы хотите сказать, что это были не террористы?

— Это действительно были террористы, но не исламские.

Фернандо недоверчиво покачал головой.

— Не понимаю, как вы можете так говорить.

Феррера пожала плечами.

— Я читал все сообщения, — сказал Фернандо. — Вы нашли у них в фургоне взрывчатку, Коран, исламский пояс и черную маску. Они принесли взрывчатку в мечеть. Мечеть взорвалась и…

— Все это правда.

— Тогда не понимаю, о чем вы говорите.

— Вот почему вам надо об этом забыть, пока завтра об этом не скажут в новостях.

— Тогда почему вы не можете мне сейчас сказать? — спросил он. — Я никуда отсюда не ухожу.

— Потому что подозреваемых еще надо допросить.

— Каких подозреваемых?

— Людей, которых подозревают в том, что они планировали взорвать мечеть.

— Вы меня просто хотите запутать.

— Я скажу вам, если вы мне пообещаете, что больше не будете ничего спрашивать, — проговорила Феррера. — Я знаю, что для вас это важно, но речь идет о полицейском расследовании и строго конфиденциальной информации.

— Скажите.

— Сначала пообещайте.

— Обещаю, — пробормотал он, отмахнувшись.

— Похоже на обещание политика.

— С кем поведешься. Учишься слишком многому и слишком быстро, — произнес Фернандо. — Я вам обещаю, Кристина.

— В мечеть подложили другую бомбу, и, когда она взорвалась, сдетонировала вся та масса гексогена, которую там держали исламские террористы. Вот что разрушило ваш дом.

— И вы знаете, кто подложил эту бомбу?

— Вы мне обещали, что больше не будете ничего спрашивать.

— Я знаю, но мне же нужно… я должен знать.

— Сегодня ночью мы как раз это выясняем.

— Вы должны сказать мне, кто они.

— Не могу. И никаких споров. Это невозможно. Если об этом узнают, я потеряю работу.

— Они убили мою жену и моего сына.

— И если они виновны, они предстанут перед судом.

Фернандо распечатал пачку сигарет.

— Вам придется выйти на балкон, если хотите покурить.

— Посидите со мной?

— Больше не будет вопросов?

— Обещаю. Вы правы. Я не могу вас подвести.

Фалькон и Рамирес позвонили в дверь, как только такси с Зарриасом свернуло с улицы Кастелар. Эдуарде Риверо открыл дверь, думая, что это Анхел вернулся за своей записной книжкой. Он с удивлением увидел в дверном проеме двух полицейских с каменными лицами; они демонстрировали ему свои удостоверения. Его лицо мгновенно утратило всякое выражение, словно нервные волокна перестали управлять мышцами. Но их тут же вновь оживило гостеприимство.

— Чем могу служить, господа? — спросил он, и его седые усы вдвое увеличили широту и теплоту его улыбки.

— Мы хотели бы с вами поговорить, — сказал Фалькон.

— Уже очень поздно, — заметил Риверо, глядя на часы.

— Дело срочное, — пояснил Рамирес.

Риверо отвернулся от него с видом легкого отвращения.