Тупая пульсирующая боль внутри черепа напомнила ему обо всем. Афина, Гриффин. Все существо Джонаса наполнилось обжигающим бешенством, которое вызвало небывалый прилив энергии. Джонас откинул покрывало и сел – но тут же понял, как тяжело ему дается каждое движение. Он застонал, к горлу подступила тошнота. Боль в макушке заметно усилилась – интересно, чем эта дрянь ударила его? Медленно, осторожно он нащупал брюки, рубашку, сапоги. Пока он с трудом одевался, комната кружилась перед его глазами.

Попытка подняться с постели вызвала еще один сокрушительный приступ боли и новую волну тошноты, но злоба, переполнявшая Джонаса, придала ему сил. Он проковылял к окну, отдернул занавески и увидел, что потерял если не весь день, то, по крайней мере, большую его часть. Дождь почти стих, превратившись в туманную морось, и на землю уже спускались сумерки.

Джонас снова подумал об Афине, о Гриффине. И испытал такую лютую ненависть, что пришлось схватиться обеими руками за раму,– иначе он бы не удержался на ногах. Он вспомнил о Рэйчел, и горло его обжег сдавленный, горестный крик, эхом отдавшийся в пустой комнате.

Рэйчел. Они все лгали, говоря о ней, не могли не лгать. Не было ни ребенка, ни выкидыша, ни аборта. Джонас закрыл глаза, увидел ее, поднимающуюся из церковного пруда в день пикника в промокшей, ставшей прозрачной шелковой блузке, с запутавшимися в волосах листьями. Он тогда видел ее так ясно, словно она была нагая: ее полные груди и розовые кружки сосков, даже маленькое родимое пятно в виде ромба. А потом была та ночь в Сиэтле, ночь, когда она заболела и он бережно раздевал ее, потрясенный ее красотой...

Он глубоко вздохнул, открыл глаза. Он не может, не должен потерять ее, и неважно, какой ценой она ему достанется.

На комоде стояла бутылка, и Джонас добрался до нее, налил двойную порцию и в один прием проглотил обжигающую жидкость. Это немного взбодрило его; он влил в себя еще такое же количество.

Дверь спальни скрипнула петлями, и на пороге возникла внушительная фигура миссис Хаммонд.

– Джонас, эта женщина ждет вас внизу. Я пыталась не впускать ее...

– Какая женщина? – перебил Джонас, снова наполняя стакан.

– Миссис Бордо,– ответила экономка.– Она носится с какой-то безумной идеей насчет того, что вы с ней должны добиться ареста Гриффина Флетчера.

Арест. Запрокинув голову, Джонас обдумал это, потом нервно вздохнул:

– Она случайно не сообщила, за что?

– За то, что он сделал аборт этой девице Маккиннон,– печально ответила миссис Хаммонд.

Джонас сжался. Если это случится, ложь будет подтверждена и увековечена – каждый поверит, что Рэйчел была беременна.

– Нет,– прохрипел он.– Проклятье, нет! Пусть эта... Пусть она поднимется сюда.

– Думаю, она не захочет подниматься, Джонас. Она жутко нервничает. И неудивительно – по мне, если кого и надо арестовать, так это ее. Когда я нашла вас на полу...

Джонас перебил ее:

– Скажи ей, что я сейчас спущусь.

Афина и вправду нервничала. Она металась по гостиной, будто какой-то экзотический дикий зверь, и была очень бледна. Джонас заметил, что она начеку и старается держаться на безопасном расстоянии от него.

– Я не дам тебе засадить Гриффина в тюрьму,– прямо заявил он.

Чернильно-синие глаза Афины сверкнули, и она остановилась как вкопанная.

– Почему? Ты устранишь его со своего пути, раз и навсегда...

– Я сказал, нет.

Теперь Афина совершенно рассвирепела и, залившись краской, накинулась на него:

– Джонас, эта девица лежит сейчас у него дома – в его постели,– приходя в себя после нелегального аборта!

Джонас закрыл глаза. Он чувствовал, как алкоголь смешивается с яростью в его крови, притупляя непрерывную головную боль.

– Нет,– хрипло прошептал он.– Нет.

– Я не могу поверить, что ты позволить Гриффину избежать наказания за это!

Внезапно язык Джонаса вышел из-под контроля разума: он лепетал что-то о Гриффине, об отце Рэйчел, – Эзре Маккинноне. Джонас впал в странное состояние, утратив способность понимать собственные слова – казалось, они доносились до него сквозь закрытую дверь.

Но глаза Афины расширились, и она начала пятиться от него, выставив перед собой руки, тряся головой, вновь и вновь бормоча его имя.

Медленно, спокойно Джонас направился к ней.

Джон О'Рили прибыл на пароходе «Стэйтхуд» около полудня и привез с собой весь хинин, какой сумел достать во все еще погруженном в хаос Сиэтле. Вместе с Гриффином. Флетчером они боролись с не сдававшей позиции эпидемией, изредка переговариваясь и избегая смотреть друг другу в глаза. Гриффин полагал, что Джону, как и ему самому, не хочется видеть отраженную в глазах другого врача безнадежность ситуации.

В тот вечер наступило временное затишье, и они направились в пустую столовую палаточного городка, где не было видно никого, кроме Чанга, и налили себе по кружке несвежего, горького кофе. Даже когда они сели друг напротив друга, в полумраке сырого шатра, Джон по-прежнему старался не смотреть Гриффину прямо в лицо.

– В чем дело? – после долгого, невыносимого молчания спросил Гриффин.

Наконец Джон О'Рили поднял на него усталые голубые глаза:

– Гриффин, сегодня утром умер Дуглас Фразьер.

– О Боже...– Гриффин опустил голову, притворяясь, будто весьма заинтересовался содержимым своей кружки.

Голос Джона прозвучал грубовато-ласково:

– Гриффин, это был не человек, а чудовище. Он торговал женщинами и еще Бог знает чем.

Гриффин сглотнул слюну:

– Он все же был человеком, Джон. И вот теперь он умер. Казалось, после этих слов говорить было не о чем.

В оцепенении Гриффин допил омерзительный кофе просто потому, что это давало ему возможность двигаться, хоть что-то делать.

Подсознательно он весь день ждал появления начальника полиции Провиденса и мало удивился, когда Генри перехватил его у самого выхода из столовой. Рядом находился и судья Шеридан, и оба они были вооружены. Серебристые никелированные дула пистолетов блестели в свете факелов из сосновой смолы, горевших по обе стороны входа в шатер.

Гриффин остановился, и то, что они явились за врачом, нелегально сделавшим аборт, с таким количеством оружия, мрачно позабавило его. «Значит, я настолько опасен», – подумал он.

Усы Генри трепетали, в точности как и в то воскресенье в церкви, когда Гриффин предложил ему бросить булыжник в Филда Холлистера.

– Давайте только без шума, док, – дрожащим голосом проговорил представитель власти.

Гриффин позволил себе бросить красноречивый взгляд на пистолет в его руке:

– Я понял.

Джон О'Рили, который поначалу онемел, очевидно, поражен этой демонстрацией силы закона в Провиденсе, наконец снова обрел голос. Он, однако, адресовал свои слова не Генри, а судье:

– Эдвард, из-за чего все это?

Генри и судья обменялись оторопелыми взглядами, потом последний пробормотал:

– Мы не хотели, чтобы эта новость дошла до вас таким образом, Джон. Однако теперь мы ничего не можем поделать – правосудие должно свершиться.

Гриффину слово «правосудие» показалось крайне забавным и он расхохотался.

– Это не правосудие, господин судья, и вам отлично это известно,– сказал он.– Афина сочинила эту историю, чтобы отомстить за свою уязвленную гордость.

Лицо Шеридана осталось холодным, но его глаза сверкнули негодованием.

– Афина Бордо мертва, – отрезал он. – И никто не знает об этом лучше, чем вы, Флетчер.

Джон охнул и схватился за сердце:

– Нет...

Гриффин, находившийся в состоянии оцепенения, не смог даже шелохнуться, чтобы помочь другу.

– О чем вы, черт возьми, говорите? – рявкнул он, не отводя глаз от лица Шеридана.

– По утверждению гробовщика, это случилось часа два назад,– осмелев, вставил Генри.– Ты убил ее, Гриффин, и в моем городе убийство тебе не сойдет с рук!

Гриффин уже был в состоянии пошевелиться; он в тревоге отвернулся от Шеридана и начальника полиции и взглянул на Джона. Выражение глаз друга пронзило его, точно кусок раскаленного железа.