– Он лжет, Рэйчел! Неужели я бы вот так разгуливал на свободе, если бы убил человека?

Рэйчел отшатнулась от него, тряся головой, пытаясь вырваться. Она почувствовала приближение Гриффина, его притяжение всем своим существом. Он легко освободил ее от хватки Джонаса, поднял на руки и крепко прижал к себе. Потом повернулся и пошел с ней по направлению к калитке, от ярости лишившись дара речи.

Последовал легкий удар; Рэйчел в ужасе увидела, как лицо Гриффина помертвело, и упала на землю вместе с ним. Она не ушиблась, но Гриффин неподвижно лежал на каменных плитах садовой дорожки, и из его затылка медленно сочилась кровь. Крик застрял у нее в горле, по лицу потекли слезы. Она уткнулась лбом в темные, спутанные волосы Гриффина, уверенная в том, что он умер.

Но в этот миг Джонас грубо дернул ее и рывком поставил на ноги, одной рукой зажав ей рот. Она услышала, как что-то тяжелое, выпав из другой его руки, упало на каменные плиты под ногами. Он говорил, как сумасшедший, хрипло, со срывами:

– Помнишь, что я сказал тебе, Рэйчел? В тот вечер, когда мы пошли в оперу, а потом ко мне в отель? Я сказал, что когда ты станешь моей, ты будешь к этому готова. Теперь, ежик, хочешь ты этого или нет, ты готова!

Страх и горе придали Рэйчел сил: она бешено извивалась в руках Джонаса, кусала пальцы на руке, которая зажимала ее рот, до тех пор, пока не ощутила на губах вкус крови. Он хрипло выругался и так сильно ударил ее, что девушка упала бы, если бы он не подхватил ее.

«Я должна закричать»,– тупо подумала Рэйчел, но не могла издать ни звука; если ее разум был способен здраво рассуждать, то тело онемело, будто парализованное. Она не могла оказывать какое бы то ни было сопротивление, пока Джонас тащил ее прочь из сада, через лужайку, а затем к своему экипажу. Когда он в бешенстве втолкнул ее внутрь, она лишилась чувств.

Первое, что почувствовал Гриффин Флетчер, была мучительная пульсирующая боль в затылке. Он застонал, и его стало мутить.

– Не двигайся! – умоляюще произнес знакомый женский голос. – О, Гриффин, пожалуйста, не двигайся.

Афина. Гриффин чертыхнулся и поднялся на четвереньки, потом на ноги. Знакомый садик закружился перед глазами и подернулся чернотой. Прошло какое-то время, прежде чем его взгляд упал на плоский, забрызганный кровью камень, лежащий в полуметре от него, и он все вспомнил. Гриффин с яростью оторвал от себя руку Афины и, обойдя ее, покачиваясь заковылял в сторону конюшни. Темнота перед глазами начала рассеиваться. К величайшему своему облегчению, Гриффин понял, что день еще в самом разгаре.

Афина выкрикнула его имя, и голос ее звучал пронзительно, почти злобно. Гриффин добрался до конюшни, нашел лошадь, оседлал ее. Только когда он доехал до побережья, то вспомнил, что у Джонаса есть экипаж.

Солнце стояло высоко в небе и палило нещадно. Пот выступил у Гриффина сзади на шее и между лопаток. В яростной синеве небес носились с жалобными криками чайки, мимо, попыхивая дымом из труб, проплывали пароходы, пассажиры которых, разинув рты, указывали на развалины Сиэтла.

Доведенный до бешенства и почти утративший способность соображать, Гриффин соскочил с лошади и зашагал по грязи, перемешанной с углем, которая раньше была деревянной набережной с видом на верфи.

Чья-то рука остановила его:

– Грифф? Какого дьявола...

Гриффин моментально обернулся, готовый к драке, и сдержался лишь в последнее мгновение, когда разглядел лицо стоявшего перед ним человека.

– Малаки,– прошептал он, прикрывая глаза.

– Что стряслось, Гриффин? – спросил капитан «Мерримэйкера», и его обветренное лицо озабоченно напряглось. – Ты что-то совсем не в себе.

От дикой боли в затылке у Гриффина мутилось в глазах, колени сводила дрожь. Он удержался на ногах и в нескольких скупых словах угрюмо обрисовал положение.

– Куда он увез девушку? – резко спросил Малаки, внимательно вглядываясь в лицо Гриффина.– Если куда-нибудь, где «Мерримэйкер» сможет его настичь, клянусь, он от нас не уйдет.

Гриффин молча кивнул.

Спустя полчаса северный ветер наполнил паруса «Мерримэйкера», и судно отплыло от буксиров, выведших его из бухты на середину залива Пугет. Стоя на корме и крепко держась руками за поручни, Гриффин потерял счет времени. Но он отметил, как они миновали Уэст-Пойнт и Шилшоул-Бэй, Кингстон и Пойнт-Ноу-Пойнт. Солнце уже опускалось за пики Олимпик-Маунтинс, когда «Мерримэйкер» обогнул мыс Фаулвезер-Блаф и устремился в устье канала.

Гавань Провиденса была глубокой, но наступил отлив, так что «Мерримэйкер» бросил якорь почти в четверти мили от берега. Гриффин переплыл бы это расстояние, если бы Малаки Линсдэй не предложил лучшего способа.

Поблагодарив друга, Гриффин перебрался по узловатой веревке в спущенный на воду маленький ялик. Там уже сидели трое матросов и удерживали равновесие, не давая лодке перевернуться. Когда Гриффин занял место возле одной из уключин, матросы оттолкнулись от поскрипывающего левого борта «Мерримэйкера» и стали грести в сторону берега. Физические усилия, которые пришлось ему прикладывать, подействовали успокоительно на истерзанного тревогой Гриффина.

Подплыв к причалу, он вскарабкался по знакомой деревянной лесенке, помахал рукой команде уже отчаливающего ялика и пошел вдоль дока в сторону кучки людей, с нетерпением ожидающих новых известий о Большом Пожаре. Гриффин оставил их без внимания и спокойно позаимствовал серую в яблоках кобылу школьного учителя, привязанную перед магазином.

Ему казалось, что лошадь скачет слишком медленно; только спрыгнув с нее перед огромным особняком Джонаса, он заметил, что животное все в мыле.

Он пронесся по подъездной дорожке, широкими шагами пересек крыльцо и пинком открыл обе створки двери. Они с оглушительным треском ударились о внутренние стены.

– Джонас! – заорал Гриффин, остановившись посреди мраморного пола прихожей. Он уже собрался обыскать комнаты наверху, когда появилась миссис Хаммонд – дрожащая, вцепившаяся пальцами в край белоснежного фартука.

– Их здесь нет, доктор Флетчер. И это святая правда. От гнева и усталости Гриффина слегка качнуло.

– Где они? – рявкнул он. Подбородки миссис Хаммондс затряслись.

– Они уехали, чтобы обвенчаться. Вы опоздали.

Усилием воли Гриффин сохранил над собой контроль. Они не могут быть в единственной церкви Провиденса – Филда нипочем не заставить совершить обряд. Оставалось только одно место, где их имело смысл искать – дом судьи Шеридана на Мэйн-стрит.

Гриффин повернулся и побежал к дрожащей измученной кобыле, привязанной к коновязи. Как он скакал обратно в город, он не помнил.

Дверь двухэтажного дома судьи Шеридана была открыта по случаю теплого летнего вечера, и монотонные звуки обожаемого миссис Шеридан органа приветствовали Гриффина, когда он соскочил с учительской лошади и перемахнул через деревянный заборчик. Не потрудившись постучать, он ворвался в тесную, всю в оборках и бахроме, уродливую гостиную судьи. Мировой судья оторвал глаза от маленькой черной книжки, скривился и полностью проглотил всю вступительную фразу.

– Гриффин!

Джонас развернулся; глаза его дико сверкали, выделяясь на бледном лице. Стоящая рядом с ним и одетая в нескладное, явно принадлежащее одной из четырех дочерей Шеридана белое платье, Рэйчел тоже обернулась. Ее аметистовые глаза были расширены и она улыбалась сонно и растерянно.

– Ты не умер,– радостно заметила она.

Сердце Гриффина подпрыгнуло. Он протянул руки, и она двинулась к нему,– покорно, словно дитя, все с той же застывшей, надрывающей душу Гриффина улыбкой.

Измученный орган издал последний сиплый звук, и в помещении воцарилась жуткая тишина. Гриффин прижал к себе Рэйчел, осмотрел ее расширенные глаза и горящее лицо и испытал огромное облегчение, поняв, что она не по собственной воле согласилась на этот ритуал. Ей дали какой-то наркотик – вероятно, опий.

Судья Шеридан вновь обрел свой раскатистый, внушительный голос: