Юлия, будучи более замкнутой, коротко рассказала Владимиру о муже и детях, предавших ее после известия о том, что она ВИЧ-инфицирована. Истории их семейной жизни были хотя и разные, но обе безысходно грустные. В разговорах они избегали многих вопросов, но главным табу для них, без всякой предварительной договоренности, стала тема об источнике заражения. Встречаясь в основном в городе или в Клубе, и Юлия, и Владимир избегали еще одного – бывать в гостях друг у друга.

Буквально через несколько недель у Юлии создалось впечатление, что она уже давно и хорошо знает этого человека. В душе неожиданно для нее самой родилось и окрепло доверие к «типу за сорок», как она назвала его про себя в момент знакомства и продолжала называть в первое время их совместных выходов. Респектабельная, но не снобистская внешность, ухоженный вид, легкий, освежающий запах приятного мужского парфюма – все это, вкупе со скромной, но хорошей одеждой, внушало Юлии чувство надежности. По лицу Владимира было видно, что он в своей жизни провел много времени на открытом воздухе, зимой и летом. В целом он производил впечатление интересного, опытного и сильного человека – да-да, сильного, хотя и надломленного жизнью. Он никогда не жаловался, никогда не сетовал на судьбу. Но в его глазах и рассказах присутствовала глубокая, затаенная грусть.

Впрочем, в обращении Владимир нередко бывал, как ей казалось, безапелляционен и резок. А может быть, он просто был человеком другой, мало знакомой ей среды. Он не относился к привычному ей кругу партийно-административной элиты, к которому принадлежала ее семья (отец Юлии занимал высокий пост, долгие годы был инструктором отдела Управления по науке ЦК КПСС). Не относился Владимир и к еще одной хорошо известной ей породе людей – к технарям и гуманитариям, ученым-интеллигентам, которые составляли раньше круг их с мужем знакомых. Вот эти слои общества она знала прекрасно… А Владимир был из среды флотской и армейской; у них, людей служивых, все было четче и грубее. Но все-таки его нельзя было назвать грубым. Четкость и определенность его высказываний, мнений и поступков можно было расценить скорее как свойства характера зрелого, давно сложившегося мужчины, имеющего собственное мнение по любому поводу.

Однако, несмотря на доверие, которое вызывал у нее этот человек, несмотря на то, что они явно вращались в разных московских кругах, Юлия твердо решила не откровенничать с ним. Мир, в котором она жила прежде, был довольно тесен. И она давно знала, что Москва – это «большая деревня». Она не могла забыть, сколько шума наделала в недавнем прошлом ее история. Они с мужем были когда-то действительно идеальной парой; про их разрыв, про крушение этой «идеальной семьи» говорили везде и всюду. Об этом событии писали журналисты как в светской, так и в деловой хронике многих столичных изданий. И потому ей хотелось как можно дольше не сообщать Владимиру свою фамилию, известную благодаря карьере ее мужа. Именно поэтому принцип анонимности Клуба она восприняла с большой благодарностью.

Кроме того, пожалуй, впервые в жизни ей наконец дано было право побыть просто Юлией, относительно молодой женщиной без определенных занятий. С юности над ней висело громкое имя отца, а потом – мужа. Она всегда была придатком к чему-то, к кому-то. Сначала – к семье родителей, к фамилии отца, затем – к карьере и положению мужа. Теперь же она стала самостоятельной и могла проявиться с любой стороны. Ей нравилось быть в Клубе инкогнито, нравилась определенная таинственность ее существования.

Впрочем, все это было для нее пока не более чем игрой. Настоящая жизнь протекала внутри ее, глубоко спрятанная от окружающих. И главным в этой жизни была одна мысль, жгучая, как острие иглы: как, как это могло произойти?! Откуда взялся в ее организме вирус иммунодефицита?

Новый год они с мужем решили встречать во Франции, под Парижем, в милом провинциальном городке Амбуаз. Туда собиралась ехать вся их московская компания, это было безумно модно. Предполагался костюмированный бал в старинном, недавно отреставрированном замке. Костюмы, как и весь праздник, должны были соответствовать эпохе начала шестнадцатого века. Именно тогда, в период правления Франциска I, Амбуаз переживал период небывалого расцвета и считался одной из главных резиденций французского короля – по крайней мере, именно так было написано в рекламных проспектах туристической фирмы, организовавшей это красивое празднество. Те же проспекты обещали, что принимать гостей будет сам граф Парижский, владелец замка.

Юлия с дочерью нашли и прочитали про этот замок все, что только можно было отыскать в Москве. Кроме того, Юлия специально разыскала в «Истории костюма» всякие любопытные и забавные сведения об одежде знатных господ той эпохи. К костюмированному «историческому» балу семья Земцовых, во всяком случае в лице дам, была готова на высшем уровне. Кавалерам же особых одеяний не требовалось: можно было обойтись либо приличным современным костюмом, либо фраком, взятым напрокат.

Практичные французы позаботились и о том, чтобы роскошные прокатные костюмы, напоминавшие театральные, были и для женщин. Но чужое – оно и есть чужое. Юлия терпеть не могла брать что-либо напрокат, даже горные лыжи она таскала из Москвы, удивляя таможню и всех окружающих. И после долгих приятных раздумий, после многократных обсуждений проблемы с московскими подругами и дорогими стилистами она решила сшить костюм в Москве. Ее тонкая, все еще гибкая фигура, ее природная женская стать превосходно вписывались в любую эпоху. Пышная многослойная юбка, корсаж с широкими, ниспадающими волнами рукавами, кокетливый хитрый валик с сеткой на голове, прячущий по-старинному причесанные волосы, – все эти красоты шестнадцатого века должны были ей пойти. Придумывать, примерять, волноваться – все это было куда приятнее, чем брать костюм напрокат во Франции. Тем более что тканей и фурнитуры сейчас и в Москве полно, а портнихи умелые и относительно недорогие.

Юлия понимала, что шить роскошный дорогой наряд для одного лишь вечера – это поступок не слишком рачительной хозяйки. Но такой каприз она вполне могла себе позволить. Их финансовое положение благодаря предусмотрительности мужа не пошатнулось в дефолтную осень 1998 года. Они не разорились, а только сократили (как и все, разумеется, говорил ее муж) свои «скоростные обороты». Состояние осталось, оно было удачно и продуманно вложено в недвижимость – в основном за границей, – что и приносило семье Земцовых стабильный доход. В кругу российской финансовой элиты, к которой они принадлежали, такое положение дел было скорее правилом, чем исключением.

Зато исключением была их приверженность к жизни в Москве. Большинство жен и детей тех, кто работал с Алексеем Земцовым, уже давно и прочно обосновались за границей. Они удобно устроились на берегах Темзы или Средиземного моря, вызывая досужие разговоры о том, что у такого-то бизнесмена или финансиста брак существует только «по переписке». Но, к сожалению, не каждому дано понять жизнь, в которой быт, гардероб и кухня всегда находятся в образцовом порядке, а делом супругов остается лишь доставлять друг другу радость и удовольствия.

Жизнь за границей способна была дать столько преимуществ, столько наслаждений, неизвестных ранее, что супруги легко и охотно шли на маленькие неудобства, вызванные раздельным существованием. Это раньше, до перестройки, даже у российской элиты не было практически ничего, кроме секса на стороне, охоты да подледной рыбалки. А теперь – и путешествия, и разные программы омоложения, и специальные погружения в языковую среду, и немыслимые курорты, и психотренинги типа робинзонад… Вот и получается, что семейство наслаждается всем этим у себя в Лондоне или Палермо, а отец посещает дом по редким выходным или по большим праздникам. «Вахтовый метод, – шутил Алексей Земцов. – Экстремальные условия дикой России не позволяют взращивать здесь цветы и держать жен. Климат также вреден для детей и собак».