Он буйствовал, метался по расщелине, поднимая клубы пыли и ревя как пароход, а затем вернулся к стене и снова попытался разломать ее копытами. Когда он в очередной раз повернулся ко мне спиной, я перемахнул через стену и мигом оседлал его, но не успел я как следует ухватиться за гриву, как он взбрыкнул и скинул меня. Я перелетел обратно через стену и приземлился прямо в кактусы и кучу камней, да еще и подбородок рассадил. Это так меня взбесило, что я схватил лассо, снова вскарабкался на стену и попытался заарканить упрямца, но не успел найти, к чему привязать другой конец веревки. Конь вырвал ее у меня из рук и принялся метаться по расщелине, пытаясь освободиться от пут. Вскоре он опять оказался у стены и так лягнул ее задними копытами, что сверху свалился камень и ударил жеребца прямо промеж ушей. Это было слишком даже для Капитана Кидда.

Оглушенный, он свалился на землю, а я, не мешкая, нацепил на него седло и набросил недоуздок, который успел соорудить из остатков лассо. Сидя в засаде за стеной, я даже починил подпруги – заштопал их веревками из кусочков того же лассо.

В общем, когда Капитан Кидд очухался и вскочил, готовый снова ринуться в бой, я уже сидел у него на спине. Он постоял секунду тихонько, будто пытаясь понять, что за чертовщина вокруг творится, а потом повернул голову и увидал меня. Через мгновение я узнал, каково это – оседлать ураган.

Чего он только ни вытворял! Он выкидывал такие трюки один за другим, что я едва держался. Я вцепился ногтями ему в шкуру. Не родился еще такой наездник, который мог бы иначе удержаться на Капитане Кидде, а если кто вам скажет иное, так знайте: он нагло врет. Мои ноги то и дело выскакивали из стремян, а иногда стремена путались местами. Понятия не имею, как такое возможно, но зуб даю, что так и было. То я сидел в седле, то соскакивал на круп жеребца, то оказывался у него на шее. А он все запрокидывал голову, пытаясь цапнуть меня за ногу, и даже один раз едва не укусил меня повыше колена. Я бы мог остаться без ноги, если бы не треснул его кулаком по башке.

То он выгибался дугой, опустив голову промеж передних копыт, и я оказывался так высоко в воздухе, что у меня кружилась голова, то он резко опускался на прямых ногах, и я чувствовал: еще немного, и я услышу, как трещит мой хребет. Жеребец так вертелся, что меня мутило. Выделывая свои трюки, он едва не свернул мне шею. Я словно оказался на настоящем родео. Он катался по земле, что причиняло мне большие неудобства, но я держался крепко, потому что понимал: другой возможности изловить его у меня не будет. А еще я знал, что, если он меня скинет, мне придется пристрелить его, иначе он просто раздавит меня в лепешку. Так что я держался, успокаивая себя мыслями о том, что в жизни есть вещи куда более неприятные, нежели огромный Капитан Кидд, в десятый раз всей своей тушей придавивший тебя к земле.

Он даже попытался соскрести меня о стену, но всего лишь немного оцарапал меня и разодрал штаны, хотя, когда он придавливал меня к камню, ребра у меня вроде как хрустнули.

Он ничуть не устал и, похоже, не собирался прекращать брыкаться, но никогда за всю жизнь я никому не уступал, и поэтому держался до последнего, даже когда кровь брызнула у меня из носа, из ушей и изо рта, а в глазах потемнело. Солнце уже стало клониться к закату, и жеребец в конце концов встал посреди расщелины, вывалив язык длиной едва не три фута; его вспотевшие бока тяжело вздымались подо мной – шутка ли, он проскакал почти целый день!

Но он спекся. Я это видел, и он тоже. Я помотал головой, пытаясь стряхнуть капли крови и пота и искры, мелькавшие у меня перед глазами, и слез с коня одним простым способом: взял да и вытащил ноги из стремян и тут же рухнул на землю. Так я провалялся не меньше часа, и все это время не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, но и Капитан Кидд, надо признать, выглядел не лучше. Когда я наконец смог подняться на ноги и стащил с него седло и недоуздок, жеребец уже не пытался лягаться. Он предпринял слабую попытку укусить меня, но всего лишь откусил пряжку с оружейного ремня. В том месте, где расщелина начинала сужаться, росли какие-то кустики, и там было достаточно травы, так что я подумал, что когда он отдышится и перестанет фыркать, то сможет восстановить силы.

Я развел огонь посреди углубления в расщелине и зажарил остатки медвежьего мяса, а потом улегся спать.

Проснувшись, я увидел, что солнце уже высоко, и тут же вскочил, сетуя, что проспал так долго. Оглядевшись, я увидел Капитана Кидда: тот преспокойно пожевывал травку чуть поодаль. Он сурово посмотрел на меня, но промолчал. Мне до того не терпелось проверить, позволит ли он мне оседлать себя, что я отложил завтрак и даже не стал чинить пряжку на ремне. Я повесил револьвер на ветку и пошел к нему. Капитан Кидд навострил уши, но ничего не сделал, когда я проходил мимо, не считая попытки лягнуть меня левым копытом. Но я увернулся и пнул его как следует по животу, отчего жеребец заворчал и пригнулся – тут-то я и надел на него седло. Он оскалился, но не мешал мне, пока я пристегивал седло и надевал на него недоуздок, а когда я оседлал его, он побрыкался немного, подскочил с десяток раз да разок куснул меня за ногу.

Можете себе представить, как я был доволен собой. Я спешился, отодвинул камень от входа, вывел коня, но тот, едва очутившись на воле, дал деру со всех ног и протащил меня добрую сотню ярдов, пока мне не удалось зацепить веревку за подвернувшееся под руку дерево. Но, когда я крепко-накрепко привязал Капитана Кидда, тот больше не пытался сбежать.

Я развернулся и пошел было назад, чтобы забрать револьвер, как вдруг услышал топот копыт, и через секунду увидал Донована и пятерых его спутников. Они так и застыли, разинув рты. При виде их Капитан Кидд воинственно зафыркал, но остался на месте.

– Черт меня раздери! – воскликнул Донован. – Глазам своим не верю! Уж не Капитан ли это Кидд стоит там, привязанный к дереву и с седлом на спине? Кто это сделал, неужто ты?

– Ага, – отвечаю.

Донован оглядел меня с головы до ног.

– Охотно верю. Тебя будто через мясорубку провернули. И как ты жив-то до сих пор?

– Ребра слегка побаливают, – говорю.

– Твою-то за ногу! – выдал Донован. – Вы только подумайте, какой-то полуголый дикарь с гор сумел сделать то, что не удавалось лучшим наездникам Запада, а уж они пытались, будьте уверены! Это я признаю. Да вот только я свои права знаю! Этот конь принадлежит мне! Я выслеживал его день и ночь, шел за ним тысячу миль, прочесал это чертово плато вдоль и поперек. Это мой конь!

– Ну уж нет, – говорю я. – Он пришел с Гумбольдтских гор, ты сам сказал. И я тоже оттуда. И вообще, это я его изловил, я его объездил. Так что он мой.

– Парень дело говорит, Билл, – сказал Доновану один из его товарищей.

– Заткни пасть! – взревел Донован. – Дикий Билл Донован всегда получает то, чего хочет!

Я хотел было достать револьвер, но с ужасом вспомнил, что он висит на ветке в сотне ярдов от меня. Донован вытащил из привязанной к седлу кобуры обрез и наставил его на меня.

– Стой, где стоишь, – посоветовал он мне. – Мне следовало бы пристрелить тебя за то, что ты не явился и не сообщил мне, что нашел коня, как я тебе приказывал, но все-таки ты избавил меня от необходимости столкнуться с Капитаном Киддом один на один.

– Ах ты конокрад! – с ненавистью процедил я.

– Выбирай-ка выражения! – прорычал Донован. – Я не краду никаких коней! Я его выиграю у тебя в карты по-честному! А ну, сядь!

Я сел, а он опустился передо мной на корточки, продолжая держать меня на прицеле. Был бы это пистолет, я бы наверняка попытался выхватить его и приставить дуло к глотке Донована. Но я тогда был еще молод и неопытен, и перед дробовиками испытывал трепет. Все остальные столпились вокруг нас.

– Смоки, доставай-ка свою колоду, ты сам знаешь, которую, – сказал Донован. – Смоки раздает, и тот, кто выиграет, тот и получит коня. Понял, дикарь?

– Стало быть, я ставлю на кон жеребца, – говорю я злобно. – А какова твоя ставка?