Антонио Мачадо

Своей долговечной славой Кэдмон обязан обстоятельствам, не связанным с эстетическим наслаждением его творчеством. Автор поэмы «Беовульф» неизвестен, а Кэдмон — первый англосаксонский поэт, чье имя сохранилось. В средневековых поэмах «Исход», "Деяния Апостолов" имена христианские, но чувства языческие; Кэдмон же — первый англосаксонский поэт, исполненный христианского духа. К этим обстоятельствам надо прибавить любопытную историю Кэдмона, как ее рассказывает Беда Достопочтенный в четвертой книге своей "Церковной истории англов".

"В обители сей аббатисы (аббатисы Хильд из Стреонесхаля) жил брат, удостоившийся Божьей благодати, — он слагал песни, побуждавшие к благочестию и вере. Все, что он узнавал от людей, сведущих в Священном Писании, он с превеликой любовью и рвением перекладывал на язык поэзии. В Англии было немало подражавших ему в сочинении религиозных песнопений. Умению этому он был обучен не людьми и не человеческими средствами — он получил в том помощь Божью, и дар его исходил непосредственно от Господа. Посему он никогда не сочинял песен соблазнительных и легкомысленных. Человек этот прожил до зрелых лет, не имея понятия о стихотворном умении. Нередко случалось ему посещать празднества, где было в обычае для пущего веселья всем по очереди петь, сопровождая песню игрой на арфе, и всякий раз, как арфа приближалась к нему, Кэдмон, устыженный, вставал с места и уходил домой. Но вот однажды, покинув дом, где народ веселился, он направился в конюшню, ибо в ту ночь ему было поручено присмотреть за лошадьми. Там он уснул, и во сне привиделся ему человек, который сказал: "Кэдмон, спой мне что-нибудь". Кэдмон же возразил: "Я не умею петь, потому и ушел с пирушки и лег спать". Тогда тот человек сказал: "Ты будешь петь". Кэдмон спросил: "Что же я могу петь?" Ответ гласил: "Спой мне о происхождении всех вещей". И Кэдмон запел стихи, слова коих он в жизни не слыхал: "Ныне восславим стража Царства Небесного, могущество Создателя и мудрость Его разума, деяния преславного Отца, то, как Он, Предвечный, создал все чудеса мира. Сперва Он сотворил небо, дабы дети земли имели кров; затем Он, Всемогущий, сотворил землю, дабы у людей была почва под ногами". После пробуждения Кэдмон сохранил в памяти все, что пел во сне. И к тем песням прибавил он еще многие другие в таком же духе, достойные Господа.

Беда сообщает, что аббатиса попросила духовных особ проверить неожиданно появившийся дар Кэдмона, и когда было доказано, что поэтический сей дар ему ниспослан Богом, уговорила его вступить в их обитель. "Он воспевал сотворение мира, происхождение человека, всю историю Израиля, исход из Египта и приход в землю обетованную, воплощение, страсти и воскресение Христа, его вознесение на небеса, сошествие Святого Духа и поучения апостолов. Также воспел он грозный Страшный Суд, ужасы ада и блаженство рая". Историк прибавляет, что впоследствии Кэдмон предсказал час своей кончины и дождался ее во сне. Научил его петь Бог или Божий ангел, будем надеяться, что он снова встретился со своим ангелом.

Хорхе Луис Борхес

Почему ты сравниваешь внутреннее побуждение со сном? Быть может, тебе кажется абсурдным, нелепым, неизбежным, неповторимым то, что порождает ощущение счастья или необоснованные страхи, что невозможно передать словами, и что стремится обрести свое выражение, как это случается во снах?

Франц Кафка "Четвертая тетрадь ин-октаво"

Все называли его Черным кабальеро, настоящего его имени не знал никто. После его внезапного исчезновения от него и следа никакого не осталось, кроме разве что воспоминания о его улыбке и портрета работы Себастьяна дель Пиомбо, на котором был изображен мужчина, кутающийся в меховую накидку, с бессильно свисающей, будто во сне, рукой в перчатке. Тем, кто испытывал к нему чувство симпатии (в числе этих немногих был и я), запомнились также его бледная, с оттенком желтизны, прозрачная кожа, легкая, женственная походка и затуманенный взор.

По правде говоря, от него исходил ужас. Его присутствие придавало фантастическую окраску самым простым вещам: стоило его руке коснуться любой вещи, и та, казалось, тут же переходила в мир сновидений… Никто его не расспрашивал ни о его недуге, ни о причине небрежного отношения к своему здоровью. Он постоянно пребывал в движении — и днем и ночью. Никто не знал, где его дом, никто не знал ни его родителей, ни братьев. Однажды он появился в городе, а спустя несколько лет также неожиданно исчез.

Накануне исчезновения, когда только-только светало, он вошел в мою комнату проститься. Я ощутил мягкость его перчатки у себя на лбу и увидел его улыбку, скорее похожую на воспоминание об улыбке, взор его блуждал более обыкновенного. Было видно, что он провел бессонную ночь, нетерпеливо ожидая зари: руки его дрожали, а все тело, казалось, было охвачено жаром.

Я поинтересовался, не мучает ли его сегодня, более чем всегда, болезнь.

— Вы, как и все другие, полагаете, что я болен? А почему не сказать, что я сам и есть болезнь? У меня нет ничего, лично мне принадлежащего, даже болезни, напротив, существует некто, кому принадлежу я сам.

Будучи привычным к его странным речам, я промолчал. Он подошел к моей кровати и снова коснулся перчаткой моего лба. — Не похоже, чтобы у Вас был жар, Вы совершенно здоровы и спокойны. Возможно, это Вас напугает, но я скажу, кто я. И, наверное, уже никогда не смогу этого повторить. Он сел на стул и продолжал, чуть повысив голос:

— Я не настоящий человек, из плоти и крови. Я всего-навсего образ из сна. Один из персонажей Шекспира восклицает, словно обо мне, трагически точно: я сделан из той же субстанции, что и сны! И это действительно так, потому что есть некто, кому я снюсь; есть некто, кто засыпает и погружается в сновидения, и он заставляет меня действовать, жить, двигаться, — и в этот самый момент он видит во сне, что я все это говорю. Впервые появившись в его сновидении, я обрел жизнь: я гость его долгих ночных фантазий, таких интенсивных, что они позволяют видеть меня и тем, кто проснулся. Но мир бодрствующих — не мой мир. Моя истинная жизнь — та, что происходит в душе моего спящего создателя. Я вовсе не прибегаю к загадкам и символам — я говорю правду. Быть действующим лицом сновидения — не самое страшное. Есть поэты, которые говорят, что человеческая жизнь — это тень сна, и есть философы, которые утверждают, что реальность — это галлюцинация. Но кто же тот, кому я снюсь? Кто тот, что заставляет меня появляться, а просыпаясь, стирает мой образ? Сколько раз я думал о своем спящем хозяине!.. Этот вопрос преследует меня с той минуты, как я осознал, из какой материи я сотворен. Поймите, как важна для меня эта проблема. Персонажи снов вольны в своих желаниях, есть и у меня одна мечта. Вначале меня страшила мысль разбудить его, то есть уничтожить себя. И я вел себя добродетельно. До той поры, пока не устал от унизительности этого представления и со всей страстью возжелал того, чего раньше боялся: разбудить его. Сам я не склонен к преступлению, но неужели тот, кто видит меня во сне, не пугается видений, заставляющих содрогаться других людей? Наслаждается ли он ужасными образами или не придает им никакого значения? Я все твержу ему, что я сон, и хочу, чтобы ему снилось то, что снится. Разве нет людей, которые просыпаются, когда понимают, что им привиделся сон? Когда же, ну когда я добьюсь желаемого?