Неподалеку несколько татарских воинов в серых войлочных колпаках сидели кружком у костра, поджав ноги. Запрокинув голову и закрыв глаза, двое татар натужно дули в тонкие деревянные дудки. Грустные протяжные звуки разносились далеко в вечерней тишине. Им вторили переливчатые горловые трели.

И справа и слева горели костры и виднелись палатки. У ханского шатра в медном котле варили рис с бараниной и чесноком. Лютовер увидел странных больших животных с длинной шеей. А высоких деревьев не было ни одного. Крупные капли влаги, осевшие на ворсистый палаточный войлок, сверкали алмазами от пламени костров.

Лютовер шевельнулся. Верблюд пожевал губами и злобно плюнул, обдав его зеленой вонючей отрыжкой.

— Гадина, гадина! — сказал Лютовер, стараясь вытереть лицо о шатровый войлок.

Наконец, приподняв завесу шатра, показался меднорожий воин, заарканивший Лютовера.

— Иди, великий из великих хан Тохтамыш хочет говорить с тобой.

Лютовер, пригнувшись, вошел в ханский шатер. Он не чувствовал страха, хоть, и видел себя рядом со смертью.

Хан Тохтамыш сидел на цветной кошме и грел руки над жаровней. На нем топорщился шелковый халат, низко перепоясанный ремнем. На бритой голове напялен парчовый колпак, отороченный куньим мехом. Похожие на рога полумесяца, свисали скучные усы. Рядом, под рукой, лежали доспехи — шлем, меч и колчан с золочеными стрелами.

Чуть отступая, толпились безоружные мурзы и стоял слуга с кожаным мешком кумыса и с чашей в руках. Над головой Тохтамыша, под самым верхом кибитки, висела просторная клетка с молодыми орлятами.

Горели желтым светом масляные лампы.

Переводчик из русских пленных, почтительно выгнув шею, держал в руках пергамент.

— Ты вез это письмо? — Хан повернул голову к Лютоверу, и стремянный увидел лицо жестокое и властное.

— Да, великий хан, — ответил стремянный, взглянув на пергамент.

— Развязать его, — приказал Тохтамыш и снова стал смотреть на раскаленные угли и греть руки.

Молчание длилось долго. Хан выпил чашу кумыса.

— Ты храбрый воин, — вновь раздался хриплый голос хана. — Шрамы на лице говорят, что ты не укрываешься от врагов. Твой князь знал, кого послать с письмом… Но неладно задумал твой князь на дочери Дмитрия жениться. Если княжну Софию в жены возьмет, буду московскому князю против Литвы помогать. Худо будет. И Смоленск, и Киев, весь русский улус у Литвы отберу и московскому князю отдам. Слышишь, что говорю?

— Слышу, великий хан, отозвался с поклоном Лютовер.

— Орда с Литвой хорошо жили, друг другу помогали, — продолжал Тохтамыш. — Недавно я князю Ягайле ярлык пожаловал на княжение в литовских и русских землях: у самого сердца его держал, а захочу, все назад отберу и князю Витовту отдам, а может быть, и московскому князю.

Стремянный Лютовер молчал, не зная, что сказать.

— Я своего улусника князя Дмитрия наказал, Москву разорил, все золото русское себе взял; постращал его, долго будет помнить. Не уйдет теперь из моей власти. Эти слова тоже передай моему улуснику Ягайле. Слышишь?

— Слышу, великий хан.

Тохтамыш отрыгнул кислятиной, вытер рот полой халата.

— Ты посол князя Ягайлы? — спросил он, сузив глаза.

— Не посол я вовсе, а стремянный боярин великого князя Литовского и Русского, — ответил Лютовер.

— Все слова мои запомнил?

— Запомнил, великий хан.

— Выпороть его плетьми, чтобы еще лучше запомнил, — не меняя голоса, сказал Тохтамыш. — Эй, стража!

Несколько человек бросились на Лютовера, мигом скрутили ему руки и завернули рубаху на спине.

Звероподобный воин с лицом коричневым, как скорлупа грецкого ореха, подошел к стремянному. Оглянувшись на Тохтамыша, он стал не спеша полосовать плетью белую спину пленника.

Боярин Лютовер, закусив губу, молча терпел порку.

В клетке возились и шипели орлята.

— Довольно, — сказал хан, ткнув пальцем в бок разъярившегося палача. — Заболеет боярин — на лошадь не сядет. Пусть к своему князю едет. Может быть, не забудет теперь Тохтамышевых слов.

— Спасибо, великий хан, век не забуду! — кривясь от бешенства и острой боли, ответил Лютовер. — Пусть лошадь мне дадут, пешком до Литвы идти долго.

И, прихрамывая, вышел из шатра.

Тохтамыш рассмеялся. Кое-кто из окружавших его мурз тоже засмеялся.

— Дать ему лошадь, — сказал Тохтамыш, перестав смеяться и строго посмотрев на своих вельмож. — Хорошую лошадь. Ты, — хан указал на мурзу Турдугана, — дай свою… И охранный ярлык дать ему.

Маленький мурза Турдуган, казавшийся толстым от теплого халата, низко поклонился и задом вышел из кибитки.

А Тохтамыш, снова поджав ноги, сел у жаровни и стал греть руки.

Старший дозорный кнехт на главной башне орденского замка Мариенвердера увидел пыль, клубящуюся на дороге. Ему удалось разглядеть всадника, мчавшегося во весь опор. Всадника ненадолго скрыли придорожные кусты, потом он снова вырвался на открытый участок дороги.

Больше ничего подозрительного дозорный кнехт не увидел. На всякий случай он послал подручного оповестить комтура, а сам продолжал прохаживаться по площадке вокруг высокого древка, на котором колыхалось огромное орденское знамя.

Тем временем всадник приближался к крепости. Он промчался по узкому деревянному мосту через Вилию, и скоро дозорный услышал завывание боевого рога перед воротами замка.

Комтур замка Генрих Клей вместе с почетными братьями вышел навстречу гонцу.

Гонец вывалился из седла и, откинув кожаный фартук, долго мочился у каменной стены. Лошадь тяжело носила животом и шаталась от усталости. Рыцари ждали. Всадник оказался немецким кузнецом из Юрбурга.

— Витовт изменил ордену, — обернувшись, прохрипел кузнец, — он берет обманом орденские крепости. Юрбург и Баербург — в руках Витовта. Его войска движутся на Мариенвердер следом за мной.

Эта весть была громом на чистом небе для рыцарей.

— Много ли войска у Витовта? — поборов свои чувства, спросил комтур.

— К нему сбежалась погань со всей Жемайтии, их великое множество… он грозился взять Мариенвердер.

Комтур Генрих Клей вышел к воротам одетый по-домашнему. На нем была короткая кожаная куртка, штаны из грубого черного сукна и черная суконная шапка без всяких украшений. На рыцарском поясе висели короткий меч и нож.

Во дворе успела собраться толпа любопытных братьев.

— Почто кузнец пиво выпустил? — пошутил кто-то, заметив пенистую струйку, пробивавшуюся среди булыжников.

Комтур строго посмотрел на шутника, пробежал взглядом по остальным братьям.

— Враг близок, — произнес он с выражением, подняв указательный палец. — Обо всем надо думать заблаговременно, всегда порядок и осторожность — эти золотые правила сделали орден могущественным. Спасибо тебе за службу, — обернулся он к кузнецу, — ты поступил так, как должен поступить настоящий немец. Иди выпей вина, поешь и отдохни.

В крепости все пришло в движение. Братья стали готовиться к осаде. Из предзамочья пришли немецкие переселенцы вместе с семьями и расположились табором во дворе замка. Палатки они ставили на скорую руку: несколько шестов, покрытых разноцветными одеялами.

Время подходило к обеду. Переселенцы зажгли костры, их женщины стали варить в больших котлах общую еду. Важно восседала на пузатом бочонке жена богатого пивовара, недавно избранного старостой.

Мужчины тревожно переговаривались. Все дружно сожалели, что согласились на заманчивое предложение орденских чиновников поселиться возле нового замка. Большинство горожан были из Альтштадта и Кнайпхова. По замыслу ордена, они должны были составить костяк нового немецкого города. На двадцать пять лет переселенцы освобождались от всех податей. Выгодно! Но ведь замок-то построен на литовской земле! Однако все были уверены в крепких стенах.