Превосходно говорит Лист и о похоронном марше из сонаты b-moll:
«Возникает чувство, что не смерть одного лишь героя оплакивается здесь,… а пало все поколение, оставив после себя только женщин, детей и священнослужителей. Античное понимание горя здесь исключено полностью. Ничто не напоминает неистовства Кассандры, самоуничижения Приама, исступления Гекубы, отчаяния троянских пленниц. Пронзительные крики, хриплые стоны, нечестивая хула, яростные проклятия ни на мгновение не возмущают здесь надгробного плача».
Поразительно глубока и верна характеристика полонеза fоs-moll.
«Основной мотив неистов, зловещ, как час, предшествующий урагану; слышатся как бы возгласы отчаяния, вызов, брошенный всем стихиям. Беспрерывное возвращение тоники в начале каждого такта напоминает канонаду завязавшегося вдали сражения. Вслед бросаются, такт за тактом, странные аккорды. У величайших композиторов мы не знаем ничего подобного поразительному эффекту, который производит это место, внезапно прерываемое сельской сиеной, мазуркой идиллического стиля, от которой как бы веет запахом мяты и майорана! Однако, не в силах изгладить воспоминания о глубоком горестном чувстве, охватившем слушателя, она. напротив, усиливает ироническим и горьким контрастом тягостные его переживания, и он даже чувствует… облегчение, когда возвращается первая фраза и с ней величественное и прискорбное зрелище роковой битвы, свободное, по крайней мере, от докучного сопоставления с наивным и бесславным счастьем! Как сон, импровизация эта кончается содроганием, оставляющим душу под гнетом мрачного отчаяния».
Если Лист находит удачными образные сравнения и характеристики произведений Шопена, сделанные другими лицами, то он их приводит в сносках. Так, по его настоянию, были включены в книгу (во втором издании) описания некоторых прелюдий Шопена, принадлежащие Карлу Залускому. В письме к К. Витгенштейн от 28 августа 1877 года Лист, между прочим, пишет: «Kunststudie zum Verständnis Chopins» Залуского мне очень нравится. Это – произведение поэта-музыканта тонкого склада и отменного вкуса. Во втором издании нашего Шопена я хочу процитировать несколько очень удачных сравнений и живых остроумных комментариев Залуского…»[256]
Однако наряду с удачными суждениями и характеристиками в книге встречаются и кое-какие неправильные замечания о некоторых произведениях Шопена. Так, Лист, вполне обоснованно считая Шопена непревзойденным миниатюристом, столь же необоснованно умаляет значение Шопена как творца произведений крупной формы. «Он написал, – говорит Лист, – великолепные концерты и прекрасные сонаты; однако не трудно усмотреть в этих созданиях проявления скорее воли, чем вдохновения. У него была могучая фантазия, стихийное вдохновение; оно требовало полной свободы». Попытки Шопена в области создания крупной формы, по мнению Листа, «не увенчались полным успехом». С этим, конечно, нельзя согласиться; сонаты Шопена стоят, по глубине мысли и вдохновению, никак не ниже его прелюдий, ноктюрнов и других произведений малой формы.
Заблуждается Лист и в том, что поздние произведения Шопена, в частности «Полонез-фантазия», отмечены печатью «болезненной раздражительности», «нервозной и беспокойной чувствительностью», «лихорадочным беспокойством» и поэтому слабее других произведений. На самом деле произведения последних лет как раз принадлежат к числу самых выдающихся шедевров Шопена.
К чести Листа надо сказать, что он сам впоследствии осознал свою ошибку и мужественно признал ее. В письме к К. Витгенштейн от 1 января 1876 года он пишет, делясь планами по переизданию книги, следующее: «Как и Вы, я думаю, что в новом издании Гертеля надо изменить или добавить немного слов. Я буду настаивать только на одном пункте, искренне сознавая свою прежнюю ошибку. В 1849 году я еще не понимал всей внутренней красоты последних произведений Шопена: Полонеза-фантазии, Баркаролы – и я проявлял некоторую сдержанность в отношении их болезненного тона. Ныне я ими безоговорочно восхищаюсь, несмотря на педантство некоторых критиков с недостаточным слухом…
«Не ставя знака равенства между последними сочинениями Шопена и произведениями Бетховена третьего периода, которые долгое время приписывались его глухоте и заблуждениям его ума, я утверждаю, что они не только исключительны, но и очень гармоничны, вдохновенны и художественно пропорциональны; со всех точек зрения они находятся на высоте чарующего гения Шопена. Никто другой не сравнится с ним. Он сияет один единственный в небесах искусства. Его нежность, его грация, его слезы, его энергия и его порывы – принадлежат только ему».[257]
К сожалению, К. Витгенштейн, вместо того, чтобы изменить формулировку соответствующего места книги в духе пожеланий Листа, попросту прибавила небольшое заключение к первой главе, начинающееся со слов: «Но перестают ли его творения быть прекрасными?…» В результате во втором издании оказались помещенными два противоположных мнения о поздних сочинениях Шопена, высказанные с одинаковой силой и убежденностью.
7
Книга о Шопене создавалась в те годы, когда Лист был уже не молод и имел большой жизненный и художественный опыт. Her сомнения, что ее важнейшие идеи возникли у него не случайно и не сразу; они выкристаллизовались в процессе многолетней творческой практики. Некоторые же особенно дорогие ему мысли Лист пронес через все этапы своей противоречивой жизни.
Естественно, что книга Листа о Шопене вызывает по меньшей мере двойной интерес, – и как книга о Шопене и как книга о самом Листе. Почти всюду, где Лист характеризует искусство Шопена, он, в сущности, говорит и о своем искусстве, о своем отношении к жизни, к людям, о своих творческих целях.
Например, все, что относится к внутренней трагедии Шопена, чувствующего себя одиноким в буржуазном обществе, – среди «высшего света» и «мира салонов», – в одинаковой степени, если не в большей, относится и к самому Листу. Не меньше, чем Шопен, Лист страдал от «продажной моды», – «спекулирующей, проворной, наглой куртизанки, которая претендует водворить на Олимпе великосветские салоны». Он познал и боль морального унижения, и горечь разочарования, обиду и стыд. Он испытал муки долгого ожидания и унизительных протекций. Не избежал он также «мудрых» советов услужливой посредственности, равнодушия «сытой» публики. Словом, и его грудь дышала отравленной атмосферой салонов. В облике Шопена Лист дает как бы обобщенный портрет художника-романтика, ненавидящего пошлость буржуазной жизни.
В такой же степени относится к Листу все то, что говорится в книге о новаторстве Шопена. И Лист входил в жизнь, в музыку как художник-новатор; и он старался облечь «в новые формы… чувства, ранее не получавшие выражения». Мы знаем, каким ожесточенным нападкам подвергались его лучшие произведения, с каким сопротивлением осуществлял он свои, ныне общепризнанные новаторские идеи. В нем всегда была необычайно сильна жилка борца и пропагандиста нового, почти каждое его крупное произведение преследовало определенную цель – вводило в музыку новые оригинальные средства и пролагало ей новые пути.
Подобно Шопену Лист воевал с художниками, которым была знакома только та колея, по которой она шли, те образы, которые пользуются признанием и почетом в догматических школах. В этом он видел причину того, что оригинальное часто не признается, а, напротив, осуждается, в то время как шаблонное и обыденное принимается с радостью. В этом он видел причину неверной оценки истинно прекрасных произведений.
Подобно Шопену Лист отвергал уступки ограниченному и мелочному вкусу, который является, как правило, вкусом ученых педантов. Он не признавал постоянной оглядки на так называемые испытанные временем ремесленные приемы, не отвечающие душевным запросам.
Наряду с этим Лист» нал, что есть грань в новаторстве, которую нельзя преступать безнаказанно, что, продвигаясь вперед без оглядки на старое, можно легко дойти до абсурда.