- Я сделал обрезание, мои дети тоже, я и все в моем доме всегда старались соблюдать закон, открытый Богом вашему предку Моисею, настолько строго, насколько это возможно находясь в Риме и насколько это позволяло нам наше духовное несовершенство, ведь мы - идумеи.

- Нельзя совместить несовместимое,- упрямо сказал алабарх.- Или ты соблюдаешь закон, или нарушаешь его.

- Однако я читал, что Господь разрешил однажды Нааману, обращенному в иудейство сирийцу, молиться в храме Риммона рядом с царем, его властелином,возразил Ирод.- А Нааман оказался верным другом евреям, не так ли?

Наконец алабарх сказал Ироду:

- Если я ссужу тебе эти деньги, ты поклянешься именем Бога - вечная Ему слава! - соблюдать закон, насколько это от тебя зависит, и любить Его народ и никогда не погрешить против Него по злому умыслу или по оплошности.

- Клянусь Его Священным Именем,- ответил Ирод,- и пусть жена моя Киприда и дети станут свидетелями того, что с этого мгновения я буду чтить Его всеми силами моей души и стану любить и защищать Его Народ. А если когда-нибудь я по жестокости сердца допущу святотатство, пусть черви, пожиравшие заживо плоть моего деда Ирода Великого, станут пожирать меня самого, пока не сожрут без остатка.

Так вот Ирод получил взаймы. Как говорил он мне впоследствии: "Я бы поклялся в чем угодно, лишь бы выцарапать эти деньги. Я был в безвыходном положении".

Но алабарх поставил еще два условия. Первое заключалось в том, что Ироду давалась сумма серебром, равная четырем тысячам золотых, а остальные деньги он должен был получить по прибытии в Италию. Алабарх все еще не до конца верил Ироду. Тому могло вдруг прийти в голову, взяв деньги, отправиться в Марокко или Аравию. Согласно второму условию, Киприда должна была отвезти детей в Иерусалим, чтобы они получили соответствующее воспитание под руководством первосвященника, брата алабарха. Ирод и Киприда согласились на это с большой радостью - им было известно, что ни один миловидный мальчик, ни одна хорошенькая девочка из высшего общества Рима не могли избежать противоестественных притязаний Тиберия. (У моего друга Вителлия, к примеру, забрали сына на Капри под предлогом, что он получит там широкое общее образование, и поместили среди мерзких спинтриев; в результате его натура была искалечена. Всю жизнь его не называли иначе, чем "спинтрий", и я не знаю худшего человека, чем он.) Поэтому было решено, что Киприда присоединится к Ироду в Риме после того, как устроит детей в Иерусалиме.

Заехать в Александрию, чтобы попросить в долг денег у алабарха, Ирода заставили слухи о падении Сеяна, привезенные вольноотпущенником из Сирии. В Александрии они были полностью подтверждены. Сеян в течение многих лет был главным советником Тиберия и пользовался его полным доверием, но вступил в заговор с моей сестрой Ливиллой с целью убить его и захватить престол. Раскрыла заговор моя мать; с помощью моего племянника Калигулы и безжалостного негодяя Макрона Тиберию скоро удалось призвать Сеяна к ответу. Обнаружилось, что Ливилла за семь лет до того отравила своего мужа Кастора, и что Кастор вовсе не был, как утверждал Сеян, предателем по отношению к отцу. Поэтому повеление Тиберия, строго-настрого запретившего бывшим друзьям Кастора являться ему на глаза, можно было считать недействительным, а покровительство моей матери сделалось еще более ценным, чем прежде. Если бы не все это, Ирод не стал бы тратить время и поступаться своим достоинством, пытаясь взять взаймы у алабарха. Евреи не скупятся на деньги, но они осторожны и делают все с оглядкой. Они дают в долг своим бедствующим соотечественникам, если те попали в беду не по собственной вине, причем не берут процентов, так как это запрещено их законом, и единственной наградой им служит сознание, что они совершили добродетельный поступок. Но они не дадут ничего человеку другой веры, даже если он будет умирать от голода, тем более еврею, покинувшему, как они говорят, "духовное стадо" и следующему чуждым обычаям других стран, если у них нет твердой гарантии, что их щедрость принесет им немалую выгоду.

Мы с матерью не подозревали о том, что Ирод вернулся в Италию, пока однажды не получили нацарапанную наспех записку, где говорилось, что он скоро к нам прибудет, и туманно прибавлялось, что он рассчитывает на нашу помощь, так как из той критической ситуации, в какую он попал, одному ему не выбраться.

- Деньги - вот что ему нужно,- сказал я матери,- и ответ один: их у нас нет.

И действительно, в это время мы никак не могли бросать деньги на ветер, как я уже объяснял в предыдущей книге. Но мать сказала:

- Как не стыдно так говорить, Клавдий. Но ты всегда был грубый, невоспитанный человек. Если у Ирода затруднения и он нуждается в деньгах, разумеется, мы должны раздобыть их так или иначе; это мой долг перед памятью его матери Береники. Несмотря на ее диковинные религиозные обычаи, милая Береника была одной из самых лучших моих подруг. К тому же такая великолепная хозяйка!

Мать не видела Ирода около семи лет и очень по нему соскучилась. Он считал своим долгом регулярно ей писать, сообщая по очереди обо всех своих невзгодах, причем так забавно, что передряги эти казались скорее восхитительными приключениями, вроде тех, о каких мы читаем в греческих сборниках, чем настоящими неприятностями. Пожалуй, самым веселым было письмо, присланное из Идумеи вскоре после того, как Ирод покинул Рим, где он писал о том, как его милая, прелестная глупенькая женушка помешала ему прыгнуть с парапета башни. "Она была права,- кончал он письмо.- Башня эта - исключительно высокая". Последнее письмо, тоже написанное в Эдоме в то время, как Ирод ожидал деньги из Акры, было в таком же духе. Он рассказывал, как ему было стыдно украсть у купца из Персии его верблюда,- надо же пасть так низко. Однако, продолжал Ирод, стыд вскоре уступил место чувству, что он совершил весьма добродетельный поступок, оказав персианину исключительную услугу, так как животное оказалось вместилищем семи злых духов, один хуже другого. У купца, должно быть, камень с души свалился, когда, проснувшись однажды утром, он обнаружил, что принадлежащий ему верблюд исчез вместе с седлом, уздечкой и прочими принадлежностями. Переход через сирийскую пустыню был ужасен: стоило им оказаться у высохшего русла или в узком ущелье, верблюд чего только не вытворял, чтобы убить седока, даже подкрадывался к нему ночью с намерением затоптать его во сне. В следующем письме, из Александрии, Ирод писал, что в Эдоме отпустил это чудовище на свободу, но оно, бросая злобные взгляды, преследовало его всю дорогу до побережья. "Клянусь тебе, благороднейшая и высокоученейшая госпожа Антония, мой старинный друг и щедрая благодетельница, что я ускользнул в Антедоне от губернатора не столько из боязни кредиторов, сколько от ужаса перед этим жутким верблюдом. Не сомневаюсь, что он настоял бы на том, чтобы разделить со мной тюремную камеру, если бы я согласился на арест". В письме был постскриптум: "Мои родичи в Идумее были на редкость гостеприимны, но я не могу допустить, чтобы у тебя создалось впечатление, будто они входили ради нас в расходы. Они бережливы до такой степени, что надевают чистое белье в трех случаях в жизни: когда женятся, когда умирают и когда захватывают чужой караван, ведь тогда белье достается им даром. Во всей Идумее не найти ни одного сукновала". Ирод, естественно, истолковал ссору, вернее недоразумение, как он это назвал, с Флакком самым выгодным для себя образом. Он винил себя за неосмотрительность, всячески расхваливал Флакка за его, пожалуй даже слишком высокое, если это возможно, чувство чести - оно было настолько высоко, что жители провинции просто не в силах были его оценить и считали своего губернатора чудаком.

Теперь Ирод рассказал нам о том, что было пропущено в его письмах, не скрывая ничего, или почти ничего: он знал, что это - самое разумное, когда имеешь дело с моей матерью. Наибольшее удовольствие - хотя мать сделала вид, что возмущена,- ей доставила история о том, как Ирод похитил двух римских СОлдат и с их помощью пытался провести алабарха. Он также описал ужасный шторм, настигший их на обратном пути из Александрии, когда, как он сказал, все, кто был на борту, пять дней и пять ночей лежали в лежку из-за морской болезни. Капитан только и знал, что рыдал и молился, поэтому Ироду пришлось в одиночку вести корабль.