Что касается армии, то Леха еще до призыва предусмотрительно запасся ксивой (она обошлась ему не дешево), в которой черным по белому было записано, что он повар какого-то там разряда. И естественно его сразу же определили на кухню.

Самое интересное – до армии Саюшкин если что и готовил самостоятельно, то лишь яичницу. Но, попав в армейский пищеблок, он проявил чудеса находчивости и сообразительности. Буквально за месяц Леха стал классным поваром; приготовленную им пищу хвалил не только командир полка, но и весьма придирчивый генерал, инспектор из округа.

И все равно даже на кухне нельзя было оставаться спокойным за свою жизнь.

Отличительной особенностью службы в "горячих" точках являлась полная неразбериха в определении, где свои, а где чужие; то, что вчера называлось тылом, сегодня запросто могло превратиться в передовую. И тогда повара вместе с дежурными по кухне брали автоматы и стояли за свои котлы и поварешки насмерть.

Но сейчас Саюшкина обуял даже не страх, а ужас. Он понимал, что людей, взявших его след, нельзя ни умаслить, ни уговорить. За плечами вора стояла сама смерть, притом, скорее всего, не быстрая и почти безболезненная, а лютая, с пытками и издевательствами.

Только теперь он, наконец, до конца осознал, какую сморозил глупость. Леху сгубила жадность, и он это понимал совершенно отчетливо.

– Беги парень, беги. И подальше… – Фигарь, сукин сын, ментовская морда, разбирался в душевном состоянии вора почище любого профессора психологии. – Если, конечно, еще не поздно.

– Типун тебе на язык, – ответил Саюшкин дрожащим голосом. – С какой стати я должен бежать?

– Ты знаешь, кто эти хмыри?

– Откуда? Конечно, нет.

– То-то… – Фигарь неодобрительно посмотрел на пустой баллон из-под пива и вздохнул с огорчением. – Пивка бы…

– Ты мне глаза не замыливай! Кто они?

– Люди Микиты. На них крови больше, чем на Шулике. Тот чаще всего руками давит – как удав. А эти ублюдки большие любители работать ножичком. Кожу на лоскуты режут. И скальпы снимают. Как индейцы.

Москаленко! Значит, это его псы. Но что он задумал? Саюшкин немного успокоился и привел в порядок ералаш мыслей.

Не поверил… Все-таки Микита не поверил, что у Лехи всего сто грамм наркоты. Жадный, сволочь… Хочет все себе захапать. Послал этих двоих, чтобы проследили, где Леха прячет остальное. А потом… Ясно, что потом.

На душе немного полегчало. Самую малость. Хорошо, что это не те, кому принадлежал героин, подумал, оттаивая, Саюшкин. С Микитиными прислужниками не очень страшно затевать игру, возможно и не совсем безопасную, но все же не смертельную (по крайней мере, Леха на это надеялся). Пусть и до поры до времени.

Но получается, констатировал с горечью Саюшкин, что воз и ныне там. Увы. И что теперь ему делать? Продавать по дозам? Это равносильно сидению на бочке с порохом, к которой подведен зажженный фитиль.

Он совершенно не сомневался в том, что пропавший героин усиленно разыскивают. Так же, как и тех, кто устроил в парке засаду. Такие конфузы наркоторговцы не тормозах не спускают. Леха не исключал возможности новых разборок и выяснения отношений.

Однако в конце концов все стабилизируется и придет его черед.

А возможности у наркомафии огромны – большие деньги способны на многое. По его следу пустят не только бритоголовых братков, но и милицейских сыщиков. А с профессионалами тягаться ему не под силу. Беда…

– Пойду… – Саюшкин встал. – Бывайте, братцы.

– А выпить на посошок? – засуетился отличающийся гостеприимностью Пятак.

– Ты как здрашьте шреди ночи! – рассердился Муха. – Челочек шпешит… – И, чуть погодив, добавил себе под нос: – Шамим мало…

Фигарь лишь тонко и ехидно ухмыльнулся.

Леха шел по городу в сопровождении топтунов Микиты. Теперь он замечал их на любом расстоянии. Даже не оглядываясь, Саюшкин почти точно знал, где они находятся – словно у него неожиданно прорезался на затылке третий глаз.

Несмотря на пренебрежительный отзыв Фигаря о способностях этих двоих профессионально принимать участие в наружном наблюдении, вор невольно отдал должное подручным хозяина "малины". Они вели его со знанием дела, большей частью оставаясь невидимыми.

Но Леха чересчур хорошо знал свой родной город, чтобы попасться на их уловки. Он уже мог не менее пяти раз уйти в отрыв, однако не спешил с этим. Потому как тогда им сразу станет ясно, что Саюшкин заметил слежку. И какой из этого Микита сделает вывод, что предпримет, можно было только гадать.

Леха решил до поры до времени оставить все как есть. Однако изображать безмозглого болвана ему тоже не хотелось. Саюшкин уже направил свои стопы в сторону "Волны", чтобы высказать Миките все, что он о нем думает, но вскоре изменил намерения и решил нелицеприятный разговор ненадолго отложить. Его шебутная натура требовала достойного отмщения за те страхи, которые он пережил в "Черной кошке". Леха просто не мог упустить столь удобный случай…

Старый рейсовый автобус-гармошка чихнул и, скрипя всеми своими железными мощами, остановился. Саюшкин, пропустив вперед себя женщину средних лет с полной авоськой в руках, ступил на щербатый асфальт и с удовольствием потянулся. Спешить было некуда, и он неторопливо пошагал к виднеющемуся неподалеку одноэтажному зданию – серому, невзрачному и приземистому.

Тут, на городской окраине, располагался приют для бездомных собак. Его организовали энтузиасты, создавшие ни много, ни мало "Лигу защиты животных" во главе с приятелем Лехи, местным чудаком по фамилии Фольке.

В приюте проходной как таковой не существовало. Набрав нужные цифры на кодовом замке, Саюшкин сам открыл калитку в высоких сетчатых воротах и сразу пошел к вольерам с животными. В здании располагался ветеринарный пункт, кормокухня, небольшой зал (обычная квадратная комната) для собраний членов "Лиги" и кабинет Фольке. Но Леха знал, что самого Марлена (так звали главного энтузиаста по защите бездомных псов) в здании не найти. Он почти всегда торчал возле вольеров, часами ведя беседы со своими питомцами.

– Гутен таг, геноссе! – поздоровался с приятелем Саюшкин.

Фольке был внуком немецкого колониста, которого советская власть сгноила в Соловках.

Отец Лехиного приятеля, чтобы снять с семьи даже намек на подозрение в нелояльности к правящей партии, на всякий случай назвал продолжателя рода именем Марлен, являющимся комбинацией фамилий двух коммунистических идолов – Маркса и Ленина.

Этот удивительный филологический симбиоз, вопреки мечтаниям Фольке-старшего, счастья и процветания его сыну не принес. Скорее, наоборот – к тридцати годам закоренелого холостяка и неисправимого мечтателя Марлена, окончившего зооветеринарный институт, стали называть чудаком, иногда меняя в начале слова букву "ч" на букву "м". Наверное, зря его прадед когда-то бросил свой фатерлянд и уехал в Россию, чтобы нести свет цивилизации полудиким и нищим Иванам.

Но в отстаивании своих позиций по части защиты бездомных животных Фольке не было равных не то что в городе – в области, а то и во всей стране. Высокий, худой, с чисто "нордической" внешностью (длинное лицо, серые "стальные" глаза, квадратный подбородок и русые волосы), Марлен был терпеливым, невозмутимым и цепким как клещ.

Если уж он, образно выражаясь, насаживал на кукан какого-нибудь начальника, то снять оттуда страдальца можно было разве что при помощи тягача. Таким макаром Фольке оттяпал (без взятки!!!) у городского совета бесхозное здание, а также приличный кусок земли под вольеры и площадку для выгула собак. Замученные бумажным градом и настырностью обрусевшего немца, чиновные бюрократы признали свое поражение, сдали практически неприступные позиции и даже выделили из городского бюджета деньги на питание животных и на содержание небольшого штата во главе с Фольке.

– Сегодня достал три двухсотлитровые бочки жидких отходов, которые получаются при переработке подсолнечного масла, – не ответив на приветствие Саюшкина, сказал Фольке – будто продолжил давно начатый разговор. – Очень полезная добавка к корму. Отдали бесплатно. Хорошие люди.